Материалы биографии - Эдик Штейнберг

Сейчас запишу телефон и возьму его с собой в больницу. Звонила, но никто не ответил. Эдик спал, когда я пришла, но сегодня сон его был вполне спокойный. Снотворное отменили и дали просто успокаивающий медикамент. Разбудили его поздно, мыли, брили, и к обеду он уже выглядел вполне сносно. Жиль привез ему китайскую еду, он съел всего только равиоли из супа и маленький кусочек сыра. Второе блюдо есть отказался. Пришла навестить его и Кристина, принесла ему горшочек с цветущими маленькими розами. Он мило поговорил со всеми и сказал, что теперь снова хочет спать. И сказал мне, чтобы я тоже шла домой. Мы с Кристиной дождались врача, который довольно долго говорил о легочной инфекции у Эдика, с которой они еще продолжают бороться, и о том, что сердце постепенно начинает стабилизироваться. Приняв дозу довольно оптимистических сообщений, мы с Кристиной пошли в греческую забегаловку, которую мне вчера пришлось отыскать по просьбе Эдика. Поели и выпили вина. Теперь я почти не пью по причине болезни Эдика. Я расслабилась, заплакала и затем побрела к автобусу, который привез меня домой. Чувствовала себя плохо и быстро заснула. Вечером Эдика навещал Филипп де Сурмен с Франсуазой. Позвоню, узнаю об их впечатлениях. Ночью спала плохо, сны тревожные, сюжетные, без катарсиса. С трех часов уже не спала. Обуревают мысли – что делать с картинами и с тем, можно сказать, музейным пространством, в котором прошло наше последнее двадцатилетие. Хотелось бы его как-то сохранить. Я бы хотела из нашей квартиры в Москве и одного из домов в Тарусе, где находится мастерская Эдика, сделать музей, но как? И кому это нужно? Третьяковка, Музей частных коллекций? Не знаю. Зачем возделывать сад? Действительно «блаженны нищие духом».

21-е. Вчера была в госпитале почти весь день. Есть он не хотел, очень плохо дышал. Забегала после судебного заседания замечательная Кристина. Побежала в китайский третор и принесла ему любимой китайской еды. Он немного поел и затем попросил кусочек сыра и несколько раз за этот день повторил мне, что он, наверное, не выскочит из этой истории. Сегодня, в субботу, я пришла позднее, так как у меня в доме происходила уборка и такси, которое мне зарезервировала галерея, тоже пришло с большим опозданием. Париж был наводнен автобусами. Они привезли нежданных манифестантов, и полиция перекрывала движение. Я думала, что я не доберусь до больницы. Эдик сидел в кресле, сказал, что накануне спал хорошо, но с утра начал задыхаться. Однако к обеду попросил, чтобы его переложили на кровать, и заявил мне, что не хочет есть моих куриных котлет, так как он не чувствует их вкуса, а хочет острой пищи. Я пошла к соседним китайцам и грекам и принесла все, что он просил. И была очень довольна, что он, неожиданно для меня, много поел и даже с аппетитом. В это время к нему приходил Филипп де Сурмен, и они могли вполне оживленно поговорить на разные темы. После ухода Филиппа он захотел спать и дал мне на следующий день согласие на приход Ива и Изабеллы Паньез. Я ушла со спокойной душой и со спокойной душой вечером, в первый раз за мое пребывание в Париже, решила встретиться и поужинать с моими французскими друзьями, не говорящими по-русски, – с Клелией и ее мужем, замечательным художником Пизой.

В воскресенье, 22-го, я первый раз проснулась с рассветом и не могла понять, в чем дело. Я подумала, что поменяли освещение на улице, ибо почти все дни я просыпалась в темноте. Все дни по-разному, но где-то между вторым и пятым часом. Поняв, что уже девятый час, я быстро встала и поехала в церковь к исповеди. Отец Николай обещал еще раз причастить Эдика. Еще раз сказал мне, что он его любит, что он мыслящий и глубоко думающий человек. Я после причастия с легкой душой и греческими закусками на такси отправилась к Эдику. Он поздравил меня с праздником и причастием, но почти ничего, кроме баклажанной икры, не захотел есть. Весь день он мучился, не мог дышать, несколько раз пытался заснуть, и в тревоге просыпался и что-то тихо бормотал. То видел Нею и вспоминал, что она и ее два брата ушли из жизни один за другим, и спрашивал меня, где они похоронены. То вспоминал кота Шустрика, который прибился к нам осенью в Тарусе, а теперь живет между домом и улицей под присмотром Иры Филимоновой, которая ежедневно приходит проверять наш пустующий дом. В этот день он несколько раз повторял мне, чтобы мы узнали у врачей – можно ли его еще ненадолго подлечить. Если нет, то не хочет мучиться в больнице, а хочет домой, умирать дома. Эта тема звучала навязчиво в его устах почти целый день. Несколько раз он повторял еще, чтобы я шла домой и отдохнула. Я же дожидалась кинезиста, который пытается облегчить ему дыхание. Удивительно трогательная девушка, она с такой заботой и нежностью работала с ним почти час, но, к сожалению, не добилась успехов. Правда, позднее ему стало немного получше. Я потушила свет по его просьбе в палате и медленно побрела домой. Долго ждала автобус у Люксембургского сада. Автобус был переполнен, в отличие от парижских улиц, – они были совершенно пусты. Я – любитель пустоты – вдруг неожиданно ловлю себя на мысли, что пустота – это тревожно и печально, особенно если ее сравнить с субботней автобусной оккупацией. В этих автобусах приезжали в Париж турки, устроить манифестацию по поводу геноцида армян, который, наконец, официально признала Франция, чем вызвала бунт и гнев турок.

