Военные разведчики XX века - Михаил Толочко

Пульхоф повторил вслух мои мысли. Он не смутился, не потерял самообладания.

Он, конечно, понимал, что, вероятно, его жизнь и, определенно, его свобода зависели от того, сможет ли он дать удовлетворительный ответ на этот вопрос.

Теперь Пульхоф уже не держался так уверенно, как раньше, но по-прежнему невозмутимо смотрел мне в лицо. Оставив пока последний вопрос без ответа, я решил прибегнуть к другой уловке.

— Лодки, на которых вы отправляли людей, — благодатная тема для разговоров. Давайте побеседуем о них. Мне известно, что примерно за шесть месяцев до вашего приезда в Англию одной из снаряженных вами лодок не удалось достичь места назначения. Кажется, она отправилась ночью из какого-то пункта голландского побережья между Схевенингеном и Хук-ван-Холландом. Мотор отказал, а на море дул сильный ветер. Море бушевало, а в лодке не оказалось опытных моряков. Лодку ветром пригнало обратно к побережью Голландии. И примерно около десяти часов утра, то есть когда уже было светло, пассажирам пришлось высадиться в Хук-ван-Холланде. Вообразите себе эту картину. В гавани полно береговой охраны, портовых служащих, агентов немецкой полиции безопасности, таможенников и других лиц. И вдруг среди бела дня в гавани появляется поврежденная лодка, наполненная голландцами. Пристав к берегу, пассажиры быстро выгрузились и разошлись в разных направлениях, но никто не обратил на них внимания. Ни один человек не задал им ни одного вопроса, ни один немецкий полицейский не остановил их, а береговая охрана не сообщила о прибытии этой подозрительной лодки. В мирное время такое происшествие могло остаться незамеченным. Но в военное время и в оккупированной стране оно определенно должно было вызвать сенсацию. Что вы скажете на все это?

Пульхоф некоторое время молчал. Потом он заговорил:

— Все это совершенно необъяснимо. Как вы уже сказали, пассажиров, как только они вступили на берег, должны были немедленно арестовать, но этого не случилось. Им повезло и в том отношении, что сторожевой катер оставил их в покое. Этот случай относится к таким, о которых можно сказать, что правда иногда необычнее вымысла.

— Всему этому может быть одно объяснение, — заметил я. — Вероятно, немцы заранее знали об отправке этой лодки. И их информировали вы. А когда лодка вернулась, немцы, по-видимому, решили: пусть лучше пассажиры разойдутся, ведь как-никак они — ваши друзья, а вы в свою очередь были другом немцев.

Пульхоф холодно улыбнулся.

— Это выглядело бы правдоподобно, если бы я и впрямь был другом немцев. Но, как я уже вам сказал, я никогда не был и не буду другом этих свиней. Вы можете верить мне или нет, но я говорю правду.

— Правда иногда необычнее вымысла, — прервал я его. — Я не раз слышал об этом. Ладно, оставим пока этот вопрос и перейдем к следующему. Можете радоваться: это последний вопрос, который я собираюсь задать вам. Поговорим еще о лодках. Они все сильнее интересуют меня. Через два месяца после того, как произошел случай, который мы только что обсуждали, вы снарядили другую лодку. Она отплыла от побережья Северной Голландии. Но, как и предыдущая, потерпела аварию, и ее прибило обратно почти туда же, откуда она отправилась. Мне известно, что один из арестованных после длительного допроса, не выдержав пыток, рассказал всю правду о побеге. Он сообщил, что вы организатор этого побега и даже назвал немцам ваш домашний адрес. Как вы знаете, гестаповцы немедленно арестовывают каждого, кто хоть в малейшей степени вызывает у них подозрение. И если на кого-то указывают и все улики против него, то за его жизнь нельзя дать ломаного гроша. Однако вы спокойно продолжали заниматься своими делами. Гестаповцы не только не арестовали вас, но и не удосужились вызвать для допроса. Почему, я вас спрашиваю?

Пульхоф по-прежнему оставался спокойным.

— Это еще один необъяснимый случай. Может быть, немцы рассчитывали, что я наведу их на след какого-нибудь важного лица, собиравшегося бежать из Голландии. Или они думали, что я не мог действовать в одиночку, и поэтому не трогали меня, надеясь со временем раскрыть всю организацию.

— Ваше объяснение не лишено логики. Но давайте логично рассуждать и дальше. Если немцы действительно следили за вами, то через несколько месяцев они могли заметить, что вы готовите побег новой партии, с которой и сами собираетесь бежать. Надо полагать, они не дали бы человеку, находящемуся у них на подозрении, выскользнуть из их рук. И они, конечно, арестовали бы вас до того, как вы попытались бы бежать. Однако вы — здесь. Вывод можно сделать только один: немцы не держали вас под наблюдением.

