Французский палач - Крис Хамфрис

Какое-то время Фуггер был счастлив тем, что просто танцует, но потом ему снова начало мешать солнце. В ярких лучах не чувствовалось настоящего тепла, которое прогнало бы осенний холод. И он вдруг понял, что где-то есть место, где темно и тепло, нора, укрытие от холода. Там, где хорошо с одной рукой.

Не здесь, не в этом краю солнца и смерти, где безумцы были царями, а отцы все время доставали с потолочной балки пыточные инструменты.

— Так мы пойдем, о Демон милый?

Каркнув, ворон полетел прочь от утреннего солнца и уселся на дереве в пятидесяти шагах дальше, повернув голову назад.

— Умная птица! Ты всегда знаешь дорогу.

Низко наклонив голову к тропе и щуря глаза, Фуггер сделал по ней первый шаг на пути к темноте, которой так жаждал.

Глава 8. САЛОМЕЯ

— Знаешь, в чем проблема этих так называемых лютеран? — вопросил Джанкарло Чибо и сам же ответил: — Они настолько одержимы грехами, что не умеют как следует грешить.

Он провел в Виттенберге всего пять дней и уже невыносимо скучал.

— И это лучшее, что можно купить на наше золото? — Франчетто подбросил еще одно сырое полено в маленький камин, где оно добавило немало дыма и почти не дало тепла. Эта комната была самой просторной в домишке, который свободно поместился бы в конюшню сиенского дворца. — Они что, не знают, кто мы такие?

— Они знают ровно столько, сколько им следует знать, брат. Мы — двое ученых, взыскующие знаний. Вспомни: католических правителей в здешних государствах не любят. Это — центр Реформации. Именно здесь Лютер начал свой раскол, и отсюда он им управляет.

— Лютер! — Франчетто сплюнул и потянулся. Он уже почти полностью мог распрямиться. — Если мы приехали в Германию для того, чтобы вернуть ее Церкви, то что может быть лучше, чем всадить нож в его жирную грудь?

— Как всегда, милый брат, я восхищаюсь твоей неутолимой жаждой крови и презираю твою глупость. — Старший Чибо подался вперед, чтобы его шепот был лучше слышен. — Германия потеряна для папы и императора. Лютер пережил все попытки избавиться от него или переубедить. Нам до него не дотянуться. И потом, мы здесь не для крестового похода. Мы здесь ради этого.

Рядом с ним на столе лежала рука, касаясь столешницы кончиками пальцев и чуть приподняв ладонь. Чибо дотронулся до нее. Странно: раньше он не мог на нее даже смотреть, а теперь ему было необходимо постоянно иметь ее перед глазами. Видимо, это было связано с тем, как он себя чувствовал. Когда он держал ее подле себя, у него меньше шла кровь и он реже кашлял. Одного этого было бы достаточно, чтобы убедить его в том, что рука Анны Болейн — это тот ключ, который искали алхимики. Ему нужно только, чтобы Аполлоний открыл этим ключом дверь. Дверь в вечную жизнь.

Аполлоний! Чибо помнил, что на самом деле его зовут Ганс Дрешлер и он — сын башмачника из Бреслау. Но этому сыну невежества каким-то образом удалось стать величайшим знатоком алхимии. Даже Авраам — молодой, еще тех времен, когда его разум не был затуманен опиумом, — даже он не мог с ним сравниться. А Виттенберг давно стал центром эзотерических знаний. Говорили, что древние пути Силы сходятся здесь в таком множестве, как больше нигде в мире.

Однако Аполлоний — не из тех, кого можно поторопить. Он являл собою яркий пример угрюмости, свойственной его нации. Хотя Чибо в течение многих лет поддерживал с ним связь, обмениваясь знаниями и описаниями экспериментов, приезд архиепископа с новым элементом, который он желал ввести в опыты, не вызвал того изумления и мгновенной деятельности, на которые рассчитывал Чибо. Шесть пальцев на кисти и тот факт, что она пережила смерть тела, оставшись совершенно целой? Немец только пожал плечами. Услышав, что прежде кисть принадлежала печально знаменитой королеве, он только кивнул, и то всего один раз. Аполлоний осведомился относительно того, когда и где именно имела место смерть, а потом сообщил архиепископу, что проведет некоторые астрологические вычисления и поговорит с ним после того, как они подтвердятся. Что до пленника Чибо, то Аполлоний пока не знает, какие именно вопросы ему задавать. Опять-таки он свяжется с ним тогда, когда это понадобится.

