Тени исчезают в полдень - Анатолий Иванов

Через полчаса начал подувать ветер. Сперва тихонько, потом все сильнее и сильнее. Ветер смешивал, скручивал тонкие дождевые струи и яростно швырял на Устина целые потоки. Порой ему казалось, что кто-то опрокидывает на него полнехонькие ведра. Спрятаться от этих водяных потоков было некуда — над дверью не было даже малюсенького навеса, и Устин только плотнее закутывал капюшоном дождевика лицо да еще крепче прижимался к стене.

Вдруг что-то громко скрипнуло рядом с ним, и он мгновенно догадался: под напором ветра дверь чуть приоткрылась в сенцы. Нащупал рукой — так и есть, между косяком и дверью образовалась маленькая щелка. «Ах дурак я осиновый! — выругал себя Устин. — Видать, забыла она сегодня эту дверь закинуть. Мне бы попробовать ее сразу...»

В два приема, будто двери распахивались от ветра, он сделал щель пошире и протиснулся внутрь сенок. «Ну вот, теперь можно тут и до утра простоять, — подумал он. — Хотя постой... Может, и двери в избу вот так же забыла...»

Осторожно, стараясь не скрипнуть половицами, подошел к двери и потянул ее на себя. Нет, эта дверь была закрыта изнутри на крючок.

«Ладно, дождемся». Бесшумно обернулся и стал спиной к стене. Впрочем, мелькнула мысль, остерегался он зря, наверное. Ветер так гудит и воет, что Наташка вряд ли может что расслышать. Да к тому же спит давно...

Ветер раскрыл дверь уже настежь, загулял по сенцам, раскачивал тяжелую дверную щеколду, и она ударялась о кованую скобу. Этот звук, тонкий и пронзительный, Наташка должна услышать, если спит чутко... А услышав — вспомнит, что забыла с вечера закрыть дверь. И пойдет закрывать. Пойдет обязательно...

... Вскоре за дверью действительно зашлепали босые ноги. Но когда дверь открылась, Устин, словно от неожиданности, сделал шаг назад.

Полураздетая, голоногая, Наташка метнулась к дверям сенок, торопливо захлопнула их, брякнула деревянной задвижкой. И юркнула назад, в избу. Она уже почти закрыла дверь за собой и едва-едва не накинула крючок. Тогда-то Устин и дернул дверь к себе.

— А-ай!!! — взвизгнула как ошпаренная Наташка, бросилась в глубь комнаты и там закричала еще громче: — А-ай, люди...

— Тихо ты. Не режут пока... — сказал Устин.

— Кто это? Кто?! Чего надо?.. Дядя Устин?! Не подходи!..

— Да я и не подхожу. Здравствуй, Наталья Филипповна. Чего испугалась, право? Потолковать вот пришел с тобой... Промок весь. — и он начал снимать задеревенелый от воды дождевик.

Но тут случилось неожиданное. Наташка, белевшая где-то у стены, нагнулась, схватила что-то и кинулась к окну. Устин, хотя и не видел, что она схватила, мигом понял, догадался о ее намерении: хочет вышибить стекло и выскочить. Он кинулся наперерез. Одной рукой обхватил Наташку за шею, другой вывернул из ее рук табурет.

— Ты что это, ты что это, а? — выдохнул он ей в лицо.

— Пусти, пусти! — тяжело выворачивалась она. — Все равно не дамся! В клочья искусаю, изорву, а не дамся! Лучше сама надвое переломлюсь...

— Вот еще заладила... — проговорил Устин несколько обескуражено, начиная соображать, чего так боится Наташка. — Да я и не хочу... Послушай. Я ведь помню еще, как ты Фролку вилами чуть не запорола...

Наталья вряд ли понимала его слова, вряд ли слышала их.

— Если ты сделаешь что, убей меня тут же. Тебе это, должно, не в диковинку. Никто не узнает. Ко мне люди не ходят — не скоро хватятся... — Потом глотнула шумно воздуху и прибавила: — А не убьешь — сама задавлюсь. Только раньше... подкараулю где-нибудь тебя и зарублю. Ты это знай...

Вырвавшись, она отбежала в угол и там затихла. Слышалось только ее частое дыхание.

Устин поставил вывернутый из рук девушки табурет и сел на него.

Постепенно дыхание Наташки стало тише, она, видимо, начала успокаиваться.

Он, Устин, усмехнулся и спросил:

— Для кого бережешь-то себя?

— Может, найдется добрый человек, — ответила девушка.

Устин еще раз усмехнулся:

— Так... А если я... женюсь на тебе? Брошу вот Пистимею и женюсь?..

— Я тебе сказала — зарублю...

— М-м... Понятно. А почему?

Наташка молчала. Дыхания ее теперь совсем не было слышно.

— Ну ладно, девка, — снова сказал Устин. — Насчет меня ты все опасливые мысли выбрось. Наоборот, я заступлюсь, если какой кобель начнет облизываться да пускать тягучие слюни, как Фролка два года назад.

— Никто на меня не облизывается. Оставь ты меня, ради Бога. Не надо мне никакого заступника, — быстро проговорила девушка.