Так я допрашивал Пульхофа несколько дней. Снова и снова возвращался к этим трем необъяснимым вопросам. Необъяснимым, если только не прийти к заключению, что он был заодно с немцами, которые покрывали его. За все это время Пульхоф ни разу не потерял спокойствия.

Он сам не понимал, как ему удалось бежать, однако все время повторял, что никогда не был немецким агентом. Я решил прекратить эти бесплодные допросы и сказал Пульхофу, что в скором времени будет вынесено решение.

Являясь начальником технического бюро иностранного отдела полиции при голландском правительстве в Лондоне, я был единственным человеком в этом отделе, который имел опыт работы в контрразведке. Следовательно, мое решение по любому расследуемому делу было окончательным и всегда утверждалось министром юстиции Голландии.

Таким образом, на мне лежала большая ответственность даже в том случае, когда было ясно, что подозреваемый не виновен, или, наоборот, когда он сам во всем сознавался. Эта ответственность возрастала, когда приходилось сталкиваться с запутанным делом. Мое слово было решающим. И я не хотел, чтобы из-за моей ошибки пострадал невинный человек. Но я также не мог допустить, чтобы немецкий агент из-за моей оплошности продолжал работать на немцев.

Расследование дела Пульхофа стоило мне многих бессонных ночей. Из девяти вопросов, которые я задал ему, я получил удовлетворительные ответы только на шесть. На остальные три вопроса Пульхоф не смог дать сколько-нибудь удовлетворительных и логически обоснованных ответов. (Они не найдены и по сей день.) Казалось бы, вывод мог быть только один: Пульхоф — немецкий агент и только поэтому ему удалось избежать наказания. Но. Если он был немецким агентом, немцы имели достаточно времени использовать его.

Прошло более двух лет с тех пор, как первая снаряженная Пульхофом лодка с беглецами достигла Англии. За ней пришло еще пять. На всех этих лодках до Англии добрались восемьдесят семь человек, не считая людей, прибывших на последней лодке вместе с Пульхофом. Немцы не предполагали, что война продлится до 1944 года, и, естественно, должны были активизировать работу организации Пульхофа значительно раньше. Однако у нас не было ни малейшего основания считать, будто кто-то из людей, связанных с ним, был немецким агентом. Мой опыт изучения методов немецкого шпионажа говорил мне: вряд ли немцы настолько дальновидны, чтобы терпеливо ждать-более двух лет, прежде чем пустить машину в ход. Если Пульхоф являлся немецким агентом, немцы должны были знать, что наша контрразведка наверняка заинтересуется, почему ему удалось безнаказанно уехать в Англию, хотя один из соучастников Пульхофа выдал его. Чтобы рассеять наши подозрения, гестаповцы по крайней мере для вида должны были арестовать Пульхофа или хотя бы допросить его. Они, вероятно, даже попытались бы инсценировать его «побег» так, чтобы по прибытии в Англию он выглядел вдвойне героем — человеком, который, рискуя жизнью, организовал группы для побега из оккупированной Голландии и который с трудом вырвался из рук гестапо.

У меня на этот счет было свое «мнение». Опытные контрразведчики могут подтвердить, что после долгих лет работы в контрразведке у них развивается какое-то необъяснимое шестое чувство, но оно часто подсказывает пути решения очень сложных на первый взгляд проблем. Впоследствии к правильному решению можно прийти методом дедукции.

Именно благодаря этому шестому чувству мне удалось разоблачить Христиана Линдеманса, «арнемского предателя», что было для меня большой победой и одновременно большой трагедией. Сейчас я «чувствовал», что Пульхоф невиновен, и сам не понимал, почему убежден в этом, — ведь Пульхоф не смог ответить на три вопроса. По-видимому, что-то в его поведении убедило меня в этом, может быть, даже его спокойствие. Как я уже говорил, Пульхоф был очень умным человеком. Он мог не только отвлеченно мыслить, но и действовать. И я не сомневаюсь, что такой умный человек, если бы он действительно был немецким агентом, обязательно подготовил бы убедительные ответы на мои три вопроса. Ведь он знал бы, что любой опытный следователь рано или поздно нападет на эти слабые места в его показаниях, и поэтому заранее нашел бы убедительные ответы. Итак, неспособность Пульхофа дать удовлетворительные ответы на все мои вопросы помогла ему стать невинным в моих глазах. Однако в большинстве случаев именно неспособность подозреваемых ответить на все вопросы следователя помогла доказывать их виновность.