Русская фантастика 2015 - Андрей Бочаров

– Что ж, – потёр руки Суворин, – прекрасно. Каковы новые условия, позвольте узнать?

– Я отказываюсь от гонорара, – твёрдо заявил Князь. – Вы опубликуете рукописи за авторством братьев Аркадия и Бориса Стругацких, так, чтобы их сочинения стали достоянием человечества. Причитающуюся сочинителям часть прибыли я, как распорядитель, жертвую в пользу нуждающихся. И пусть никто не уйдёт обиженным.

Вячеслав Бакулин

Войны не будет

– Войны не будет!

Слова падают медленно и неотвратимо. Как капли крови с острия кинжала.

– Брат! Послушай!

– Нет! Это ты – послушай!

Пламень горна Гефеста, огненное дыхание придавленного горами Тифона течет из яростных глаз старшего. Замершая на головке меча рука готова в любую минуту прийти в движение, чтобы разить насмерть.

– Неужели ты не понимаешь, глупый мальчишка, что сам подписал себе смертный приговор?

– Царевич! – впервые подает голос она. Ослепительная в своей алебастровой наготе. Так, наверное, выглядят богини. И еще – Андромаха. От ее вида, голоса, запаха кружится голова, в висках оглушительно стучит кровь.

– Царевич! Я понимаю тебя и не виню. Ты любишь свою страну, свой славный город…

Любишь. Короткое, емкое слово. Слово, в котором нет ничего дурного. Слово, в котором вдруг слышится шипение змеи: «Лю-бишшшь…»

– Да! – Боги! Как заставить голос не дрожать? Как преодолеть колдовской морок этих глаз? Губ? Тела? Рука опять ползет к рукояти меча, словно все мышцы и сухожилия вмиг обрели собственную волю. Он сжимает кожаную оплетку так, что пальцы белеют, а из-под ногтей выступает кровь. Боль отрезвляет.

– Да! Люблю. Своих братьев и сестер. А еще – своих родителей и жену. И новорожденного сына. И ради них, ради своего города и народа, что населяет его, я принесу любую жертву.

– Любую? – шелестит океанским прибоем нежный голос. И он словно наяву видит эту волну, набегающую на залитый солнцем песок. На белоснежную шапку пены, венчающую ее. И ту, что восстает из океанских глубин. Чья кожа белее этой пены. Чья красота ослепляет сильнее этого солнца.

– Киприда! – шепчут против воли губы, и колени подгибаются. Упасть пред ней. Лобзать со священным неистовством ее тень… ее следы… ее ноги… обжигать губами каждый волосок, каждый малейший участок тела той, что он любит сильнее всего на свете. Такой же прекрасной и желанной, как и в первый день их встречи, будто и не было почти двух лет брака. Той, даже день разлуки с которой – пытка….

– Любую? – повторяет она, и в ее голосе звучит удивление пополам с укором. – Даже родного брата?

– Любую. Даже…

Перед глазами Парис, прозванный Александром. Любимый брат. Красивый, как юный бог. Его любят все, да и как не любить того, кому покровительствует сама богиня любви? О, Зевс Додонский! Покровительство твоей дочери – любой из твоих дочерей! – сулит смерть вернее, чем стрела, смоченная ядом Лернейской гидры!

Но как же посмел этот мальчишка прикасаться к женщине, которую сами Олимпийцы вручили человеку, превосходящему его во всем? Ему, могучему Гектору Дарданиону[11], Щиту Трои. Самому славному из всех многочисленных отпрысков великого Приама. Богоравному герою. Сколь сильно желание выхватить из ножен этот клинок – драгоценный клинок из аласийской черной бронзы – и наотмашь, с оттягом, полоснуть стоящего перед ним наглеца. Чувствуя, как легко распахивается плоть под нажимом острого лезвия в умелой руке. Видя, как смертной пеленой затягиваются глаза, посмевшие взирать со страстью на ту, что должна принадлежать лишь одному.

Нет! Прочь, наваждение! Это же Парис! А в ушах вкрадчивый шепот морской волны:

– А как же отец твой, царь Приам? А мать, добродетельная Гекуба? Какими глазами посмотришь ты на них, когда они спросят тебя: «Где брат твой Парис?» И что ответишь? Не лучше ли положиться на волю богов?

– Богов, – покорно повторяешь ты.

– Да, богов. Ведь кто, если не они, привел вас в город моего супруга? Кто сделал так, что встретились я и твой брат – царевич Трои и царица Спарты? Кто разжег в наших сердцах любовный пламень? Кому еще такое под силу? – Голос женщины с лицом Андромахи крепнет, и вот уже он звенит кимвалом: – И кто тот глупец, который решит воспротивиться их воле, если решат они, что нам суждено быть вместе?!