Джованни, управляющий братьев, не смог скрасить их ожидания. Он отправился в город и вернулся с лучшими шлюхами, которые только там нашлись, — крупными, неуклюжими бабами, совершенно тупыми и лишенными изобретательности. Франчетто поимел трех, одну за другой, и его не смутило то, что они широко зевали, пока он ими занимался. Архиепископ выбрал себе самую маленькую, на которой все равно обнаружились горы раскормленной плоти, вызвавшие у него глубокое отвращение, однако ей ничего не было известно о радостях боли. Она причиняла ему боль, не доставляя никакого удовольствия, и даже не смогла притвориться, будто ей приятно, когда он ответно причиняет ей боль. Он тосковал по Донателле, своей сиенской любовнице, и ее удивительным дарованиям. Поэтому Чибо безжалостно избил Джованни, чтобы в следующий раз тому захотелось добиться лучших результатов.

— Посыльный от Аполлония, — объявил Генрих фон Золинген.

Юнец оказался прыщавым, не старше девятнадцати лет, с пшеничной шевелюрой, как у всех местных жителей. Он горбился, пришепетывал и имел нахальный взгляд. Архиепископу сразу же стало понятно, почему Аполлоний не выказал никакой реакции при виде останков знаменитой английской обольстительницы Анны Болейн.

— Ганс… то есть мой хозяин шлет свой поклон и вот это.

Он вручил небольшой пергаментный свиток и встал у огня, ковыряя прыщ на щеке.

Джанкарло развернул пергамент и быстро просмотрел список вопросов. Все они имели отношение к минутам казни — тем важнейшим мгновениям, когда встретились жизнь и смерть.

— Поблагодари своего хозяина. Не хочешь ли выпить с нами вина?

— Лучше не стану. — Юнец подавил зевоту. — Он не любит, когда я отсутствую слишком долго. — Прыщавый побрел к двери, но потом обернулся: — Я могу передать ему, когда конкретно вы получите сведения?

— Скоро, — ответил архиепископ, глядя на Генриха. — Думаю, что очень скоро.

— А! Он будет доволен. — Юнец мимолетно улыбнулся, а потом снова зевнул и ушел.

Чибо протянул свиток своему телохранителю:

— Вот то, что нам следует узнать.

Генрих прочел вопросы и, хмыкнув, сказал:

— Он не захочет отвечать нам.

— Как это было бы скучно, если бы он захотел этого сразу. — Джанкарло улыбнулся своему немцу: — Сломай его, Генрих. Сломай ему тело и душу.

— С удовольствием.

Генрих фон Золинген удалился. Братья слушали, как на лестнице, ведущей в подвал, затихают его мерные шаги.

Жан тоже услышал шаги, размеренные и неспешные, и понял: сейчас начнется. Как ни странно, он был даже рад. В течение пяти дней ожидания с ним оставались только его сожаления. Они впивались в его разум больнее, чем веревки — в щиколотки и запястья, обжигали горло желчью, и эта желчь была даже отвратительнее, чем та похлебка, которую в него вливали два раза в день. Бесполезные сожаления — они леденили его сердце сильнее, чем сырой камень выстуживал его тело. И вот теперь он наконец покинет лимб и попадет в ад. Хотя в детстве священники постоянно запугивали его картинами вечного пламени, ожидающего грешников, Жану оно всегда представлялось предпочтительнее того бесконечного «Ничто», которое уготовано ничтожествам, ничего не сделавшим в течение всей своей жизни, ни хорошего, ни дурного. Возможно, он искупит свою вину тем, как встретит ближайшие часы.