Мария кровавая - Кэролли Эриксон

Любая возможная интрига с вовлечением Елизаветы в заговор должна была проходить с обязательным участием Ан-туана де Ноайля, посла «короля Франции и Шотландии», которого Реиар назвал третьим врагом Марии. Знатный французский аристократ, Ноайль имел в Лондоне большой штат осведомителей, которые компенсировали скромные дипломатические возможности посла. Его шпионы были повсюду: при королевском дворе, в домах советников Марии, среди купцов, джентльменов и людей простого звания, которые постоянно проживали в столице. Сюда входили француз — продавец книг, которого принимали в доме Ренара, слуга-фламандец Пэджета, один из слуг Кортни. Его лекарь-шотландец, по слухам, в свободное время увлекался изготовлением различных ядов. Среди профессиональных осведомителей, работу которых оплачивал Ноайль, были Этьеи Кикле, уроженец Безан-сона, который служил у Ренара дворецким и подрабатывал тем, что продавал секреты империи французу, а также Жан де Фонтена, сюр де Бетервиль, который одно время торговал вином, был солдатом удачи, но основным занятием у него была торговля военными тайнами. Однажды он даже попал в тюрьму как двойной агент.

Как все послы, Ноайль сделал осведомителями также и своих слуг, и то, что не могли ему рассказать Кикле и Бетервиль, он часто узнавал от собственного повара и его сновавших по городу помощников, а также кошоха-шотландца. Одно время своей осведомленностью с Ноайлем делился венецианский посол Соранцо, предоставляя в его распоряжение свой штат осведомителей. Он считал, что, помогая французу, сможет ослабить возросшее влияние Габсбургов. Однако одним из самых ценных кадров француза был человек, чьи политические устремления были направлены лишь на то, чтобы не допустить в Англии иностранного господства. Дворянин на службе у Суррея, сэр Джон Ли, был довольно близок к Роче-стеру, Уолгрейву, Ингелфилду и четвертому члену фракции Гардииера — сэру Ричарду Саутвеллу. Через Ли Ноайль в декабре и январе мог проследить, как продвигаются переговоры о браке королевы, и сумел составить подробный план срыва этих переговоров, который он намеревался запустить в начале нового года.

Вероломство этих добровольных шпионов хода переговоров не то что не сорвало, но даже не замедлило. В конце года было разработано соглашение. Специальная статья указывала, что супруг-монарх не может иметь власти в стране, где правит супруга, и наоборот. Тем не менее в другой статье говорилось, что Филипп должен «содействовать своей царствующей супруге в деле правления», — туманная фраза, непонятно что означающая. Вряд ли в брачном договоре предполагалось, что он может оказывать какое-то заметное влияние на политику Марии. Филипп не имел права назначать испанцев на должности при дворе или в правительстве или отступать в какой-либо степени от «законов, привилегий и обычаев» английского королевства. Если Мария умрет бездетной, Филипп не будет иметь дальнейших связей с Англией. В том весьма маловероятном случае, если он умрет первым, ей придется удовлетвориться вдовьей частью наследства.

В брачное соглашение были включены статьи, предусматривающие гарантию того, чтобы Филипп не смог вовлечь Англию в войну, которую империя ведет сейчас или будет вести против Франции в будущем. Другая группа статей соглашения была посвящена правам будущих детей супругов. У Филиппа уже был сын, дон Карлос, который должен будет унаследовать испанские и прочие земли на континенте. Старший сын Филиппа и Марии унаследует Англию и Нидерланды, а впоследствии станет наследником Филиппа, то есть будет править «Священной Римской империей». Если сына не будет, то править Англией станет старшая дочь, но не Нидерландами. А выходить замуж она будет с согласия дона Карлоса. И если испанский принц умрет, не оставив наследников, его земли, включая Испанскую империю в Новом Свете, перейдут к наследнику Марии. По крайней мере теоретически получалось, что следующий правитель Англии может стать обладателем почти половины известного к тому времени мира.

Совершенно очевидно, что ведущие переговоры должны были подробно обсудить вариант управления страной в случае, если Мария умрет, оставив несовершеннолетнего наследника. Император дал своим людям указание опустить все упоминания о возможности такого развития событий. В письме Ренару он объяснил свои резоны тем, что хочет избежать, во-первых, подозрепия англичан, а во-вторых, желает, чтобы вопрос этот остался открытым. Попятно, что если в соглашении не будет об этом ничего специально указано, то в случае смерти жены муж становится законным опекуном их детей и имущества.

