Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет - Мариэтта Чудакова

Но это была ложь.

…Ярость и негодование охватили меня при чтении этих строк, и слезы затуманили мне глаза.

Это я… то есть это он, смелый, хороший мальчик, который крепко любил свою родину, опозоренный, одинокий, всеми покинутый, с опасностью для жизни подавал тревожные сигналы… («Судьба барабанщика», 1939).

…Получается, дед Аркадий Гайдар знал, что ли, что его внука тоже ждет что-то вроде этого?..

«– …Мало вам того, что вы облазили и обломали все сады, даже у старух, даже у осиротевшей девчурки; мало того, что от вас бегут даже собаки… У тебя на шее пионерский галстук, но ты просто… негодяй.

Тимур был бледен.

– Это неправда, – сказал он. – Вы ничего не знаете.

.. Тимур стоял и молчал.

– …Ну что, комиссар? – спросил Квакин. – Вот и тебе, я вижу, бывает невесело?

– Да, атаман, – медленно поднимая глаза, ответил Тимур. – Мне сейчас тяжело, мне невесело».

1. «Двадцать лет спустя»

Бальзака, Диккенса или Толстого совершенно заслуженно ставят выше Дюма, и я, со своей стороны, их предпочитаю, но это не мешает мне сохранять горячую любовь к писателю, который был отрадой моей юности и в котором я и поныне люблю силу, жизнерадостность и великодушие.

…Приходите опять, татары, и заграбьте все: мы не стоим не только свободы, но и бытия государственного.

.. Он взял в руки любимую книжку своего отрочества, открыл наугад.

Он знал ее почти наизусть – как и «Трех мушкетеров». В далекие годы «Три мушкетера» волновали его намного больше. А в последние годы стали больше занимать поступки и чувства мушкетеров двадцать лет спустя – не брызжущих авантюрной энергией юношей, а зрелых мужчин. Достигших, собственно, того примерно возраста, в котором находился теперь он сам.

Книжка открылась на сцене, когда Верховный суд должен приговорить Карла I к смертной казни.

«– Настоящее обвинение предъявляется нами от имени английского народа.

Эти слова вызвали ропот на трибунах…»

И мужской голос, «твердый и гневный, прогремел сзади д’Артаньяна:

– Ты лжешь! Девять десятых английского народа ужасаются твоим словам.

Это был голос Атоса, который вне себя от бешенства, стоя с поднятой рукой бросил этот вызов общественному обвинителю».

Егор в который раз перечитал эти строки с удовольствием. Дальше – переполох, крик врага мушкетеров: «Стреляй в эту трибуну!»

Их ловкое исчезновение, восхищавшее его в детстве: «Суматоха была невообразимая. Более получаса никто не мог расслышать собственного голоса».

Но сегодня читателя этих страниц занимало иное, чем в детстве. Предположим, Атос прав (хотя в этом можно сомневаться). Но почему же не слышен голос этих девяти десятых народа?..

Мысль его, конечно, автоматически перенеслась из Англии XVII века в сегодняшнюю Россию, в ее безмолвие на огромных заснеженных пространствах…

Он стал читать про несчастного Карла I дальше.

«Но напрасно старался он проникнуть взорами в толпу, напрасно просил он у Бога послать ему, как луч надежды, сочувственный взгляд. На него отовсюду смотрели тупые и испуганные лица; он чувствовал вокруг себя лишь ненависть и злобу».

Да-а-а… Что-то это ему напоминает.

И вот Карл, приговоренный к казни, идет из зала суда.

«…Он подошел к выходу. Здесь теснилась громадная толпа народа, который не нашел места на трибунах и желал насладиться хотя бы концом зрелища, самой интересной части которого ему не удалось видеть. Среди этого неисчислимого множества людей король не встретил ни одного сочувственного взгляда; всюду видны были угрожающие лица».

Он поймал себя на том, что слишком уж, не менее остро, чем в детстве, сочувствует несчастному монарху. В детство, что ли, впадает?..

«С болью в сердце король продолжал свой путь, но не успел он сделать и ста шагов, как какой-то разъяренный человек, протиснувшись между двумя конвойными, плюнул ему в лицо».

Егор вздрогнул. И сам удивился – почему?..

«Одновременно раздались громкий смех и смутный ропот. Толпа отступила, затем вновь нахлынула и заволновалась как бурное море».