— Не надо? Не облизывается? Плохо ты, Наталья, людей знаешь. В деревне забыли, что ль, кто ты, чья ты дочь? Гляди, обнадежишься, да поздно будет. Заткнут рот — да в лес. Натешатся гуртом, камень на шею — да в Светлиху. И искать никто не будет. Была нужда кулацкую дочь искать. «Сгинула, скажут, и черт с ней». Вот как оно может...

— Чего тебе надо? — перебила его девушка. — Кто ты такой?

— Кто я такой? Ишь ты! Имя свое всяк знает, да в лицо себя не каждый помнит.

— Оставь меня, дядя Устин! Оставь, ради Бога! — взмолилась Наталья.

— Ишь ты! — опять сказал Устин. — С чего это ты меня боишься?

Девушка качнулась в темноте, словно хотела снова сорваться с места, выскочить из комнаты, да в последнюю секунду не решилась.

— Нехороший ты человек! — почти выкрикнула она. — Я ведь чую и вижу... от тебя холодом несет. Чего тебе здесь надо? Зачем приехал? Кто тебя прислал?

Устин поколебался секунду-другую. Потом медленно и грузно встал, пошел к Наташке. По мере того как подходил, девушка все плотнее и плотнее вжималась в угол.

— Значит, сказать все же, кто меня прислал? — отчетливо спросил Устин.

— Я знаю: дядя Демид.

— Гляди не ошибись, — промолвил на всякий случай Устин.

— Нет, я знаю, я чувствую... давно почувствовала это, едва увидела тебя в деревне. Только... только оставьте вы меня в покое! Оставьте!.. Что ж с того, что я дочь?! Мне люди не колют глаза этим. Я жить хочу по человечески, как все люди.

Устин Морозов слушал-слушал ее и сказал негромко и тяжело:

— Жить хочешь? Не колют глаза?! Ну, гляди у меня: забудешь, чья дочь, так мы сами тебе их выдавим. Запомни — выдавим!

Поднялся и пошел прочь из избы.

Устин был уверен, что уж кого-кого, а Наташку теперь прижал своей лапой намертво. Однако после той ночи Наташка стала еще осторожнее. Если раньше она обходила Устина за версту, то теперь стала обходить за две.

Устин наблюдал за ней месяц, другой, третий. За это время ему ни разу не удалось застать ее врасплох. Он начал уже жалеть, что ходил в ту ветреную, дождливую ночь к Наташке, стал побаиваться, как бы она не рассказала кому обо всем случившемся. Но, глядя на нее, мало-помалу успокоился: да нет, где там, больно уж труслива!

А успокоившись, решил сделать еще одну попытку сломить Наташку, подчинить своей воле.

Вьюжным январским утром, возвращаясь из конторы, Устин увидел, как Наташка вышла из дому с коромыслом и направилась к Светлихе. Устин забежал к себе, схватил ведра и тоже пошел к речке.

Было тепло, мокрый густой снег больно хлестал в лицо, залепляя глаза. В четырех-пяти шагах уже ничего нельзя было рассмотреть. Прикрыв глаза рукавицей, он шел, сильно нагнувшись вперед, навстречу упругому, пружинящему ветру. Шел и удивлялся, как это Наташка, маленькая, легкая, неустойчивая, осиливает такой напор ветра, если его, Устина, чуть не опрокидывает.

И вдруг кто-то вскрикнул рядом испуганно и приглушенно:

— Ой!

Устин убрал с лица рукавицу, увидел перед собой дочку Марьи Вороновой. Сгибаясь под коромыслом, девочка стояла в двух метрах и смотрела на него снизу вверх черноватыми влажными глазами. Шерстяной платок наполовину сполз с ее головы, в спутанные волосы набился снег. Овчинный полушубок на груди был расстегнут, несмотря на это, ей было жарко, щеки ее розово и горячо пылали, и снежинки, казалось, таяли от этого жара, не касаясь щек, не долетая до них. Ведра ее качались, из них плескалась вода. Видно, она, чтобы не столкнуться, не только остановилась, но и сделала шаг назад.

В те поры дочке Марьи Вороновой было лет пятнадцать. Тоненькие светлые брови девочки, разлетаясь далеко-далеко в разные стороны, настороженно пошевеливались. Казалось, она взмахнет сейчас бровями посильнее, взовьется и улетит.

Устин даже растерялся как-то. С полминуты, а может, больше они молча смотрели друг на друга.

— Тьфу! — плюнул затем он в сторону. — Чего уставилась, право? Проходи.

— Вы дайте дорогу, — сказала она.

Только теперь Устин догадался, что дорогу нужно действительно дать. Дорожка к проруби была узкой, да и ту почти перемело. Звякнув пустыми ведрами, он ступил в сторону, сразу провалился в снег чуть ли не по пояс. Глянув на него теперь сверху вниз, девчушка быстро пробежала мимо, плеснув из ведра на рукав тужурки.

Проводив ее взглядом, Устин выбрался на дорожку.

К Наташке он подошел, когда она, припав на колени, черпала воду. Прорубь была неширокой, но глубокой. Черная вода бешено бурлила далеко внизу, точно кипяток. Услышав шаги, девушка мгновенно обернулась, выпрямилась, чуть отшатнулась назад.