Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.) - Владимир Топоров

Днем — тяжелые труды в борьбе за жизнь, за выживание. Ночи же — бессонные в молитвах, и николи же ни часа празденъ пребываше. И сице удручи си тело многымь въздръжанием и великыми труды. В нем же и плотская двизаниа бес пошествиа сътворяше, и пакы болшаа подвигы на подвигы прилагаше, и печашеся о пребывании места того, яко дабы токмо благоприатенъ был труд его. И что бы ни делал Сергий, всегда на устах его был псалом, видимо, наиболее полно и верно описывавший то, что он переживал: «Предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть; да ся не подвижу».

Подводя некий промежуточный итог, Епифаний подчеркивает некую пороговость ситуации, чреватость ее новыми, может быть, и неожиданными продолжениями — Сице ж ему пребывающу въ молитвах и въ труудехъ, плоть истни си и иссуши, желаа быти горняго града гражданинъ и вышняго Иерусалима жителинъ. Что означало в русской христианской традиции это желание стать жителем небесного святого Иерусалима, — хорошо известно. Могло, вероятно, казаться, что Сергий входит в некое новое пространство. В самом деле, община создана и живет в праведности, следуя Сергию и усваивая его уроки, хозяйственные вопросы решены, распорядок суток выработан, жизнь течет ровно и к ней начинают привыкать. Привычка в служении Богу, когда все начинает идти как по–писаному, — опасный симптом и требует от братии и ее наставника некоего нового самоопределения.

Так прошел год — братия в однообразном труде, когда даже подвиги теряют свою духоподьемность, Сергий — в видениях небесного Иерусалима, которые теперь занимают его мысль и сердце. Нет, Сергий не оставил ни своих физических, ни духовных трудов, которым он по–прежнему посвящает светлое и темное время суток. И все–таки похоже, что и братия, и ее окормитель — как бы в ожидании чего–то.

И это что–то пришло извне, со стороны: опасно заболел игумен, участвовавший некогда в пострижении Сергия, и через некоторое время умер. Это была потеря, которая могла вызвать и нестроения. От нового игумена зависело немало. Возможно, что мысли братии сейчас остановились именно на «игуменском» уровне и дальше его не шли. Но ведь и сам Бог помнил о Сергии, молитвенно обращавшемся к нему, и наблюдал за ним.

Преподобный же Сергий печаловашеся зело, и моляшеся Богу, и молитву прилежну о сем всылаше, яко дабы Богъ дагь игумена, месту тому наставника, отца же и правителя, могуща правити корабль душевъный всемирныя жизни къ пристанищу спасениа от влънъ потоплениа, от злых духовъ. И сице ему молящуся къ Богу и просящу игумена и истинного строителя месту тому, Богъ услыша молитву угодника своего и моление его приатъ, да не Давида лжуща покажет рекшаго: «Волю боящихся его сътворит, и молитву их услышит, и спасетъ их».

Хощеть дати самого просителя просившего игумена, правого правителя; да поелику же Сергий просилъ, по толику же и приа, и обрете, и приобрете въ правду правого правителя, могущего управити место то. Не себе же самого точию просилъ, но иного некоего, его же Богъ дасть; Богъ же, яко провидець, проведый будущаа и хотя въздвигнути и устроити место то и прославити, иного лучша того не обрете, но точию того самого просившаго дарует, ведый, яко может таковое управление управити въ славу имени его святого.

Чтобы это намерение осуществилось, Бог не стал искать оригинальных путей, и снова, как в другом подобном случае, вложил в сердце братии желание, чтобы ими начальствовал как игумен именно Сергий. И тогда въниде же некое размышление въ братию его; и сшедшеся преже сами промежи собою, и съветъ сътвориша ти. Утвердившись в своем намерении, они пришли к Сергию. Обращение к нему было продуманным и достойным — на первом месте было главное дело, и подчеркнутость его давала братии основание думать, что блаженный не откажется от их просьбы, хотя попытку отказа или возможность самого отказа они подозревали.

«Отче! Не можем жити без игумена! — были первые их слова. — Ныне же приидохом к тебе явити мысли наша и хотениа: зело желаем того, дабы былъ намъ ты игуменъ и наставникъ душам и телом нашим, да быхом ходили к тебе с покааниемь, исповедающе грехы своя; да быхом от тебе прощение, и благословение, и молитву по вся дни съвръшающа святую литургию; да быхом колиждо от честную руку твоею причащалися пречистых таин. Ей, честный отче, сего желаем от тебе, тъкмо не отрицайся».