Едва ли Филипп мог требовать для себя лучших условий, если бы даже с кем-то советовался. Но он не советовался и, подписав окончательный вариант договора, немедленно подписал другой документ, полностью лишающий первый юридической силы. В этой дополнительной оговорке (клаузуле) к договору он клялся «нашим Богом, Святой Марией и Крестным Знамением», что все статьи брачного договора «не имеют законной силы и не обязывают им следовать». Объявляя себя свободным от данного обета, Филипп следовал освященному временем дипломатическому прецеденту, но также показывал отцу, насколько формальным считает свой английский брак. Он, конечно, подчинится воле отца, но не намеревается подвергать себя ненужному риску. Он будет выполнять условия договора, но только до тех пор, пока они будут отвечать его интересам, и не дольше.

Отец прислал Филиппу строгие наставления, как ребенку. Ему было велено очень тщательно подобрать себе свиту. Привезти в Англию аристократов только «солидного возраста», примерного поведения, и чтобы те не транжирили деньги направо и налево. Что касается слуг, то они должны быть честными и ответственными, а не такими, которые бы заставили англичан думать об испанцах еще хуже, хотя, наверное, хуже уже некуда. Филиппу были даны инструкции по поводу того, чем следует нагрузить корабли, сколько взять с собой воинов, и даже насчет того, чтобы быть с англичанами «дружелюбным и сердечным». Император считал необходимым посоветовать сыну, чтобы тот сразу же, как только прибудет, «явил по отношению к королеве много любви и радости; причем не забывал об этом как при личном общении, так и на публике», а также «послал ей кольцо или какой-то другой сувенир в знак заключения помолвки». Давать принцу эти банальные советы было совершенно излишним либо напрасным. В свои двадцать шесть лет Филипп или знал, чем нагружать свои корабли и как доставить удовольствие невесте, или ему уже не суждено было никогда этому научиться.

В конце декабря император делегировал из Брюсселя в Англию четырех посланников во главе с графом Эгмонтом.

Тот привез с собой много денег и драгоценностей для раздачи советникам королевы плюс десять тысяч дукатов па игру. «Вряд ли в мире найдется какой-либо другой народ, для которого деньги имели бы такую же силу, какую они имеют для англичан», — писал Эгмонт Филиппу Испанскому. Получив это письмо, Филипп начал беспокоиться, как упаковать миллион золотых дукатов, которые собирался взять с собой в эту поездку. Ренару послали еще денег, чтобы раздать тем, кто, по его мнению, может «действовать на пользу» в приближающемся бракосочетании, а также тем, которые без взятки могут «причинить вред и создать трудности». Посланники императора были готовы к утомительному многодневному торгу. Император предупредил Ренара, что «англичане в переговорах обычно полагают разумным выдвигать так много возражений, сколько смогут придумать». Каждый советник королевы будет чувствовать себя обязанным найти хотя бы один вопрос для обсуждения, иначе он не будет считать себя хорошим слугой своей госпожи. Но эту бурю обсуждений просто следует переждать, потому что вскоре она стихнет, и договор будет благополучно подписан.

Все произошло почти так, как предсказывал Карл V. Отдохнув несколько дней в небольшом местечке па побережье, четверо посланников двинулись в Лондон, прибыв к причалу Тауэра 2 января. Все время обсуждений (как и ожидалось, англичане бурно и возбужденно возражали по любому поводу) они терпеливо пересидели, а затем поставили свои подписи под договором о браке. 14 и 15 января Гардинер представлял их знати и горожанам. За столом переговоров все прошло гладко, но на улицах столицы представителей императора приняли враждебно. Их слуг, когда те прибыли в первый день нового года, мальчишки забрасывали снежками, а Эгмонта и его коллег на причале не встретила радостная толпа горожан.

Лондонцы в то время были вообще не в настроении приветствовать кого бы то ни было, тем более назойливых иностранцев. Январская погода была очень холодной, дров.и угля не хватало, и они были дороги. Чтобы как-то облегчить положение, мэр приказал продавать битумный уголь на Биллингсгейтском рынке и в Королевской гавани по четыре пенса за бушель, «что в огромной степени помогло пережить трудные времена», но настроение народа это не улучшило. Испанцев продолжали поливать на чем свет стоит. 5 января одного дворяпина бросили в тюрьму за болтовню. Он сказал, «что брак королевы окажется не таким, как ожидает Совет». На той же неделе на улицах были вывешены листки, в которых говорилось, что жених королевы уже женат на португальской инфанте.