Антология современной британской драматургии - Кэрил Черчил

В этот вечер ты сидишь в своей шикарной квартире в стиле студия, и эти кадры опять и опять прокручивают в новостях, и ты слушаешь политиков, экспертов, юристов и знаменитостей, пытающихся как-то объяснить происходящее, и каждый раз это новая версия, и каждый раз к мошонке Мохаммеда прикладывают электроды, плевок летит ему в лицо, гогот и ржанье, а потом его тело танцует под током.

И подобно тому как твой любовник вздрагивает под током, ты вздрагиваешь от внезапного прозрения. Ты века-киваешь со стула, бросаешь полотенце на пол, ты поворачиваешься обнаженным телом к экрану и вскрикиваешь:

Держись. Держись. Потому что я спасу тебя — любимый.

И камера отъезжает от тебя вверх вверх вверх, как будто бога, небо, высшие силы слышат и одобряют тебя.

Монтажный кусок. Ты на тренировках. Мужской боксерский клуб, где ты качаешься до изнеможения. Озеро с ледяной водой, где ты часами плаваешь на рассвете, когда даже утки еще не проснулись. Тибетский монастырь, где тебя учат дышать, бить, рубить. Горный аул, ты с Калашниковым наперевес готовишься стрелять по взлетающим в небо мишеням.

И по мере того, как сменяются кадры, мы обнаруживаем, что Эми на них уже нет. Она исчезла. Эми — чья жизнь состояла из кофе, самолетов и тоски, Эми — постоянно искавшая идеальную диету, идеального мужчину и психоаналитика, которому можно доверять, — эта Эми как будто сбросила кожу, и под ней оказалась Эми, состоящая из мускулов, воли и силы.

Ты — герой. Рядом с тобой мы — ничто. Рядом с тобой мы — о спасительница, о спасительница, о спасительница.

Если б только ты могла спасти меня, если бы только — эта история была… в ней есть внутренняя правда, в этой ист… но… мы как раз и хотим…

Нет. Ты права. Это, блять, тупо. И я, блять, тупой. Чушь какая-то. Что это за…? Что это за история? Что это за… больше трех миллионов за уик-энд не собрать. Что это такое? Говно.

Значит, тебе не… ты не…

Я вызову машину…

(В телефон.) Машину для… да, да… на наш счет.

Спасибо. Спасибо. Спасибо.

Послушай…

Осталось совсем… ладно?

Последняя ночь в твоей шикарной квартире в стиле студия, где когда-то была скотобойня. И ты в своей шикарной квартире берешь с пола коврик Мохаммеда, и ты благословляешь его, и кладешь его в рюкзак, и берешь нож Мохаммеда, и целуешь лезвие, и ты вешаешь его на перевязь к другому оружию.

И следующий кадр —

Буум! Дверь в коридор сносит взрывом, и входишь ты — фурия в камуфляже.

«Где он? Где он?» — орешь ты охраннику-кубинцу, отшвыривая его к стене.

«Отвечай, твою мать, где?»

И твой кулак — бум, бум, бум — кубинцу по черепу.

«Я иду к тебе», — кричишь ты, прорываясь через охрану, бегущую навстречу. Твои пули настигают их, вмазывают в стену, и вот уже реки крови текут по коридорам тюрьмы Дяди Сэма.

Мохаммед! Мохаммед! Мохаммед!

Бум! Ты распахиваешь дверь первой камеры. Щурясь от света, танцуя от радости и благодаря Аллаха, оттуда высыпают мужчины и женщины в тюремных робах.

Но его нет. Так много лиц — но нет среди них твоего любимого.

Ты распахиваешь вторую дверь, третью, четвертую — они заполняют коридоры тюрьмы, великий карнавал заключенных.

Вот он! Мохаммед! Ты бежишь к нему, ты кидаешься к нему, хватаешь его за плечо.

Простите?

Незнакомый человек в страхе смотрит на свирепого воина, прильнувшего к нему всем телом.

И… Ты продолжаешь поиски, ты входишь в лифт — опускаешься ниже, ниже и ниже — и, наконец…

Тусклый свет. Там, наверху, над тобой тюремные робы сражаются с охранниками, но здесь мертвая тишина. «Крадись, словно кошка, нападай, словно тигр», — говорил тебе тибетский монах. И ты крадешься в полумраке неслышно, как кошка, — и нападаешь, как тигр, когда охранник выходит из-за угла, перерезав ему горло одним точным взмахом ножа Мохаммеда.

Наконец ты видишь силуэт за решеткой. Он рыдает.

О Мохаммед.

У него вырваны волосы, он весь в ожогах, в синяках и —

Эми?

Да, Мохаммед.

