Заре навстречу - Вадим Кожевников

Тима вместе с Белужиным возил на стройку кирпич, доски, песок и глину. На стройке он встречал Гришу Редькина, его отца и мать. Капитолина привезла на санках выточенные балясины для перил. А Мартын сердито и громко объяснял Капитолине, как надо их прилаживать.

Здесь же Коноплев с Кешкой работали по слесарной части, а сестры Устиновы таскали на носилках кирпичи, и младшая, сорокалетняя, кокетливая, повизгивала:

"Данке шён, геноссен!" — когда кто-нибудь из военнопленных, бережно поддерживая ее за локоть, помогал спуститься по настилу.

В дощатом сарайчике рудознатец Пыжов копался в мешках, в которых лежал бурый охристый железняк; он перетирал его в чугунной краскотерке для желтой краски.

Зеленую готовил из малахитовой крошки, а белую — из известняка Здесь же лежали прозрачные кристаллы горной сини, и он безжалостно измалывал их. Выпачканный в разноцветной пыли, Пыжов говорил Тиме:

— Косначев обещал устроить здесь минералогический музей, но я хочу поразить всех. Супруги Редькины взялись сделать деревянную решетку. В этой решетке я размещу образцы руд, минералов, в полном соответствии с таблицей Менделеева, и, клянусь, вся таблица будет заполнена, и все сибиряки поймут, какие сокровища лежат у нас под ногами.

Почти целые дни просиживал во дворе стройки на раздвижном стуле доктор Неболюбов. Потирая зябнувшие руки, он говорил жене, которая держала у себя в муфте термос с чаем.

— Ты понимаешь? Может, во всей России это сейчас единственное здание, которое строят в такое бурное время.

Отвезя кирпич на стройку, Тима каждый раз ехал на свалку и там ковырялся на откосе, выдергивая из слипшихся навозных глыб клочки соломы и сена. Но, видно, этот полуистлевший корм не шел впрок. Васька все тощал. А Саврасый стал страдать кровавым поносом, ослаб и уже не поднимался с пола конюшни. Однажды, когда Тима вернулся со свалки, Саврасого в стойле не оказалось, а Синеоков тщательно мыл руки: в кадке с водой. Он сказал Тиме:

— Твоя кобыла, знаешь, почему еще ногами двигает?

— Не знаю, — ответил печально Тима.

— Она при тебе издохнуть стесняется, вот и ходит.

А жизни в ней нет. Видал, глаз, как пылью присыпанный. С таким глазом на живодерню довести не поспеешь.

Понял?

— Понял, — грустно сказал Тима и пошел к Хомякову вымаливать для Васьки хоть немножко свежего сена.

Но Хомяков решительно отказал:

— Завтра сам не знаю, чем рабочих коней кормить.

А на конскую больницу у нас никаких возможностей нет.

Тима скормил Ваське весь свой хлебный паек и дал слизать с ладони свою трехдневную долевую норму. Да разве фунтом хлеба лошадь прокормишь? Правда, Белужин сжалился и дал Ваське охапку сена от своего коня.

Вечером Хомяков собрал рабочих:

— Есть желающие на Плетневскую заимку ехать?

Фураж там взаймы просить или сменять на сбруи или еще на что-нибудь. А не дадут — так забратъ. Кто «за», пусть подымет руку.

Коркинский замок, или, как его теперь называли, Плетневская заимка, находился в двадцати верстах от города. В конце XIX века, когда в этом крае обнаружили золотоносные земли, неводчик Вавила Абрамович Коркин успел захватить самые богатые участки. Поговаривали, что он вооружал беглых каторжников и с ними нападал на старателей, сыскавших жилу или россыпи, а потом записывал делянки убитых на себя.

До того как он стал неводчиком, Коркин плавал на баркасе в океане, промышляя котиковыми шкурами.

Однажды в открытой воде его настигла паровая американская шхуна. Коркина с двумя охотниками высадили на льдину, добычу забрали, баркас потопили. Никогда никому Коркин не говорил, почему он один выжил на льдине. Никому он не рассказывал и про то, на какие капиталы стал неводчиком. Ходили упорные слухи, что Коркин, поселившись в Нерчинске, подговаривал каторжан бежать, а потом выдавал их начальству, получая с головы каждого положенную премию. Как бы там ни было, на золоте Коркин сразу баснословно разбогател и прослыл одним из "отцов города". Он построил деревянный театр, ложи в нем раскупили местные купцы. Они украсили ложи коврами и во время представлений пили чай из больших самоваров. В театре выступали фокусники, цыгане, а тажже любительская труппа общества приказчиков.

