Пленники Амальгамы - Владимир Михайлович Шпаков

– Чем же это плохо?! – поражается Ольга.

– Всем! Известно же: задаром ничего не делается! Главное, мы готовы платить, так ваш не берет! Какие-то французы ему платят, да кто их видал, этих французов?!

Кто-то вынимает деньги, пытается всучить Ольге, но от того ход вещей не возвращается в нужное русло, напротив – еще больше искривляется. Если честно, от французского гранта почти ничего не осталось (знаю со слов Борисыча), а ведь надо оплачивать счета за электричество. И налог на землю требует оплаты, да и выезжать в поселок нужно, а в сарае – последняя канистра бензина! Грубая материальность, вроде бы изгнанная из нашего обиталища духа (не святого, но все-таки!), вдруг заполоняет пространство, и диктует, как жить. И то, что Байрама вскоре вычисляют как виновника разора, положения не спасает. «Мекка» пошла вразнос, и на парня набрасываются со всех сторон, мол, из-за таких дебилов мы и томимся в очередях! Кто он вообще такой?! Гражданин другого государства, пусть отправляется к своим узкопленочным! Байрам выглядит жалко, как зверек затравленный, даже отказывается от грима, который порывается сделать Ольга. И правда – зачем? Гримируй – не гримируй, а отвратительное мурло этого мира обязательно проявится…

Очередь начинает таять, даже упертые понимают, что вряд ли дождутся приема. Одни ругаются, другие грозят жалобу накатать куда следует, главное, двор медленно пустеет. Летом в гостевом доме вечерами горели все окна; теперь половина не горит. А еще – визит проверяющего из райздрава, что явился отреагировать на. Кто просигналил, уже не докопаешься, да и смысла нет: рослый чиновник в кожаном плаще в любом случае проверит факты и сделает надлежащие выводы.

– По-моему, вы их заранее сделали, – говорю. Я лезу на рожон из жалости к Ольге, на той совсем лица нет. И тут же слышу: а на каких, мол, основаниях вы сами тут пребываете? Временная прописка есть?! Далее вопросы буквально выстреливают: а лицензия имеется? А разрешение на предпринимательскую деятельность? Говорю, что здесь не занимаются бизнесом, а в ответ ухмылка: дескать, ага, не занимаетесь! Прокуратура еще проверит, что за портреты вы тут лепите!

Но самое мучительное – вербальный расстрел, что ночью устраивает сын. Макс не слепой, видит, что происходит, и с каким-то болезненным сладострастием вопрошает: «Ну, я же тебе говорил, чего стоит этот мир?! И чего стоите вы, жалкие прагматики, умеющие только локтями работать и поливать грязью друг друга?! Помнишь, я писал про клебсиелу, что распространяется в коллективном теле человечества, дабы уничтожить нас, как вид? Так вот ее действие – налицо, она поразила и тела, и души, а главное – этого вида не жалко!»

И что тут возразишь? Мы встаем на котурны, рассуждаем о жертвенности, дескать, готовы в небытие уйти ради здоровья ближних, а на самом деле – жертв не требуется. Нужны лишь бабки, именно в них все упирается, это горючее жизни, заодно ее мотор, а также альфа и омега.

– Ты в курсе, – продолжает пытку Максим, – из-за чего наш каратист мастерскую разорил?

– Сорвался парень, – говорю, – бывает…

– Ему не нравилось, что наше обиталище кто-то Меккой назвал. Ведь для него Мекка не образ, это – святыня. Выходит, Байрам думает иначе, он – другой!

– И что?

– А то. Вы не терпите других, вы их готовы в асфальт закатать и на ноль помножить! Но надо ли тогда возвращаться в ваш мир?

И тут я переключаюсь, вроде как в голове что-то щелкает. Привыкший к бредовым измышлениям, я всегда делал скидку на воспаленное состояние мозга, дескать, мели, Емеля… Но сейчас-то все иначе! Нет тут бреда, это позиция, и сдвинуть с нее Максима будет крайне сложно!

За окном раздается собачий вой, наверное, Цезарь увидел в просвете облаков ночное светило. Встав с кровати, приближаюсь к окну и вижу полуволка, сидящего посреди двора с задранной кверху мордой.

– Значит, тебе приятнее в своем мире? – спрашиваю.

– Скорее, привычнее.

– И ты не хочешь обратно? Я видел твое новое лицо – оно может быть другим!

Пауза длится долго, за это время Цезарь, прекратив выть, успевает вернуться в вольер.

– Не знаю, у меня пока нет ответа…

Слова Максима вспоминаются, когда возвращается Борисыч. Да как возвращается: во двор закатывает черный лимузин, из него выскакивает наш «завхоз» и спешит распахнуть дверцу, чтобы подать ручку пышнотелой мадам в манто. Выбравшись наружу, та с подозрением озирает двор. Шофер, крепкий мужик с мощным загривком, вынимает из багажника два объемистых чемодана, после чего помогает выбраться из салона закутанной в плед девушке. Анемичная, с абсолютно неподвижным бледным лицом, та напоминает робота.

Размещают приезжих в пенатах Борисыча, он уступает дамам жилье с удобствами.

– Это кто? – спрашиваю, когда гости скрываются в доме. – Ваша родня?

А Борисыч, утерев лоб, отвечает, что эти – важнее родни! Гораздо! Оказывается, мадам Глушко (фамилия приехавших) может серьезным образом помочь, точнее, вытащить из финансовой ямы, в которую мы вот-вот свалимся. Да что там – мы буквально на краю пропасти! Кончилась спонсорская помощь, причем навсегда! С этими словами Борисыч вынимает из кармана бумажки и машет перед носом.

– Вот факс из Франции! А вот перевод на русский, где черным по белому написано: нет возможности оказывать финансовую поддержку проекту!

– Но вы же знаете его принципы, – говорю. – Он – не согласится!

– У любого принципа есть исключения! Тем более, тут не требуют полного восстановления, то есть до катарсиса доводить не нужно.

– Как это?!

– Пусть хотя бы говорить начнет, она ведь год молчит!

– А дальше что?

– Дальше замуж выдадут. Это вообще не наша забота, главное, мы выживем!

Шофер загоняет лимузин под навес, ветошью протирает дверцы и бампер от налипшей грязи. Шикарный автомобиль смотрится здесь чуждо, это посланец другого мира, в котором царят деньги. И этот посланец сигналит: мол, будете-будете оживлять робота, куда денетесь? Плясать вприсядку станете, если потребуется!

– Виктор Георгиевич, конечно, гений, – продолжает Борисыч, – он в своем мире живет. Но нам-то надо думать о бренной жизни!

Беседуем под облетевшим дубом, на леденящем ветру. Подняв воротник, бросаю взгляд на наше окно, где замечаю смутный силуэт. «Все видишь, Макс? Такова жизнь, ты прав, она абсурдна и безжалостна, ей нет дела до твоих уникальных мозгов, ведь кого-то надо выдать замуж, а значит: стоп, машина!» Внезапно обдает холодом, наверное, от ледяного ветра; или это мое отчаяние – ледяное? Рвались вперед, карабкались, ползли, и вот, в