Некроманты (сборник) - Вячеслав Бакулин

Агата посмотрела на первую. Та вздохнула, опуская глаза. На вторую. Та остановилась, покачала головой.

Несколько секунд Агата не двигалась, затем вышла из здания во двор. Слово выбралось из забытой сумки и поскакало за ней.

В самом заброшенном углу больничного садика Агата застыла, лицо было мокрым от падающих сверху капель. Она опустилась на колени, свернулась в маленький холмик. Задышала часто-часто, словно вокруг нее внезапно исчез воздух. И вдруг… вскинула голову к небу и закричала. Беззвучно, неслышно, на едином бесконечном выдохе.

– А‑а-а-а‑а!

Живчик прильнул к ней всем телом, пушистая шерстка намокла, обвисая желтыми сосульками.

Агата кричала. Она кричала, пока этот выдох не закончился. А потом, упираясь ладонями в землю, села прямо на влажную траву и привалилась к ограде. Слово прижалось к ней сильнее.

«Тик-так», – предупредили где-то в здании больничные часы.

– Кого? – спросила женщина, еле шевельнув губами, будто с трудом проталкивая звуки через горло. – Кого, Живчик? Марека? У него семья и дочь. Но Итон тоже… – Она перевела взгляд на слово. – Я не могу, Живчик. Я не могу выбрать. Не потому что не имею права. Просто… не могу.

Слово забралось к ней на колени, встало на задние лапки, передние приложило к левой стороне груди Агаты, там, где билось сердце. Указало носом на госпиталь, потом на небо.

Женщина свела брови.

– Что ты говоришь? Я не понимаю.

Глагол повторил еще раз.

– Все мы – слова… – прошептала Агата, чуть отстраняясь от Живчика. – Ты… сделаешь так, чтобы я смогла стать словом, понятием?

Живчик опустил и тут же вскинул головенку.

– Но… как?

Глагол опять коснулся ее, и женщина, словно теряя сознание, рухнула в себя, как в омут. Она ощутила.

Душа. Ее душа. Произнесенное когда-то в незапамятные времена слово. Метафизическая лексика. Материальное – лишь оболочка. Она может стать словом. Любым, каким захочет. Она сама творит себя. И всегда творила. Каждый день, каждый миг.

Но сейчас, с помощью крошечного глагола, она сама станет глаголом. И тогда у них будет шанс. У них обоих. Жить… Жить… Жить…

Толчок, вспышка. Возвращение в реальный мир. Открытые глаза. Агата взяла Живчика на руки, нежно поцеловала в холодный нос и поднялась на ноги.

– Тогда пойдем, мой хороший.

– Джереми! Джер, ты слышал?!

Рыжеволосый мальчишка повернулся к перелезавшему через забор Фреду.

– Чего слышал?

– Что завтра сын мистера Тадеуша приезжает. И с ним этот, ну журналист. А мисс Линделл, сказали, пропала без вести, и ее теперь полиция ищет.

Джереми снисходительно пожал плечами.

– Да все я знаю. Я еще первее тебя узнал! Вообще вчера.

Он отвернулся, вскрыл бутылку с молоком и принялся наливать его в блюдечки. Из кустов тут же высунулось несколько любопытных мордочек. Среди привычных сереньких и черно-белых показалась ярко-голубая с оранжевыми полосками.

– О! Второй Мандарин! Ты нашелся? – обрадовался мальчишка и поцокал языком, подзывая остальные слова. – Идите, идите. Я теперь буду вас кормить, пока Агата не вернется.

Ирина Черкашина

Берега неведомых земель

То, что Ноэль умер, первой обнаружила хозяйка кафе, армянка Урсула.

– Я перед ним поставила кружку, – рассказывала она потом Полковнику, промокая уголком накрахмаленного передника свои прекрасные карие глаза. – Спрашиваю, как дела, а он молчит. Он хоть и не любил болтать, дядя Ноэль, но на вопросы всегда отвечал… А тут молчит и не шевелится. Я и поняла, что дело плохо. Ой, несчастье, ой, вишьт, Господь милосердный…

Урсула, как всегда в минуты сильного душевного волнения, мешала русские слова с армянскими.

– Не плачь, сиракан, – сказал Полковник, утешающе похлопывая её по полному плечу. – Здесь слезами не поможешь. «Скорую» вызвала?

– Н-нет…

– Ну, ну, – Полковник слегка её обнял и тут же отпустил. – Мы сами тогда. Иди на кухню, а мы пока побудем. С ним.

