Гордая птичка Воробышек - Янина Логвин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проклятье! Почему птичка не хочет любви? Есть ли у нее тот, кого она готова назвать любимым? И кто, к чертовой матери, упомянутый жених?! Как это все вяжется со страхом в ее глазах и болью в голосе?
Столько вопросов, а самый важный — один: не допустил ли ты, Люков, сегодня непоправимой ошибки?
— Дурак, — шепчу я в тишину комнаты, приставив кулак ко лбу, — похотливый идиот! — но сердце тут же отвечает смехом. Дает почувствовать кожей доверчиво прильнувшего ко мне воробышка.
Ох, очень надеюсь, что нет, а с остальным я разберусь.
Не знаю, приходит ко мне сон или нет. Когда я открываю глаза, утренний свет едва брезжит за окном, еще не разогнав по углам тени. Я лежу долго, слушая ровное дыхание девчонки, глядя в потолок, удивляясь такой непривычной близости наших тел. Так я еще не спал, чтобы с неутоленным зверем, в страхе потревожить и на одном вздохе. Чтобы с кем-то, подобным воробышку у плеча. Незнакомое тепло тлеет в груди, мышцы тяжелы и расслаблены, я закрываю глаза и еще на короткое время забываюсь полусном.
Во сне ее ладонь прокралась на мой живот, и лежит на пупке полусогнутым кулачком, нос уткнулся в подмышку. Не представляю когда, но я все же обнял ее, и сейчас осторожно провожу пальцами по голому плечу, подбираюсь к волосам, поднимаю их и подношу к лицу, встречая новый день ее запахом.
Запахом не принадлежащей мне, но такой моей женщины.
Позже, когда я покидаю комнату, а затем возвращаюсь, я опускаюсь в кресло и долго смотрю на птичку, не в силах отвести взгляд. Вот такую — спящую, утреннюю, с разметавшимися по подушке волосами, нежную, как сам рассвет, — я хочу ее еще больше.
* * *Я просыпаюсь от сумасшедшего запаха кофе, витающего в комнате, и тонкого аромата ванили. Не открывая глаз, втягиваю в себя приятные благовония, медленно выплывая из объятий Морфея, и мурчу, потягиваясь, сонной кошкой:
— Ммм… Полцарства за кофе. Какой аромат!
— Только если к царству прилагается рука прекрасной дамы.
— Я согласна, мой герой. Ой, — распахиваю глаза навстречу голосу. — Люков, это что, я сейчас вслух сказала, да?
Он отпускает смешок и подходит к кровати. Останавливается в шаге, негромко приветствуя:
— Доброе утро, Воробышек. Вслух. Надеюсь, ты была искренна, как никогда, иначе герою придется не просто: дамы сердца сегодня такие вероломные, а у него, может быть, чувства и никакого желания разбойничать на дорогах.
Он свеж и умыт, и, в отличие от меня, дал толк своим волосам. Снова одет в привычные свитер и джинсы. Даже часы — и те вновь на нем. Стоит, сунув руку в карман брюк, в другую взяв чашку парующего кофе, и смотрит на меня.
— Ох! — я отрываю голову от подушки и сажусь, прижав пальцы к глазам, радуясь, что решилась смыть с себя перед сном всю косметику. Во сне полотенце перекрутилось, и я в последний момент успеваю натянуть на грудь одеяло. — Я что, бессовестно проспала, да? — поднимаю к парню встревоженное лицо. — Илья, который сейчас час?
— Все нормально, Воробышек. Половина десятого. Не хотелось тебя будить.
— Сколько?! Ничего себе! — я спрыгиваю с кровати и прячу руки под пуховое одеяло, заворачиваюсь в него, стащив следом, до подбородка. — Вот соня! Ты же до сих пор здесь из-за меня! А я… — растерянно оглядываю комнату, щуря глаза, не представляя куда бежать, — я не помню, где мои вещи. И сумочка. Кажется, в ней были очки…
Люков смеется, сначала тихо, а потом все громче. Мне нравится его смех — глубокий, с рокочущими нотками, очень мужской, и я невольно любуюсь парнем, отвечая на смех несмелой улыбкой.
Определенно, его не смущает память о вчерашнем поцелуе, он, как всегда, уверен и спокоен, и я с облегчением выдыхаю, прогоняя затаившееся в груди смущение. Что ж, так даже лучше: пережил и забыл. Главное, чтобы не задался вопросом: почему Воробышек проснулась на его подушке.
— Что? Почему ты смеешься, Илья? Я что, похожа на украшенного перьями Чингачгука?
— Нет, птичка. Ты похожа на взъерошенного снеговика, толстого и мягкого.
— А-а, — я убираю со щеки непослушный локон и вновь опускаюсь на кровать, признавая громким вздохом правоту парня: — Точно. А еще голодного. Но это все твой потрясающий кофе виноват и зимнее утро.
— Держи, снеговик, согрейся. На столе круассаны от Донга, сейчас попробую отыскать твою сумку. Думаю, она найдется в соседней комнате. А вещи — в ванной: кое-кто ужасно пугливый оставил их там перед сном.
Я освобождаю руки из-под одеяла и касаюсь пальцев Ильи, принимая от него горячую чашку.
— Это мне, да? — от удивления распахиваю глаза, не зная, что меня обжигает больше — нагретый фарфор или прикосновение мужских пальцев. — Ох, ничего же себе!
— Тебе. Подумал, что ты не захочешь спускаться вниз. И чему ты так удивляешься, Воробышек?
— Ммм… не скажу, — я подношу чашку к губам, отпиваю глоток густого черного напитка и блаженно жмурюсь. — Вкусно! Это самый лучший кофе на свете! Спасибо, Илья.
Уголок рта Люкова весело вздергивается вверх.
— Пожалуйста. Думаю, ты не далека от истины. И все-таки, чему?
Вот же упрямый, ну как тут признаться?
— Не-а… не проси…
— Воробышек, доиграешься, — он снимает со стола небольшой поднос, где лежит пара толстобоких круассанов, и ставит мне на колени. Приседает передо мной на корточки, упирая руки в кровать, по обе стороны от моих ног, скользит по лицу карим взглядом. — Признавайся. Чувствую, мне просто жизненно необходимо это знать.
— Ну, ладно, Люков, — сдаюсь я, с улыбкой принимая его игру. Нам действительно нужно ослабить глубоко спрятанный, но все еще натянутый между нами нерв, так почему не шуткой? — Просто подумала, что ты был прав, и мне действительно повезло, и я теперь знаю, чем ты берешь девчонок. Всего одна совместно проведенная ночь, а ты уже такой… располагающий. Это так при… Это так…
«Приятно» — хочу я сказать, но не договариваю. Потому что внезапно нахожу взглядом твердые губы, в полуметре от себя, и немею на вздохе, прикипев к ним взглядом. Разом вспомнив, с каким желанием и жаждой они касались меня всего несколько часов назад, и насколько обманчива оказалась их жесткость. Насколько смелой и требовательной рука…
Люков тоже молчит, смяв в кулаках простынь. Опустившись с корточек на колени, смотрит, не отрываясь, в мое лицо, под колючим взглядом медленно заливающееся румянцем.
Какая же ты дура, Женька! Так легко поймалась. Скажи хоть что-нибудь. Не молчи! Иначе он примет твой взгляд за приглашение, и тогда… Тогда ты не устоишь и пропадешь. Потому что все закончится очень быстро.
— Я… Извини, — я отворачиваюсь первой, опустив глаза, трусливо разрывая нашу молчаливую связь. — Глупости говорю, не слушай меня.