Всё, что у меня есть - Марстейн Труде

Когда Майкен была маленькой, все ее воспитание сводилось к тому, чтобы сломить ее волю. Что мне и удавалось раз за разом: до нее доходило, что у нее нет ни власти, ни влияния. И тогда у меня возникало ощущение победы. В такие моменты Майкен останавливалась, смотрела на меня удивленными глазами, оценивая мой сомнительный триумф. Разве я не была ее мамой, скалой, каменной стеной, за которой всегда можно укрыться, которая всегда, в любом случае, сильнее ее? Зачем было снова и снова доказывать это себе и ей, подвергая ее унижениям, ломая ее?

Все гости разошлись. Сондре сидит в гостиной с пультом от телевизора в руке, Стиан и Мария тоже уехали в Осло. Кристин, Элиза и я толкаемся на кухне, накрываем фольгой блюда с остатками еды, загружаем блюдца и чашки в посудомоечную машину, и вдруг сквозь звон посуды слышатся звуки фортепиано.

— Ян Улав терпеть не мог пищевую пленку, — говорит Элиза. — Она у него в руках слипалась. Он говорил, что это дьявольское изобретение.

Хеге играет на фортепиано в гостиной. Я узнаю мелодию, это классика, Бах.

Элиза кладет таблетку для посудомоечной машины в специальное отделение.

Каково это — потерять постоянного спутника жизни?

Я думала, потеря матери в том возрасте, когда это естественно, пройдет более незаметно, но оказалось, что все, что я сделала, все мои усилия, все было ради нее. Потерять прошлое и начальную точку. Потерять причины, мотивы. Стать жертвой случайностей и своих собственных фантазий.

Кристин переливает варенье из вазочки обратно в пластиковое ведерко.

— Мы с Иваром останемся до завтра, — говорит она. — Если ты нас не выгонишь.

— Да нет, конечно, — восклицает Элиза. — Очень хорошо, если вы останетесь. Но мне бы не хотелось, чтобы вы делали это по обязанности.

— Мы с радостью останемся, — уверяет Кристин.

Она накрывает пластиковое ведерко крышкой и крепко прижимает, потом вытирает кухонный стол, споласкивает тряпку и вешает ее на кран. Элиза входит в кухню с тремя бокалами, достает коробку вина с верхней полки холодильника и протягивает бокалы нам с Кристин. У меня возникает ощущение, что я участвую в обряде: три сестры, которые теперь вместе поднимут бокалы.

Мы садимся за стол на кухне.

— Мне кажется, все прошло очень хорошо, — начинает Кристин.

Я киваю. Элиза разливает вино по бокалам.

— Да, — произносит она. — Я, вообще-то, надеялась, что кто-нибудь скажет пару слов о Яне Улаве. Я сама не в силах, но лучше меня его все равно никто не знает.

Мы поднимаем бокалы, Кристин вдыхает аромат вина и делает глоток.

— В то же время я думаю, что Ян Улав — такой человек, о котором очень легко говорить, — продолжает Элиза.

— Элиза, тебе надо было предупредить заранее, если ты хотела, чтобы кто-нибудь сказал пару слов, — говорит Кристин.

Потом она прислушивается к звукам, доносящимся из комнаты, и говорит:

— А она чудесно играет, скажите?

Элиза кивает, ее бокал почти пуст. Она с тоской смотрит на коробку с вином — в ней сокрыто ее успокоение, но сегодня вечером ей нельзя расслабляться, нужно держать себя в руках, хотя после пары лишних глотков вина мир и кажется не таким мрачным.

— А ты останешься до завтра? — спрашивает меня Элиза. Она подправила макияж, ресницы черные и густые.

— Я думала об этом, — признаюсь я. — Но здесь, наверное, будет слишком много народу? Может, мне лучше поехать домой?

— Делай, как тебе удобнее. Тебе здесь всегда рады.

Мы сидим на кухне на высоких стульях вокруг барной стойки. Элиза и Ян Улав приобрели ее, когда делали ремонт в прошлом году, Элиза захотела именно барную стойку, но мне она всегда казалась неуместной. Странно сидеть на барных стульях дома.

— Мне надо просмотреть все фотографии, — говорит Элиза. — Уже давно думала этим заняться. В том-то и недостаток цифровых камер — ты делаешь очень много снимков, десятки одинаковых фотографий, и потом нужно очень много времени, чтобы отобрать лучшие. Раньше было проще — в принципе не было возможности выбора.