Всё ещё всхлипывая и слегка пошатываясь, Урсула пошла к стойке. Они остались втроём: Полковник, Лазарь Моисеевич и Клархен. И ещё Ноэль, безучастно горбившийся за столиком в углу, куда он сел утром, уже будучи мёртвым. По привычке, надо думать, пришёл и сел. Для большинства посетителей «Морской ведьмы» час был ещё слишком ранний, с утра здесь собирались только те, кому больше нечем было заняться. В кафе стояла непривычная тишина, телевизор не работал. Снаружи доносился шум проезжавших машин да смутный гул далёкого прибоя: на море сегодня штормило. Утреннее солнце просвечивало пыльное стекло на входной двери и трепещущие под ветром красно-белые полосатые маркизы. «Хорошо, что кроме нас больше никого нет», – подумал Полковник. Хотя, учитывая род занятий завсегдатаев кафе, один бродячий покойник здесь вряд ли кого-то сильно бы испугал.

– Жаль Ноэля, – Полковник пожевал губами и машинально пригладил коротко стриженную и совершенно седую макушку. – Кто бы мог подумать, что с ним так всё обернётся…

– И таки что теперь нам делать? – Лазарь Моисеевич изящно развёл руками. Он был похож на старого ироничного ворона – ворона, много лет прослужившего в цирке и много повидавшего. Да почти так оно и было. – «Скорую» вызывать? Так в морг его не возьмут. Он же оттуда уйдёт, как Моисей из Египта, я извиняюсь. Его сейчас только упокаивать…

– Только упокаивать, – согласилась Клархен, нервно поправляя складки на своих многочисленных юбках. – Брр… Бедный Ноэль!

«Как ей идёт розовая роза в волосах», – подумал Полковник. У любой другой женщины в возрасте за шестьдесят такая роза смотрелась бы нелепо, но Клархен она только украшала. Как и пышные, почти цыганские юбки, и серебряные перстни на тонких смуглых пальцах, и круглые джонленноновские очки, из-за которых она всегда казалась немного удивлённой. Клархен – она такая одна…

Он знал, что молодые девчонки, приходившие в это кафе, хихикают над её внешним видом, и в то же время невольно копируют её манеру одеваться, осанку и интонации. Клара как-никак легенда местного магического сообщества – маг-словесник высочайшего уровня, автор научных статей и книг, преподаватель местного университета. То ли по капризу судьбы, то ли по собственной воле она так и не уехала из родного города, хотя вполне могла бы работать в столице. Полковник никогда её об этом не спрашивал.

«Вот нас и осталось трое, – с горечью подумал он, – трое никому не нужных странных стариков. Ещё вчера нас было четверо. А однажды не останется никого».

– Вот если бы нам найти привязку, – осторожно сказал Лазарь Моисеевич. – Что его держит здесь? Найти бы… А, Полковник? Пара дней у нас в запасе есть, пока… эээ… пока он более-менее похож на живого, я извиняюсь. Сейчас, слава Богу, не жарко.

Полковник молчал, задумчиво глядя, как штормовой ветер треплет два маленьких кипариса, которые несли вахту в тяжёлых глиняных горшках у входа в кафе.

– В конце концов, мы встречались в этом кафе почти каждый день лет двадцать, – сказала Клархен.

– И он часто соглашался сыграть с нами в преферанс, – добавил Лазарь Моисеевич.

– Он всегда уступал мне место, если не оставалось свободных стульев.

– Он не обижался, даже когда мы спорили с ним о политике. Добрейший был человек, Боже мой!

– А когда я болела – всегда звонил и спрашивал, не нужна ли помощь. Однажды принёс бульон, который сам сварил…

– В конце концов, он был таким же магом, как и мы!

– Он был очень одиноким.

– Ему больше некому помочь, Полковник. Не упокаивать же, в самом деле…

Полковник наконец оторвался от созерцания кипарисов.

– Ноэль был нашим другом, – глухо сказал он. – И мы должны сделать для него всё, что в наших силах. А упокаивать… Если уж только совсем ничего не выйдет.

Может, ему и показалось, но Клархен и Лазарь вздохнули с облегчением.

Упокоение – процедура сложная, жестокая и, по сути, мерзкая. После смерти душа должна выскользнуть из тела, как ядро ореха из скорлупы, как ребёнок из чрева матери, – целая, созревшая, готовая к дальнейшему пути. Если тело умерло, а душа не смогла выйти, – умерший превращался в бродячего покойника, существо опасное и непредсказуемое. И если не удалось найти причину, по которой душа застряла в умершем уже теле, – бродячий покойник однозначно подлежал упокоению. Тогда во время обряда связи, скреплявшие тело и душу, грубо разрывались, а вместе с ними рвались и тонкие эфирные оболочки. Да, тело отправлялось на кладбище и более не тревожило живых, но что после этого происходило с душой… Правильнее всего это было бы определить как полную и окончательную смерть.

Смерть, которая перечёркивала всю прожитую жизнь.

– И что нам таки теперь делать? – вновь спросил Лазарь Моисеевич.