Ведьмы. Салем, 1692 - Стейси Шифф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через четыре года после случая с Нэпп на Гротон напали индейцы и сожгли часть города[133]. Уиллард с семьей бежал в Бостон. Неутомимый пастор с голосом словно мед, уже публиковавшийся, без труда нашел работу. Он только начал сотрудничать с третьей церковью, когда в 1677 году в молельню ворвались несколько квакерш, полуодетых, с растрепанными волосами и черными от золы лицами – они учинили «величайший и удивительнейший переполох» на памяти Сэмюэла Сьюэлла [23]. Через десять лет Андрос отобрал у Уилларда приход, самый богатый в Бостоне, и отдал его англиканской церкви. Таким образом, за короткое время светловолосый священник с правильными чертами лица, уравновешенный и логически мыслящий, с глубоко философским складом ума, на собственном опыте познал, что такое вторжение – демонов, индейцев, квакеров и англикан. У него имелись причины стать консерватором, как ни у кого другого. Его кафедра была осквернена «Книгой общественного богослужения»[134]. Его молельню обратили в пепел. Похоже, тогда он имел дело если не с дьяволом, то с неким духом под его началом.
Уиллард заседал в правлении Гарварда вместе с Инкризом Мэзером. Он с радостью поддержал его текст, ставивший под сомнение методы суда, но не подрывавший авторитет его вердиктов. Ему, однако, хотелось сказать больше, чем могло уместиться в предисловии к эссе коллеги. Еще до октября Уиллард написал несколько страниц и выбрал единственный доступный знаменитому массачусетскому пастору способ поделиться с миром своими мыслями: старый добрый самиздат. Тираж передавался из рук в руки и был посвящен Ф. И. и Дж. О. – двум обвиненным колдунам, которым священник помог бежать. Писал Уиллард, чтобы не осуждать, но просвещать. Текст представлял собой вымышленный диалог двух здравомыслящих оппонентов, работающих с одними и теми же источниками, и был напечатан анонимно в Бостоне с поддельными филадельфийскими выходными данными.
В «Некоторых разрозненных размышлениях о наших сегодняшних дебатах по поводу колдовства» некие С. и Б. – предположительно Салем и Бостон, так как бостонцы в какой-то момент начали дистанцироваться от своих соседей-селян – соглашаются по двум пунктам. Во-первых, в Новой Англии свирепствует эпидемия колдовства. Во-вторых, оба они недовольны вероломным агрессивным судом. Уиллард снова касается вопросов, поставленных в предисловии к работе Мэзера, но идет гораздо дальше и предупреждает об опасности свержения государственной власти. Только судебное ограничение может его предотвратить. С. возражает: но тем временем добрые люди легко могут быть принесены в жертву дьяволу! [24] Б. напоминает собеседнику, что кто бы в итоге ни оказался виновен, на кону стоят более серьезные вещи. На этих страницах – а больше нигде он этого сделать не мог – Уиллард ставит под сомнение доказательства, предъявленные в суде. Сверхъестественному, уверяет Б., не место в земном зале суда. Заколдованы, одержимы или же то и другое – в любом случае девочки заодно с дьяволом. Как еще они могут делать свои жутковатые предсказания, сообщать о событиях, происходивших до их рождения, или обвинять людей, которых никогда не видели?
Б. что, правда хочет «полностью признать недействительными показания наших пострадавших?» – интересуется С. Да, Б. именно этого и хочет. Как может дезориентированный, расстроенный человек считаться адекватным свидетелем или свидетельствовать против людей, которых знать не знает? И как судьи могут доверять свидетелю, который даже не встречается с заключенным в суде, как того требует закон? («Это потому, что ведьмы валят бедняжек с ног своими отравленными глазами», – объясняет С.) Правило двух свидетелей должно быть принципиальным, напоминает Б., но С. с ним не согласен. «Если один говорит, что видел львов в Африке в прошлом году, а другой приходит и говорит, что видел там львов в этом году, – так что и время другое, и львы наверняка не те же самые, – разве не достаточно здесь свидетельства только одного из них?»
Хотя ни один из них не присутствовал на процессах, С. уверяет Б., что ни один подозреваемый не попал в тюрьму исключительно на основе призрачного свидетельства. Б. думает иначе. С. утешает его, что испытание касанием и «дурной глаз» никогда не подводят. Б. сомневается в обоих методах[135]. Но как же крещение, сборища, обряды? – настаивает С. И снова Б. интересуется, как признавшаяся ведьма может дать правдивые показания. «Ты правда веришь, что все обвиненные – ведьмы?» – задает он провокационный вопрос. Потому что в этом случае масштаб заговора кажется неправдоподобным. С. думает так же, в итоге Б. пытается убедить его, что обвинители либо лгут, либо введены в заблуждение. И в конце концов два спорщика хотя и со страхом, но соглашаются друг с другом не соглашаться. С. не может удержаться от прощального выпада. «Ты великолепный адвокат ведьм», – сообщает он Б., который лишь вздыхает. Он уже слышал данное обвинение. Этот ярлык прилипал к любому, кто до начала октября смел усомниться в правильности действий суда.
Насколько часто Уилларда клеймили этими словами и насколько часто выставляли на посмешище за его взгляды, стало понятно из другой работы, которая начала передаваться из рук в руки (причем количество рук было крайне невелико) 8 октября. Благодаря ей мы больше узнаем о том, чего пастор не мог высказать, но что повсюду обсуждалось в ту осень. Автором был тридцатичетырехлетний торговец Томас Брэттл, сын одного из богатейших людей Массачусетса, выпускник Гарварда, склонявшийся в сторону англиканства [25]. Брэттл писал неназываемому пастору, который прямо посреди бушующей бури интересовался его мыслями. И Брэттл вдумчиво их ему поставлял. У него было на редкость удачное для этого положение: один из самых начитанных в Массачусетсе людей, он не занимал ни церковных, ни государственных постов. Хорошо зная судей, он притом не имел семейных связей с администрацией Фипса. Как многие бостонские пасторы, Брэттл занимался наукой. Но, в отличие от них, внимательно следил
