Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы - Михаил Пыляев

По свидетельству современников, сын Ивана Воронцова, граф Ларион Иванович, отличался не старинным, но новым «дивным хлебосольством». Бывало, спросишь любого московского дворянина:

– К кому ты нынче?

– К его сиятельству графу Лариону Ивановичу: там у него и «ломбер», и «шнип-шнар-шнур»85, и накормят, и напоят досыта; там у него и всякая новость – чего душа хочет!

Простонародье звало его «боярином в боярах».

– Этот боярин – не как другие, – говорил московский обыватель, – сплетней не плел, старух не слушал, все видел сам, все изведывал своею особою, а не через дворецких. Такая шла про него слава.

После смерти Воронцова сын его, Иван Ларионович, переехал в приход «Риз Положения» на Большую Калужскую улицу, а дом его купила богатая помещица Бекетова и зажила в нем тихо на половине своего пасынка, Платона Петровича Бекетова, известного мецената и литератора того времени.

В одном из флигелей своего большого дома последний завел типографию, лучшую в то время в Москве, а в другом его флигеле между чепцами и шляпками открылась его книжная лавка – сборный пункт всех московских писателей того времени.

До Бекетова никто не издавал с таким тщанием книг. В 1811 году он напечатал маленькое прекрасное издание на веленевой бумаге «Душеньки» Богдановича, которое до выпуска в продажу почти все погибло во время нашествия французов; уцелело только всего одиннадцать экземпляров.

Бекетов в 1803 году печатал на свой счет журнал «Друг просвещения», памятный только тем, что в нем архиепископ Евгений начал печатать «Словарь светских писателей».

В типографии же Бекетова была напечатана в весьма небольшом количестве экземпляров книга «Путешествие NN в Париж и Лондон, писанное за три дня до путешествия». К этой книге была приложена виньетка, на которой изображен В. Л. Пушкин, очень похожий. Он представлен слушающим Тальма, который дает ему урок в декламации. Шутка эта написана стихами И. И. Дмитриевым еще в начале 1803 года. В. Л. Пушкин, как мы уже говорили, очень любил читать свои стихи – «хоть слушай, хоть не слушай их», как говорит И. И. Дмитриев в этой книге. Пушкин был большой библиофил; у него была роскошная библиотека, сгоревшая в Москве в 1812 году. Потом он собрал другую, но не столь уже замечательную.

В числе книг, изданных Бекетовым, замечательно еще «Описание в лицах торжества, происходившего в 1626 году, февраля 5-го, при бракосочетании государя царя и великого князя Михаила Федоровича, с государынею царицею Евдокиею Лукьяновною из рода Стрешневых» 1810 г. Особенно известен его «Пантеон Российских Государей», три тома с гравюрами. Граф Ростопчин у Бекетова напечатал свои «Мысли вслух на Красном Крыльце» и т. д. Семья Бекетовых принадлежала к одной из аристократических в Москве – сестра его была замужем за Дмитриевым, сын которой, И. И. Дмитриев, был министром и поэтом; одна из дочерей Бекетова была замужем за Балашовым, который был долгое время обер-полицеймейстером в обеих столицах и министром полиции.

В тридцатых годах XIX столетия все диковины домов, бывших Воронцова, не существовали – пруды и фонтаны давно там иссякли.

В одном из главных домов помещалась Медико-хирургическая академия, и в помещении, где была типография Бекетова, стояли в анатомическом кабинете, страшно оскалив зубы, человеческие скелеты.

По старой Калужской, или Серпуховской, дороге, в нескольких верстах от Москвы была дача этого же Бекетова: это был препоэтический уголок, никому недоступный, обнесенный сплошным тыном, орошаемый с одной стороны небольшою речкою, с другой – защищенный оврагом.

Как заколдованная, стояла дача между распутий, и только по седым ветлам, видным издали, догадывался о ее существовании проезжий. Два крутых холма, расступясь, дали место даче, подымающейся из долины в гору. С соседнего холма виднелось ровное зеркало пруда в зелени.

Вдоль изгороди шла дорога, которая доходила до деревянных ворот с будкою сторожа. Широкая, прямая дорога вела к подъезду под одно крыло полукруглого дома. Она была огорожена некогда стрижеными шпалерами акаций. Перед задним фасадом дома – луг с добрую версту, опушенный парком из берез, лип, кленов, сосен, кедров, елей, лиственниц, тополей и ясеней, расположенных группами в перспективе, на которой ничто не останавливает взора.

Дом, стоя на холме, разделял дачу пополам: спереди тоже луг, под лугом зеркальный пруд; рощи, понижаясь кругом, давали вид вдаль на реку; еще далее виднелся Симонов монастырь, как на картинке.

«Все местоположение, по словам современника, гористое, нет ста шагов ровных; вьются дорожки в чаще леса, по окраине лугов, наводя на живописные виды; там курган, тут – пруд, долина, чаща, кривое дерево, обрыв к речке и т. д. Гуляя по парку, думаешь быть далеко, а всего три версты за заставою. Дом очень старой архитектуры, комнат немного, но прекрасных. Зала, библиотека и столовая с мраморными каминами и колоннами, расписанными Скотти. Из библиотеки комната канареечная, усыпанная песком, усаженная деревьями, где было сотни птиц. Из нее сход в оранжерею, бывшую единственною после Горенской. Там не стояло кадок, горшков; все растения сидели в грунте, между ними вились дорожки, и посетитель гулял, как на воздухе, между огромными Музами, пальмами; над водоемом стлались водяные растения; стены скрывал плющ, виноград; камелии росли кустами, магнолии – деревьями. Из второго этажа на луг идет сход без ступеней, обложенный дикими каменьями и заросший кругом деревьями».

Такова была дача еще до тридцатых годов; в пятидесятых же, отворив дверь из дома в оранжерею, вы натыкались на кучу мусора. Дача тогда продавалась под кирпичные заводы, и кедры уже были намечены на топливо, в залах с колоннами предполагалось наставить ткацких станков для выделки нанки, в пруду – мочка миткаля, набойки и т. д. Прошли и эти времена, и не осталось уже и ничего от парка, превращенного в трехчетвертные сажени дров. На лугу также уже не растет и картофель.

На Арбате, в приходе Бориса и Глеба в петровские еще времена стояли богатые каменные палаты ближнего боярина царя Алексея Михайловича, Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина, бывшего при Петре главным начальником Монастырского приказа, управляющим петербургской типографией и сенатором.

Мусин-Пушкин обладал большим умом и находился в большой милости при дворе. Семейное предание в роду Мусиных-Пушкиных объясняет эту милость родственными отношениями Тишайшего царя к жене Ивана Алексеевича.

По этому преданию, старший сын Пушкина, Платон, был сыном царя Алексея. П. Ф. Карабанов по поводу этого рассказывает, что Пушкин добровольно уступил свою супругу царю. И царь, утешась и любя этого Платона, иначе не называл его, как «мой сын Пушкин». Он был замечательно похож на Петра. За это сходство Петр Великий сильно благоволил к нему и любил называть его своим братом.