Как это было в первый раз, когда к Сергию пришли те, кто теперь составлял братию, и как — этого можно было ожидать — и в теперешнем случае предложение братии поставило Сергия в сложное, можно сказать, в тяжелое положение: во–первых, у него был собственный план жизни «в соседстве Бога своего», и за себя одного он готов был ответить, по смиренности своей не ожидая помощи извне, если только она не от Бога; во–вторых, сам Сергий не считал себя достойным быть пастырем других на столь ответственном месте (уже только этого «второго» было бы Сергию достаточно для отказа братии в ее просьбе).

Как и в первый раз, Сергий дает правдивый ответ, может быть, даже несколько обидный для просителей. Въздухнув из глубины душа, Сергий отвечает им:

«Азъ и помыишениа не имехъ еже хотети игуменъства, но тако желает душа моя и скончатися в черньцех на местe семь. Вы же не принужайте мя, но оставите мя Богу, и тъй, яко же въсхощет, и сътворит о мне».

Братия с известным упреком (может быть, отчасти формальным, поскольку отказа Сергия она, видимо, ожидала) и обидой (Мы, отче, желаем […] ты же отрщаешися) повторно обращается к нему, выдвигая перед ним альтернативу — или сам буди игуменъ, или шед спроси нам игумена у епископа·, по сути дела, сейчас это не альтернатива, поскольку первая ее часть уже была отвергнута Сергием, а новый вариант; характер его таков, что братия, видимо, была уверена, что епископ предложит в игумены именно Сергия. Может быть, замысел братии был открыт и самому Сергию [307]. Впрочем, братия догадывалась, что здесь и сейчас Сергий не даст им окончательного ответа, что даже лучше, если у него будет какое–то время для привыкания к этому второму предложению и обдумывания его наедине. Поэтому они предусмотрительно завершают свою речь еще одной просьбой — Аще ли не тако, то таковы ради нужа разидемся вси от места сего. Сергий, пакы постонав от сердца, сказал братии то, что вовсе не было для нее лучшим вариантом, но, отсрочивая выбор, давало надежду на то, к чему они стремились: «Ныне убо разидемся кийждо въ свою келию, и вси помолимся Богу прилежно о сем, да явит и открыетъ нам, что подобает творити».

Прошло несколько дней. Ответа от Сергия не было, и «хитрая» братия ненавязчиво напоминает ему о том деле, которое он начал в этой пустыни, о церкви, построенной им, о благодати Святой Троицы. Прикровенный мотив — нельзя отказываться от того, что так успешно начато, но еще не доведено до конца, и в довершение — виде́ние будущего: Сергий, предстоящий у престола Святой Троицы и воссылающий к Богу серафимскую трисвятую песнь, совершая бескровную службу, и своими руками подающий братии Пречистое Тело и божественную кровь Иисуса Христа. И чтобы связать Сергия обещанием, — о себе: и препокоивъ старость нашу, гробу предаси ны [308]. Видимо, любая форма отказа при данных обстоятельствах была затруднительна или даже невозможна для Сергия кроме той, которую он выбрал — и отнюдь не по тактическим соображениям: Сергий снова, но с некоторым возбуждением, как человек, вынужденный признаться в своем недостоинстве, отказывался, не хотел этого, умолял их, успокаивая, как бы призывая их войти в его положение и не настаивать на своей просьбе:

«Простите мя, отци мои и господие мои! Кто есмь азъ, смеяй таковаа дръзнути, их же съ страхомь и ужастию аггелы не могут достигнути? Како же недостойный азъ дръзъ явлюся, ниже успевъ таковую веру? Азъ начатка мнишъскаго устава и житиа никако же достигнух; како смея сиа святыня приступити или коснутися? А бых моглъ своих греховъ плакатися, и вашею молитвою оного блага достигнути, краа желаннаго, его же вжелех от юности моея».

И сказав это и многие другие слова, Сергий удалился в свою келью. Трудно предположить, что бы предпринял он (а то, что несмотря на его недвусмысленный отказ точка в этой теме не была еще поставлена, несомненно), если бы несколько дней спустя братия снова не пришла к Сергию, повторяя те же доводы и приводя некоторые другие. Но дело на этот раз было не в доводах: доводы ad bonum были исчерпаны, доводы же ad malum скорее выглядели как своего рода шантаж во имя блага, но с целью принудить Сергия к согласию стать игуменом. Блазии старцы начали разговор примирительно (мягко стелет, да жестко спать, — припоминается пословица), с самого начала заявив, что у них с Сергием нет никакой распри (пря никоея же имамы с тобою). Далее они напомнили, что пришли они сюда к Сергию, потому что Бог наставил их, и они восхотели его жизни и благонравию «подобитися». Следующий ход был сильнейшим и решающим: