Зажги свечу - Мейв Бинчи

– И что же дальше, маманя? – сочувственно и печально спросила Эшлинг.

– В общем, я не понимала, правильно ли то, чего он хотел… делаем мы все как надо, или это грех… Мне ведь некого было спросить – ни одного человека в целом мире. Мать я бы ни за что спрашивать не стала. Она вела себя со мной так же строго, как во времена моего детства. Для нее я все еще оставалась ребенком. Она умерла пять лет спустя… Знаешь, Эшлинг, тогда я была не намного старше тебя, но никогда в жизни не разговаривала с ней по-настоящему. Тетушка Морин была монахиней, с ней про такое не поговоришь, а твои тетушки Пегги и Ниам жили в Америке, не могла же я написать им и попросить совета… ну и вот… Так что я никого не спрашивала, а просто делала то, что считала правильным, а иногда то, что не считала правильным, и не делала что-то, что мне не нравилось, вот и все. Возможно, кто-нибудь скажет, что мне следовало бы спросить открыто, ведь у девушки есть право знать, но я до сих пор рада, что не предала нас. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я? Это очень личные вещи. Может быть, я вела себя глупо, но все оставалось между мной и твоим папаней, а обсуждать такие вещи было бы унизительно для него, для нас обоих.

– Понимаю, – произнесла Эшлинг.

– Вот поэтому я и говорю тебе: если дело очень личное, то, скорее всего, будет лучше не болтать о нем на случай, если ты и сама разберешься.

– Я не болтаю, маманя.

– Хорошо, я уверена, что ты держишь язык за зубами. Однако, милая моя, когда мы говорили обо мне, то все происходило в допотопные времена, лет тридцать назад. Если же говорить о тебе и о чем-то подобном… гм… допустим, ты сомневаешься, правильно ли женщине быть сверху, а мужчине снизу… ну… ответ, разумеется, да. Понимаешь, что я имею в виду? Я пытаюсь понять, насколько интимна твоя проблема.

– Еще более интимна, маманя.

– Понятно… – Эйлин ненадолго затихла. – Я всегда готова тебя выслушать, всегда буду рядом с тобой, но если ты все же поделишься со мной, то не вздумай потом удрать и сожалеть о своих словах… Я не хочу, чтобы все так обернулось.

– Я никогда так не сделаю.

– Кто его знает. Раз уж я тут с тобой разоткровенничалась, то скажу тебе еще кое-что. Я никогда не позволяю Морин плохо отзываться о Брендане Дейли. Никогда и ни за что.

– Тогда тебе должно быть невероятно сложно с ней разговаривать. Она же только о нем и говорит, кроме тех случаев, когда распекает меня, – сказала Эшлинг.

– Когда она начинает жаловаться на него, я перевожу разговор на погоду, дом, свекровь – на что угодно, кроме Брендана. Понимаешь, бо́льшую часть времени она его обожает. Если она с ним воркует и вдруг вспоминает, как рассказывала мне, что он такой-сякой и тюрьма по нему плачет, она взъестся на меня.

– Маманя, я отношусь к Тони совсем по-другому.

– Знаю, детка. Я всего лишь пытаюсь привести пример, а не утверждаю, что у вас одно и то же. Ты не можешь дуться на Тони. Он славный парень и готов на все ради тебя.

– Да.

– В общем, я с тобой… Ты можешь рассказать мне что угодно. Я всего лишь предупредила тебя… на случай… ну так, на всякий случай…

– Маманя, ты невероятная! По молодости я и не понимала, какая ты потрясающая.

– Ты и сейчас еще молода. А я не потрясающая, я всего лишь защищаю себя. Возможно, именно этому мне следует учить тебя вместо выпекания сконов. Кто угодно может быть хорошим слушателем. Все просто, достаточно повторять: «Ага, расскажи, я слушаю. Да. Нет. Никогда». Нет ничего проще. Сложно быть мудрым слушателем.

* * *

В тот вечер Шон устал, и в кои-то веки за ужином они остались вдвоем с Эйлин. Ниам пошла делать домашние задания к своей подружке Шейле. Донал ушел на занятия по бухгалтерскому делу. Имон заявил, что отправляется на прогулку с компанией ребят и домой не вернется.

– Пусть подышит свежим воздухом, – сказала Эйлин. – Вечера нынче замечательные стоят.

– Петушиные бои – вот что такое устроили парни из паба Ханрахана. Они думают, что все вокруг слепые идиоты и ничего не замечают. Хотел бы я позвонить сержанту Куинну и рассказать, где они собираются, пусть бы их поймал. Что за жестокая и греховная затея, когда взрослые мужики бросают на землю фунты и шиллинги и смотрят, как два животных терзают друг друга!

– Я подозреваю, что сержант Куинн в курсе дела, – заметила Эйлин.

– Думаю, да.

Шон углубился в чтение газеты. Эйлин чувствовала себя очень глупо и одиноко, сидя за столом, где нет никого, кроме занятого газетой мужа.

– Сегодня заходила Эшлинг. Что-то с ней не так.

– Да что с ней вообще может быть не так? Разве она не получила все, что только можно пожелать до конца жизни? Посмотри на меня! Я торчу в лавке с сыном, который дурак дураком, посмешище для всего города. Ей-то не приходится целыми днями иметь дело с кем-то настолько тупым, что иногда Джемми кажется просто гением.

– Шон, ну хватит! Отложи газету и перестань ныть! Прекрати! Разве мы недостаточно сделали для себя и для детей? А если все на самом деле настолько плохо, то почему бы тебе не продать лавку?

– Не болтай ерунды! Что еще за глупости?

– Послушай, я помогла тебе развернуться с лавкой, мне почти пятьдесят пять, я вымоталась, я тоже сильно устаю, возвращаясь домой вечером. Но сегодня я пришла домой рано, и меня не беспокоят финансовые проблемы и заботы в лавке, теперь я переживаю за Эшлинг. И именно про нее я хотела с тобой поговорить, так что не надо обрушивать на меня лавину жалоб про все на свете, начиная с Имона и налоговой и заканчивая дождем и быками О’Рурка, сломавшими дверь. Они сломали эту чертову дверь два года назад и тебе за нее заплатили, так что можно уже вычеркнуть ее из списка.

Шон рассмеялся:

– Сегодня я даже не заикался про быков О’Рурка.

Эйлин тоже засмеялась:

– Да я просто не дала тебе до них дойти! Однако вполне разумно, если ты захочешь продать лавку и уйти на покой. Если Имон такой лоботряс и ему одна дорога – на виселицу, то рано или поздно он туда попадет, и