Старший царевич, стиснув зубы, смотрит в прекрасные очи самой желанной женщины на свете. Нет ни брата, ни каюты маленького корабля, ни моря, ни небесного свода над ним. Есть лишь эти глаза. В них столько огня, страсти, желания – кощунственного, невозможного, почти непристойного. Но постепенно огонь вытесняет все. Разгорается, с треском пожирая все и вся. Выплескивается наружу. Тысячами тысяч жарких искр летят беспощадные стрелы. В языках пламени мелькают наконечники копий, алые от крови. Факелы, в которые они обращаются, поджигают дома. Те пылают высокими гребнями на шлемах сшибающихся бойцов. И не пламя уже трещит – то рушатся высокие стены, на которые еще ни разу не поднимался враг.

«И брани быть, и городам гореть, и женщины вина, а не богов, что сгинут и герои, и вожди…» – беззвучно шепчут губы Гектора.

Он крепко зажмуривается на мгновение, а когда вновь открывает глаза, морок исчезает. Приамид принимает решение.

Меч с шипением покидает ножны. В самый раз, чтобы успеть парировать отчаянный выпад кинжала. И когда это мальчишка успел достать его? Короткий удар рукоятью в висок – не как в бою, мозжа черепа, словно насмехаясь над крепкими шлемами. Легкий. Погружающий в блаженное беспамятство.

Парис безмолвным кулем валится обратно на ложе, еще хранящее тепло тел любовников. Миг – и клинок упирается в горло стоящей перед Гектором женщины. Той, что минуту назад казалась самой близкой, самой желанной, самой прекрасной. Самой любимой. И лютый страх волной поднимается из глубины ее синих глаз, навсегда стирая с лица облик Андромахи.

– Кажется, я разгадал загадку твоей красоты, дочь Леды. – Он цедит каждое слово как проклятие. – А может, и правду говорят те, что утверждали: не только отец, но и мать у тебя приемные, и Тучегонитель зачал тебя с Немезидой, чьи родители – Ночь и Мрак? Но как бы ни было, а ни тебе, ни даже наделившей тебя этими чарами невдомек, что есть истинная любовь… И еще, ты права, царица Спарты: если боги решат что-то – в их власти добиться желаемого. Но я – не бог. И пока решаю я – войны не будет!

Сон плотен и призрачен одновременно. Сознание тонет в нем, словно в густом горном тумане. Пытается нащупать малейшую зацепку в реальности. И вновь с безмолвным криком срывается в бездонную пропасть ужасного видения, а голос нимфы Эхо раз за разом повторяет:

– И ты посмел?!… смел… смел…

– Да, могучий Менелай… лай… лай…

Ответ и впрямь звучит отрывистым и хриплым лаем, словно говорящему не хватает воздуха. Говорящему? Да ведь это ты сам отвечаешь страшному в своем гневе царю Спарты. Это твои губы с трудом выталкивают из горла слова, которые нельзя говорить. Которые нельзя не сказать:

– Я в твоей власти. Незваным пришел брат мой в твой дом. Незваным вхожу в него и я. Он – забрал. Я – возвращаю.

Яркая вспышка перед глазами – словно секира опустилась с размаху на гребень шлема. На мгновение взор застилает багровая пелена, а потом ты видишь.

Его руки связаны. Ее – свободны. Она смотрит на мужа с холодной отстраненностью, почти с презрением. Он – с бессильной яростью и испепеляющей ненавистью. Во взорах обоих – ни тени раскаяния, ни отзвука мольбы о пощаде.

Сын Атрея по-бычьи наклоняет голову, словно изучая всех троих. Ноздри его с шумом раздуваются, могучая, волосатая грудь – признак гневливости мужа – ходит, подобно кузнечным мехам.

– Значит, – медленно падают в пустоту слова, – вы двое под видом торговцев три дня назад проникли в мой город?

– Да.

– Разведать?

– Да.

– И прошлой ночью отплыли домой?

– Да.

– Но алчному брату твоему, Гектор Приамид, сын и наследник правителя Трои, этого показалось мало? И он решил, не спрося твоего совета, похитить чужую жену? Чтобы унизить глупого царя Спарты. Показать всем, как он смешон и жалок.

– Ложь!!! – отчаянно кричит Парис, но смотрит он не на Менелая. Его отчаянный взгляд устремлен на ту, ради одной мимолетной колдовской улыбки которой не задумываясь предал все то, что составляло смысл его жизни. – Ты лжешь, слышишь?! Я не похищал этой женщины! Она пошла со мной по своей воле, ведь она никогда – никогда! – не любила тебя! Елена, – голос его падает до умоляющего, еле слышного всхлипа, – Елена, скажи же ему! Не молчи…

Но она молчит. Даже не поворачивает к любовнику головы – высоко вскинув подбородок, смотрит прямо в глаза мужа, застыв, подобно не вовремя оглянувшейся Эвридике. И в этом молчании, этом взгляде читается приговор.

«Довольно! Хватит!!!» – беззвучно кричишь ты, пытаясь ногтями, зубами, хоть чем-нибудь зацепиться за отвесные стены пропасти, чтобы замедлить полет. Но тщетно. И остается только смотреть.