Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 1 - Александр Солженицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Везде были в ужасе, и никто этого не мог ожидать. На сторону восставших переходила одна воинская часть за другой, захватывалась одна улица за другой, вот уже и Арсенал, и разбирают оружие!
Да ведь был же какой-то план подавления, почему же военные не подавляют?
И совсем же рядом, по всей Литейной части, бродили восставшие солдаты! – и в любую минуту толпа могла прийти громить дом министра внутренних дел, это же естественная первая мысль для бунтовщиков!
Не то что ночевать – нельзя было и днём оставаться здесь долее ни часа, он должен был уходить, бежать – но куда?
Было очень заманчиво и надёжно – к Воскобойниковой, но неудобно именно потому, что – Царское Село, и государыня чего-то же ждёт от него. А – чего? а что он может?
Его долг перед царской семьёй и перед собой – вот что скрыть: главные бумаги. Черновики писем к Государю. К государыне. Письма Вырубовой к нему. От Воейкова. (Он уже собирал, он уже совал поспешно, как попало, в большую папку). Да, и вот эти фотографии, сделанные тогда для царской семьи: как ловят тело Распутина из реки и фотографии с мёртвого. Это был из высших моментов деятельности Протопопова! Но этого – не надо оставлять, это – компрометация.
А сохранить вот как. Он призвал своего доверенного, Павла Савельева, бывшего семёновца, потом жандарма, исключительно твёрдого и молчаливого человека. Когда сослали князя Андроникова за интриги в Рязань – а человек влиятельный, ещё может быть полезным, надо смягчить его участь, тайно послать ему тысячу рублей, – через кого? Через Павла Савельева. Тайные поручения, с кем неудобно встретиться, да многие конфиденциальные дела, никогда не выдавал.
И Протопопов позвал его. Запер кабинет. Очень было тревожно. Передавал ему папку, объяснял: всё сохранить надёжно, у себя дома.
Посмотрел в его честное твёрдое лицо. Не выдаст.
Отпустил.
Отпер несгораемый шкаф. Там лежал военный шифр, пусть лежит, ещё кое-что, да, и 50 тысяч рублей простым свёртком в газетной бумаге. Эти деньги совсем недавно сунул ему граф Татищев за то, что Протопопов дал на сутки посмотреть тайные бумаги – обвинения против Хвостова-племянника. Эти 50 тысяч потом предназначила государыня на обеспечение семьи Распутина. Отдать Савельеву? Уже ушёл. Да не вводить людей в искушение, пусть остаются здесь.
Шкаф – запер, ключ положил в письменный стол, теперь запер и стол. А этот ключ – уже взять с собой.
И всё.
И всё? Ещё не завтракал. А и не хочется, глотка сухая, всё горит внутри, руки дрожат. Куда бы уйти скорей? Ведь каждую минуту могут ворваться. А при том клокотаньи несправедливой ненависти, которую он почему-то возбудил во всём обществе, – именно ему и опаснее всех попадать в руки мятежа!
Перешёл в квартиру. Жена усадила завтракать. Еле-еле глотал. Объяснил ей, что оставаться ему далее нельзя.
Но – куда уйти? И под каким предлогом покинуть министерство?
Тут вызвали к телефону. Взял трубку.
Градоначальник Балк. Говорил резко, как швырялся фразами. Сообщал, что бунт беспрепятственно быстро разрастается, захватил уже и Выборгскую сторону, мятежниками захвачен Финляндский вокзал. А Николаевский держится. Что против волнений держится единственный отряд полковника Кутепова, но поздно уже возлагать на него надежды. Что к вечеру может наступить в столице полная анархия.
Боже, какой ужас! Бездонно падало сердце Александра Дмитрича. Он не понимал, что он может ответить Балку, и зачем они его мучают и спрашивают, ведь вся власть передана военным.
– А-а… что нужно предпринять по-вашему? – осведомился он.
Вместо своих прямых дел градоначальник посунулся: что надо предупредить Государя о происходящем и надо послать надёжную конную полицию в Царское Село для охраны семьи.
Советы эти были бесцеремонны. И послать конную полицию – значит обнажить столицу, они просто хотели уклониться от боя. В Царском Селе – много войск, там охрана достаточная. А сообщать Государю о военных событиях – прямая обязанность властей военных. Да даже он уверен, что они уже вызвали себе войска на помощь. Так уверен, что сказал:
– К вечеру подойдут с фронта свежие войска. Продержитесь ли вы до вечера?
Градоначальник обещал.
– И да хранит вас Господь Бог, я рад, что вы спокойны!
И отделался от трубки.