Из недр посудомоечной машины доносится урчание, потом машина начинает снова набирать воду.

Я беру пачку сигарет и выхожу покурить.

Морозный воздух обжигает все внутри. Через открытые ворота гаража я бросаю взгляд на автомобиль — я практически не видела Элизу за рулем. К стене прислонена лопата для уборки снега, поодаль — две другие разного размера. Садовые стулья сложены друг на друга, рядом желтый пластмассовый ящик. Держа сигарету в одной руке, другой я отправляю сообщение Ларсу, в котором пишу, что хотела бы вернуться домой к вечеру. «Ты уверена?» — спрашивает Ларс. «Да», — отвечаю я. «Сестре не нужна твоя помощь?» — приходит от Ларса. «Нет, она на удивление прекрасно держится. А я скучаю по тебе». Я нажимаю значок «отправить» и получаю в ответ три красных сердечка.

Элиза подлила вина в мой бокал. Поезд отходит через пятнадцать минут, следующий только через час. Я приеду в Осло еще до одиннадцати. И увижу Ларса уже сегодня вечером.

— Со мной все в порядке, Моника, — уверяет Элиза. — Я пойму, если ты решишь поехать домой сегодня, правда. К тому же Кристин с Иваром останутся здесь до завтра. Могу вызвать тебе такси.

За ней чистый разделочный стол, в сушилке формы для пирогов, на подоконнике рассада — все это меня не касается. Я чувствую облегчение, словно гора с плеч, но в то же время меня не отпускает мысль — они не хотят, чтобы я осталась? Разве не важнее, чтобы я осталась здесь? Не нужно ли нам побыть вместе?

— Но ты ведь скажешь, если тебе что-то понадобится? — спрашиваю я.

— Обязательно! — убеждает меня Элиза.

Я собираю вещи, черное платье переодевать не хочу. Я отправляю Ларсу СМС и сообщаю, что сяду на ближайший поезд и буду на вокзале без десяти одиннадцать. Я расстроена, но не знаю чем.

Поезд мягко начинает движение, мимо проплывает перрон. Из наушников молодого человека, сидящего по другую сторону прохода, доносятся ритмичные приглушенные звуки. Ровный перестук поезда, мелькание за окном. Спинка переднего сиденья дрожит.

Напротив сидит мужчина и читает вчерашнюю газету. Две девочки-подростка жуют жвачку, почти в такт. На полу, вытянув передние лапы, лежит черный лабрадор, пасть открыта, слышится его сопение. Я думаю о том, как завтра проснусь в своей квартире и буду пить кофе с Ларсом. Газеты, книги и тишина. Покупать вместе продукты, готовить ужин. Я уже думала, что моя интимная жизнь в этом возрасте сошла на нет, но потом встретила Ларса, и в первые месяцы мы занимались любовью не реже, чем когда-то с Руаром, Эйстейном, Гейром или Трондом Хенриком. И мне нравится то, как Ларс это делает, не по обязанности, без излишней настойчивости, фанатизма. Он знает, что делает, и всегда доводит все до конца. Он получает удовольствие от этих отношений и хорош в постели. Уверен в себе и спокоен, примерно так же, как если ему нужно приготовить пиццу или прибить полку в квартире.

В темноте мимо проносятся укрытые снегом поля и леса, мебельные фабрики и садовые центры. Я думаю о тете Лив и Бенте, вспоминаю их квартиру на площади Карла Бернера. Помню, как, взглянув на них однажды, я подумала, что, даже если все мечты рухнут, можно жить дальше с благодарностью за то, что судьба свела тебя с таким человеком. За каждый прожитый день, за возможность вставать вместе по утрам. И если один из них говорил глупость или что-то не то, слишком повышал голос, о чем-то забывал или выпадал из разговора и уходил в себя, не возникало раздражения или неприятия, а только понимание и поддержка. Вот любовь, которая долго терпит и все переносит.

Соединить наши жизни.

Как бы я хотела, чтобы мы встретились, когда я была совсем юной.

Сколько всего мы могли бы сделать вместе.

Я видела фотографии — Ларс с дочерями и бывшей женой, Ларс с ребенком в слинге за спиной и ведерком черники в руках, Ларс и одна из его дочерей в профиль лицом к лицу за серьезным разговором. Портрет матери Ларса, которую я едва успела застать. На прошлой неделе Ларс с удивлением смотрел на меня, пока я сушила волосы феном.