Он понял – почему. Он живо представил – точно так же было бы сегодня с ним в его стране, если бы он отдан был бы под суд и его бы повели под конвоем сквозь толпу…

Глава про казнь. Король прощается с детьми. Это прощание – исторический акт, и потому отнестись спокойно к волнующей сцене невозможно. Да и спокойствие монарха перед лицом смерти тоже описано так, что спокойно читать трудно – хоть и в который уж раз:

«.. Наконец, он откинул со лба свои волосы и обратился к палачу:

– Они вам не помешают? Если хотите, их можно перевязать шнурком.

<…>

– Будет достаточно, если вы уберете их с шеи, – ответил глухим голосом палач».

Егор потрогал короткие волосы над своей шеей. С ним хлопот бы не было.

«Король отвел волосы обеими руками и посмотрел на плаху.

– Эта плаха очень низка, – сказал он. – Нет ли другой?

– Это обыкновенная плаха, – отвечал человек в маске.

– Рассчитываете вы отрубить мне голову одним ударом?

– Надеюсь! – отвечал палач.

Это слово было сказано с таким жутким выражением, что все присутствующие вздрогнули, исключая короля».

Как любой мужчина, Егор задумался: хватило ли бы у него мужества и хладнокровия перед лицом неминуемой и страшной смерти?

Тут же явилась и вторая мысль, но ее Егор быстро отогнал. Размышлять на такие темы он считал неразумным. А мысль была такая – сколько его соотечественников захотели бы присутствовать при том, как ему рубят голову? И многие ли радовались бы?..

Его уже привыкли поносить последними словами, объяснять, как плохо он все сделал. И он привык к этому – только мама его не привыкла.

…Но нет-нет, и в интернете возникала дискуссия.

«.. Гайдар поступил чисто авторитарными методами – приказом и понуканием…Плохо продумано и скверно осуществлено…»

Другой юзер не выдерживает: «Сейчас везде очереди? Все по талонам? Майонез только на Новый год? Синие курицы на прилавках? Спичек и соли полкладовки? У всех одинаковая одежда, которую носить невозможно?»

Соли полкладовки – как тут не вспомнить «Дефицит» Корнай: про тот тип хозяйствования, где все – от стали до соли – закупается впрок в непомерном количестве, а количество любой продукции неизменно преобладает над качеством…

Неведомая женщина Лариса написала в интернете в 2003 году:

«Может быть, Егору Тимуровичу приятно будет узнать, что я (и моя семья), относясь к категории “после тридцати”, не являясь ни крупным, ни мелким, ни вообще предпринимателем – глубоко и надолго благодарна ему за то, что он сделал. Я могу покупать молоко без очереди, сахар – без талонов и туфли моего размера в удобное для меня время. (Напомню здесь описание экономики дефицита у Корнай. – М. Ч.). Могу – баночку икры в Новый год или на день рождения. Могу отдыхать неделю на Канарах или две – в Прибалтике. У меня освободилось время от “добычи пропитания” для работы и семьи.

Прекрасно помню, как в году этак 88-м моей маме захотелось в день рождения побаловать нас салатом «оливье». А такой необходимой субстанции под названием майонез тогда в природе не существовало. Моя старушка пошла в ветеранский распределитель, откуда под праздник (у мамы день рождения 8 марта) не только майонез волокли, и Христа ради попросила баночку. На что привилегированные клиенты ей заявили: вали отсюда, бабка, это не для тебя! Ты – не заслужила. Партбилета не имеешь, и в окопах не лежала». (У нее 43 года непрерывного стажа…) Как мама тогда рыдала – никогда не забуду».

Думая, казалось бы, только об экономике, Гайдар по ходу своих реформ покончил не только с дефицитом самим по себе, но и с привилегиями – с «привилегированными клиентами».

М. Восленский в своей не раз упоминавшейся мною книге «Номенклатура» прояснил то, что сегодня одним уже снова неясно, а другим – родившимся после советской власти – изначально неизвестно:

«…При капитализме играют роль не привилегии, а деньги, при реальном социализме (эти слова следует, конечно, помещать в кавычки. – М. Ч.) – не деньги, а именно привилегии.

Эти привилегии порождают в номенклатуре не только наглость, но и растущий страх: слишком хорошо ей известно, какие чувства возбуждают среди населения привилегии номенклатурных чинов.

Сладко нежащиеся в своих привилегиях номенклатурщики начинают все острее чувствовать себя временщиками и страшиться того, что произойдет, когда все это кончится».

…Когда после Августа 1991 года «все это» кончилось – в первую очередь именно недавние номенклатурщики и кормившееся рядом с ними их окружение стали поносить Гайдара и Ельцина. Конечно, за то, что они «обобрали народ». Не могли же номенклатурщики громогласно признать, что не о народе они пекутся. Что главная вина реформаторов в том, что их, именно их лишили существеннейших привилегий – не ими оплаченных благ!..