Докладывать Государю? – было нечего в такой неясной обстановке, и немыслимо взваливать на себя первый груз этих мрачных известий, а может быть ещё и исправится. Не далее, как минувшей ночью он уже послал телеграмму Государю – и теперь надо было подождать хотя бы до вечера.
Почему он сказал, что свежие войска подойдут к вечеру? Он сам не знал. Просто – этого быть не могло иначе! Он – хотел в это верить.
Но – куда же уходить? С каждым четвертьчасом улицы всё наполненней – и всё меньше шансов вообще куда-нибудь выбраться.
А Протопопова так ненавидят! Его – первого растерзают, не пощадят!
И опять звонок! Ах, не ушёл от трубки!
Князь Голицын. Сейчас собирает совет министров. Для безопасности – опять у себя дома, на Моховой.
А это замечательно! Вот и выход! И тут совсем близко, можно добраться задними улицами, без помех. Только поверх сюртука надеть – не форменное пальто.
И выйти из министерского дома не передним ходом – слишком всем заметно, может быть наблюдение от революционеров, – а задним. И дальше пешком.
Не предупреждая ни караулы, ни служащих. А автомобиль – пусть потом подгонят к дому князя.
Последняя мысль была, что может быть – государыне что-то написать, послать, протелеграфировать?
Но ничего утешительного он не мог ей сообщить. Да и сам не знал, не понимал ничего.
90
Ещё позавчера заказала государыня Лили Ден приехать к ней в Царское в понедельник. Сегодня утром, часов около 10, Лили была ещё в постели, когда услышала телефонный звонок. Не так быстро она к нему поднялась, и императрица спрашивала:
– Да вы, Лили, недавно только встали? А я хочу, чтобы вы приехали в Царское с поездом в десять сорок пять. Сегодня чудное утро, мы поедем кататься. Я встречу вас на вокзале. Вы побудете у нас и ещё успеете вернуться в Петроград с четырёхчасовым.
– О-о! – только успела отозваться Лили и кинулась одеваться. Надела немного колец, браслет, схватила перчатки, поцеловала Тити, оставляемого с няней, – и кинулась на улицу поймать извозчика.
Но не тут-то было! Лили совсем позабыла, что в городе в эти дни – беспорядки, и сейчас, сколько она ни высматривала, ни один извозчик нигде не мелькал, ни даже на Садовой. Да и трамваи же не шли, полные беспорядки!
Но как раз отъезжал живший рядом с Ден моряк, капитан Саблин, тоже флигель-адъютант, как её муж, и очень близкий друг царской семьи. Она помахала, помахала ему ручкой – он заметил и принял её в экипаж.
– Да вы не прямо ли в Царское Село? – спросила его.
– Нет, сегодня не собираюсь.
– Так пожалуйста, довезите меня поскорей до вокзала, государыня будет встречать на станции, невозможно опоздать!
Саблин велел кучеру гнать.
Улицы были как улицы, в проходящем народе ничего особенного.
– Какие новости, капитан?
– Да никаких особенных. Только странный этот недостаток хлеба. И вчера стреляли на Невском. И сегодня откуда-то слышится. Но я думаю, всё наладится скоро.
С очаровательной подкупающей улыбкой, весёлый, передавая успокоение и тысячу приветов Ея Величеству, Саблин проводил Лили на платформу – и уже к самому отходу поезда.
А в вагоне Лили увидела госпожу Танееву, супругу главноуправляющего государевой канцелярии и матушку Ани Вырубовой, которую навестить в болезни она и ехала.
И кроме болезни дочери госпожа Танеева ничем не была обеспокоена, никаких петроградских новостей не знала.
Первое встревоженное лицо они увидели – близ мирной царскосельской станции в сверкающих сугробах, – лицо императрицы. И первые возбуждённые слова её были:
– Что в Петрограде? Я слышала – положение очень серьёзное?
Но решительно ничего серьёзного они не могли ей сообщить.
Коляска покатила. Утро было – великолепное, покорительное, небо – голубое, как в Италии, и снег повсюду лежал глубоким наслоем и сверкал радостно. Хотели ехать через парк, но там слишком много сугробов, поехали по улицам.
Пышноснегое Царское было мирно как всегда – и придворные иногда кареты с кучерами в красных ливреях добавляли праздничности.
Встретили капитана из Гвардейского экипажа, стоявшего последние недели в Царском Селе. Государыня велела остановить, подозвала капитана и спросила его об опасности. Капитан улыбался и заверил, что никакой опасности нет.
Ну, слава Богу, тут хватало и своих внутренних: с утра Алексею стало хуже, не упала температура, как должна утром, и на новых местах выступили пятна, видно лёгкой формой ему не отделаться. Приехали во дворец – государыня послала Лили навестить двух больных дочерей, а сама отправилась к наследнику. Прогулка их откладывалась, душевного настроения не было.