Король-Демон - Кристофер Банч

— Вот мы и приехали, — объявила Алегрия.

— Что это?

— Мой дом. Здесь живут далриады.

— О великие боги, — почтительно промолвил я. — Разве может это угрюмое заведение порождать кого-нибудь, кроме суровых отшельников-монахов?

— Пойдем, я тебе все покажу.

Мы поднялись по извивающейся дороге к воротам, и нас окликнули часовые. Я отметил, что их было четверо: по два в каждой башне. Алегрия назвала себя, и один часовой куда-то скрылся.

Я нагнулся к девушке.

— Миледи, один вопрос. Что сдерживает часовых от бесчестных поступков, раз ты и остальные далриады такие чистые и непорочные? Или они имели несчастье близко познакомиться с очень острым ножом и теперь поют в верхних регистрах?

— Ты хочешь спросить, евнухи ли они? Нет. Когда-то действительно охрана монастыря состояла из одних евнухов, но потом от этого пришлось отказаться. — Алегрия хихикнула. — Среди послушниц ходили рассказы о евнухах, которые иногда оказывались вроде бы и не совсем евнухами. Сейчас здесь служат добровольцы, набранные из армейских частей. Всего их сотни три, и они защищают все подступы к Далриаде. Их казармы находятся за стенами монастыря, в самой его дальней части. В течение всех лет службы солдаты находятся под действием заклинания, полностью лишающего их не только способности, но и желания что-либо сделать.

— Какая замечательная жизнь, — заметил я. — Давай проведем здесь два года, разговаривая о том, как... как выращивать брюкву и надраивать доспехи.

— Это лучше, чем погибнуть на границе, получив в грудь бандитскую стрелу.

— Возможно, ты права. А может быть, и нет.

Вернувшись, часовой козырнул и пригласил нас в монастырь. Он сказал, что позаботится о наших лошадях. Спешившись, мы вошли в ворота. Нас встретила женщина лет сорока, очень красивая, почти такая же прекрасная, как Алегрия. Вскрикнув от радости, девушка бросилась ей на шею. Некоторое время женщины торопливо говорили о чем-то своем, наконец Алегрия, спохватившись, представила меня. Женщина, которую, как выяснилось, звали Зелен, учтиво поклонилась.

— Алегрии действительно очень повезло, — сказала она. — И мы польщены тем, что вы оказали большую честь, навестив нас.

Зелен провела нас во внутренний двор монастыря. Открылась дверь, и оттуда высыпала стайка задорно смеющихся девочек. Все были просто неописуемо очаровательные — настоящие маленькие куколки с волосами и кожей разных оттенков. Девочки стали бросаться друг в друга снежками, но, увидев меня, испуганно вскрикнули и скрылись за другой дверью. Войдя в здание, мы стали подниматься по длинной лестнице. Зелен, шедшая первой, чуть оторвалась от нас.

— Зелен, — шепотом объяснила мне Алегрия, — была одной из моих наставниц.

— И чему она тебя учила?

— Управлять мышцами, — ответила Алегрия, и ее лицо, раскрасневшееся от морозного ветра, стало еще краснее.

— А...

— На долю Зелен выпало большое счастье, и в то же время огромное несчастье, — продолжала Алегрия. — Ее отдали лиджу, принцу, недавно овдовевшему. Они полюбили друг друга, и лидж собрался на ней жениться. Но прежде чем это успело случиться, он погиб на охоте. И Зелен возвратилась сюда.

В течение следующих часов я узнал много интересного. Всего здесь обучались сто — сто пятьдесят девочек и девушек; кроме того, тут жило приблизительно столько же далриад, вернувшихся в монастырь и ставших наставницами. По сути дела, это был женский пансион для избранных. Я видел, как девушек учат правильно говорить, шить, решать математические задачи. В одном классе девочки слушали поэтессу, читавшую свои стихи, а затем обсуждали услышанное, причем в зрелости суждений они ничуть не уступали студентам лучших университетов.

Были и другие классы, в которые меня не пускали, и женщины отказывались объяснить, какие науки в них преподают. Мне удалось украдкой заглянуть в одну такую пустующую комнату. В ней вместо парт стояли кровати, и на каждой лежало чучело обнаженного мужчины с застывшим в готовности естеством. Я сделал вид, что ничего не заметил.

В конце нашего визита мы пили чай из трав со свежевыпеченными булочками в обществе настоятельницы Далриады. Эта женщина лет шестидесяти, сохранившая остатки былой красоты, тем не менее показалась мне излишне строгой и холодной. Судя по всему, она приобрела эти замашки, вернувшись в монастырь от «повелителя», относившегося к тем личностям, кто предпочитает приказы отдавать, а не получать. Собеседницей настоятельница была достаточно интересной, и все же я испытал облегчение, расставшись с ней.

— Значит, вот где ты воспитывалась, — задумчиво произнес я, когда мы выехали за ворота монастыря.

— Да. — Алегрия помолчала. — И что ты думаешь по этому поводу?

— Что я могу думать? — Я оглянулся на мрачные черные стены. — Я бы не хотел там жить, — сказал я, тщательно подбирая слова.

— Да, но у тебя есть выбор, — возразила Алегрия. — У меня же его не было. И, — добавила она, и в голосе ее прозвучала горечь, — существуют места значительно хуже.

— Ты говорила, что попала в монастырь в возрасте семи лет, — сказал я. — У тебя сохранились какие-нибудь воспоминания о том, что было до этого?

— Да, — со злостью произнесла она. — Я помню, что мне постоянно хотелось есть. Помню, что все время мерзла. Помню, как меня били пьяные мужчины, с которыми возвращалась в нашу хибару моя мать. Помню, как она продала меня в Далриаду.

Мне захотелось заключить ее в объятия, но я благоразумно от этого воздержался.

— Теперь ты понимаешь? — спросила Алегрия. Этот риторический вопрос не нуждался в ответе. Всю дорогу обратно мы ехали молча. Я понимал, что судьба всех воспитанниц монастыря схожа с судьбой Алегрии. Все они происходят из беднейших семей, или же родители отвергли их по другим причинам. Я вспомнил, как много лет назад мне, молодому легату, направлявшемуся к первому месту службы, какой-то крестьянин попытался продать свою дочь, высохшее от голода существо, которому не суждено было дожить до десяти лет. Люди часто жалуются на то, какие напасти насылают на них боги, и недоумевают, как те могут быть такими жестокими. Но, задумываясь над тем, как жестоко обходятся сами люди со своими собратьями, в первую очередь с женщинами и вообще с теми, кто слабее, я удивляюсь, почему наши создатели и повелители не позволяют себе творить с нами еще более немыслимые зверства.

К тому времени как мы возвратились в Моритон, к Алегрии вернулась ее обычная беззаботность. Точнее, она снова натянула на себя эту маску. Мое настроение оставалось мрачнее мрачного, но я тоже счел за благо скрывать свои чувства.