Уходи. Не хочу тебя видеть

Пожалуйста —

Сука западная. Ты разрушила мою связь с Аллахом.

Мохаммед.

Сука западная. Ты развратила мне тело и истерзала душу.

Мохаммед.

Сука западная. Не попасть тебе в Рай.

Умоляю, Мохаммед. Я была… та Эми, какой я была, — она мне отвратительна. Отвратительны ее метания, ее бесцельная жизнь, ее болезненное упадничество. Да, отвратительна — и я молюсь о том, чтобы возродиться — возродиться в глазах Аллаха. И не будет мне покоя, пока не освобожу этот мир от неверных и не очистятся люди перед Аллахом, любимый, мы сделаем это вместе, мы будем сражаться, мы будем работать, чтобы очистить этот лживый мир и проложить всем дорогу в Рай.

Эта тюрьма — настоящий ад.

Я пришла забрать тебя отсюда. Умоляю, Мохаммед, позволь мне…

Да, любовь моя.

И ты вырываешь решетку, и он выходит, твой истерзанный возлюбленный. Как нежно ты его обнимаешь. Как нежен, как бесконечен ваш поцелуй, в котором сливаются ваши души.

(У нас за это будет куча призов, наград — только бы не испоганить…)

Пойдем, — говоришь ты Мохаммеду, ведешь его по коридору, и тут —

Вжик! Одна-единственная охранница — ты ее убиваешь, но она успевает выстрелить, пуля ударяется о стену и рикошетом — мы видим, как медленно, очень медленно летит пуля, — прямо Мохаммеду в голову. Он оседает на пол, и — медленно-медленно — кровь толчками течет у него из ушей, изо рта.

Нет Бога, нет Ангелов в этом мире, и…

И тут принципиальный момент. Нужно найти потрясающего оператора, тут вообще-то такой момент, когда душа отлетает от тела. Ты когда-нибудь…? А я видел. Видел такое, и — м-м-м-м — если удастся заснять это на пленку… тогда, блин, все — поцелуйте меня в задницу.

В общем, душа Мохаммеда покидает тело и летит в Рай.

И ты скорбишь, и ты взрослеешь в этот момент утраты — в смысле, не постепенно — а сразу.

И ты видишь, что все — притворство и пустота.

И ты вынимаешь нож, и ты чувствуешь, какой он тяжелый и острый, и ты наставляешь его на себя, о, сделай это, сделай это, сделай это, с достоинством древнего римлянина. —

Но тут.

Субъективная камера.

И мы видим рюкзак с молельным ковриком.

И ты достаешь молельный коврик. И тут тебе надо сыграть: нож или молельный коврик? Молельный коврик или нож. Что? Что же ты…?

Нож. Молельный Коврик. Лицо. Нож. Молельный Коврик. Лицо.

И ты… ты опускаешь нож. Ты не убиваешь себя.

И ты идешь и берешь коврик, ты оглядываешься по сторонам — не зная, как правильно расположиться, — и —

Внезапное озарение — это надо как-то выделить — ты встаешь на колени, ты встаешь на колени на коврик и — она потрясающий образ.

Аллах? Аллах, я отомщу.

Спасибо, что выслушала. Спасибо, что пришла. Я счастлив, что рассказал тебе эту историю. И если ты хочешь вернуться ко всяким своим агентам, пиарщикам, менеджерам, к этим твоим ребятам, и ну… поиздеваться, использовать это, чтобы… Ладно, хорошо. Главное, я тебе рассказал, я тебе рассказал.

(Оливия выходит. Джеймс звонит по телефону.)

Але. Она в восторге. В восторге. Просто в восторге.

Дэвид Грэйг

АМЕРИКАНСКИЙ ПИЛОТ

Линде МакЛин

Политика смягчает действительность.

Маленькая ферма, расположенная высоко в горах сельской местности, в стране, которая на долгие года погрязла в гражданской войне.

АМЕРИКАНСКИЙ ПИЛОТ.

ФЕРМЕР.

ТОРГОВЕЦ.

САРА, ЖЕНА ФЕРМЕРА.

ИВИ, ДОЧЬ ФЕРМЕРА.

КАПИТАН.

ПЕРЕВОДЧИК.

ТРИ АМЕРИКАНСКИХ СОЛДАТА.

ФЕРМЕР. Американский пилот был самым красивым человеком, которого я когда-либо видел. Его кожа отливала золотом. Он был высокий и сильный, а глаза его были синие, как небо, с которого он упал. Когда я смотрел на него, облако непривычных мыслей поднималось у меня в голове, как мошки над потревоженной травой. Да, он был с нами в одной комнате, но он был не таким, как мы. Казалось, что у нас нет ничего общего. Все то время, что он провел с нами, я чувствовал, что еще секунда, и я поцелую его.