23 января. Сегодня я попросила Анику пойти со мной в госпиталь к одиннадцати утра, чтобы встретиться с врачом и задать ему целый ряд вопросов. Во-первых, когда мы пришли, меня удивил вид Эдика. Он был довольно спокоен, сказал, что неплохо спал, но боится есть и пить, чтобы не началось его это странное задыхание. Врачи нам отказали во встрече, сказав, что мы и так их постоянно отвлекаем вопросами, что меня повергло в крайнее уныние. А Аника и Саша Аккерман, который тоже пришел навестить Эдика, поболтав с ним несколько минут, пошли по своим делам. Эдик же решил поспать, а я пошла по его заданию за китайским супом с равиолями и баклажанной икрой от греков. Икры не оказалось, но отменный суп я принесла. Эдик съел штук пять равиолей и сказал, что он сыт. В это время ко мне подошли из социальной службы двое людей и сообщили, что завтра утром рано Эдика переведут в другое место. Это недалеко, в 15-м районе. Да, это не близко, но это, слава богу, Париж, а не Бринуа – за 50 километров, куда я моталась ежедневно с кем-то из друзей то на машине, то на эроэре с Сашей Аккерманом, то на такси, зарезервированном галереей. Эдик не очень рвется в это новое заведение, он предпочитает быть дома, как в прошлом году. Я же, узнав о новом передвижении, решила во что бы то ни стало встретиться с врачом и узнать их последнее заключение.

Проверив последний анализ крови и не найдя в нем инфекции, они отменили антибиотики и наклеили ему на спину пластырь, сушащий мокроту. Видимо, поэтому Эдик и был спокойным, но врачи нам не обмолвились об этом. Надо сказать главное – я стала на своем косноязычном французском добиваться ясности и сказала, что Эдик очень сильный человек и он тоже должен иметь ясность. Тогда она сказала мне, что вспышка температуры от рака и они сделали все возможное, чтобы избавить его от инфекции и немного укрепить сердце. Когда я спросила, сможет ли он ходить, что больше всего его беспокоит, она мне ответила, что он слишком слабый и хрупкий. Действительно, я не чувствую у него прослойки того, что называется телом. Это кости, обтянутые кожей, но удивительно живой проницающий взгляд и постоянно работающий мозг. Он опять спросил меня, зачем ехать в другой госпиталь, если лечить его уже не будут. «Не сделать ли, как год назад, госпиталь на дому». Я сказала, что ему нужно теперь учиться ходить и, наверное, в новом госпитале он попробует это сделать. Он спросил меня о тренажерном зале. Я ушла домой, чтобы подготовить его вещи к переезду. Договорилась с Таней Коваленко, что она приедет к полдевятому утра и поможет мне взять все вещи с собой, ибо в машине, в которой перевозят больных с капельницами и другими приборами, нет места для посторонних вещей.

24-е. Я не спала уже с половины второго утра, хотя все уже было приготовлено с вечера. Читала Евангелие, молитвенник, время от времени пыталась задремать, но не могла заснуть. Таня, как всегда, была точна. В госпиталь мы приехали в девять часов. Я заглянула в палату. Его, совсем худенького, тощего подростка, только с измученным страданием лицом, мыли и приводили в порядок, готовили к переезду. И, разумеется, по французским правилам попросили меня выйти за дверь. Когда он был вымыт и одет, мы зашли в палату. Он сказал, что он хотел спать, но они все время тормошили его, не давали ему покоя. Вообще эта тема, как некий постоянный лейтмотив, звучала в его устах почти все время. «Они не лечат, а убивают меня и не дают мне покоя». Повышенная раздражительность в его голосе, его желание все время спать меня некоторым образом насторожили, мне показалось, что эта ночь проходила под наркотическим действием, но, не зная точно, мне трудно было сделать заключение. Убежденность в моих догадках ко мне придет вечером. Дала Анике название этого препарата, она осведомилась о нем у своего знакомого врача, и он подтвердил мою догадку. Меня удивило только в этой истории, что врачи госпиталя Кюри не предупредили меня и, разумеется, его, что они дают ему наркотик и таким образом приглушают его сознание. Во всей этой печальной истории появился едва брезжащий просвет. Эдик попал, по моему первому впечатлению, в очень хорошее место. В этом заведении есть ощущение воздуха в самом пространстве, в палате, куда его поместили, чувствуется покой и доброта в атмосфере среди людей. Они приняли человека, не говорящего по-французски, но я ощутила, что они его ждали с желанием ему помочь. Эдик захотел немного поесть, так как не получил завтрака в Кюри, а здесь надо было подождать время обеда. Он попросил кофе-крем (кофе с молоком), а у меня оказалась греческая лепешка и сыр камамбер. Он поел и сказал, что хочет спать. Когда принесли обед, он отказался от обеда и заснул. У меня уже не было сил сидеть, я чувствовала, что если сегодня не отдохну, то просто свалюсь. А мне с сумками в руках (я взяла у него плед, который нужно было стирать) необходимо было поискать в этом квартале китайский или греческий ресторан в округе метро. Сделав два больших круга, я ничего не нашла и спустилась в метро. С пересадкой я добралась до дома, свалилась в кровать и спала до пяти часов утра.