Однажды в город прибыла очередная партия заключенных, и обыватели узнали, что одного из них добровольно сопровождает жена — артистка Петербургского театра Нежинская.

Коркин явился на постоялый двор, где остановилась Нежинская, и предложил ей выступить в его театре.

Это была маленькая, хрупкая женщина с гордым лицом и приятным грудным голосом, и хотя местная публика отличалась грубым и непритязательным вкусом, Нежинская потрясла всех, выступив в роли Катерины в «Грозе» Островского.

Муж Нежинской за покушение на жизнь жандармского полковника был приговорен и каторге. Но благодаря стараниям Коркина его содержали в городской тюрьме в довольно сносных условиях.

И вот Коркин, чтобы покорить сердце Нежинской, построил для нее в белой березовой тайге на берегу тихого озера, прозванного в народе "Машкины слезки", деревянный замок со множеством шпилей и башенок, флюгеров и балкончиков.

Но Нежинская отвергла и дар Коркина, и его самого.

Тогда он сочинил план побега ее мужа. Тут был и подкоп, и убийство часового, и перекладные тройки по всему тракту. Каждый день он таинственным шепотом докладывал Нежинской, как идет подготовка к побегу.

Но на самом деле все было значительно проще. Кор"

кин дал начальнику тюрьмы пять тысяч рублей и сказал:

"Твое дело его только до стены выпроводить".

— Маловато за пять тысяч свой формуляр пятнать.

— До формуляра дело не дойдет, а то бы добавил, — загадочно усмехнулся Коркин.

Муж Нежинской благополучно вышел из камеры, миновал все коридоры, решетчатые двери оказались не запертыми, с помощью веревочной лестницы забрался на стену, но солдат, посаженный на крышу тюрьмы, застрелил его.

Через год Нежинская вышла замуж за Коркина, который уговорил местного прокурора предать его суду за организацию побега мужа Нежинской. Коркина лишили почетных званий, но приговорили всего лишь к поселению в собственном имении. Когда к нему после приговора приезжали с визитом прокурор, присяжные и городские тузы, он говорил:

— Что же с пустыми руками прибыли? Хоть калачик подали бы поселенцу на бедность.

Но вскоре из тюрьмы совершили побег четверо уголовных. Спустя два дня коркинский замок горел, как костер.

Уголовники отомстили Коркину за то, что он некогда обманул их, взяв деньги за организацию побега, а потом предал стражникам.

Развалины коркинского имения купил дворянин Алексей Плетнев. Сначала он варил мыло — прогорел. Приобрел пресс, стал жать кедровое масло — тоже прогорел. Но потом на остаток напитала построил винокурню и начал продавать желтую, плохо очищенную сивуху рудокопам и шахтерам.

— На заимке он держал человек пять уголовных, выпущенных из тюрьмы еще во время февральской амнистии.

При Керенском Плетнев попал в члены областной думы, потом вступил в партию эсеров, обещая создать у себя на заимке общество Вольных землеробов. За это его избрали членом бюро местной организации.

Ян Витол давно вел наблюдение за Плетневской заимкой и, получая тревожные сведения, готовил, не торопясь, операцию: он хотел захватить скрывающихся агентов подпольного контрреволюционного "сибирского правительства", когда те соберутся у Плетнева.

Хомяков всего этого, конечно, не знал, хотя в том, что общество вольных землеробов на Плетневской заимке — мошенничество, устроенное с единственной целью — уберечь от конфискации земли и усадьбы, он не сомневался.

Но ради спасения коней он пошел на крайность и без позволения ревкома решил попытаться обменять лучшую конскую упряжь на фураж или просто реквизировать его.

И хотя подобные сделки были противны его совести, он решился на этот шаг, не подозревая, какой опасности подвергнет людей, отправляющихся без оружия в самое логово врага.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Верстах в пяти от Плетневской заимки находились Сморчковы выселки, где обосновалась первая в уезде сельскохозяйственная коммуна.

Председатель коммуны политкаторжанин Ухов, высокий, сутулый, лысый, с морщинистым, землистого цвета лицом и глубоко ввалившимися голубыми глазами, тяжко болел туберкулезом горла. Жилистая тонкая шея его всегда была замотана полотенцем, голос тихий, скрипучий, на впавших висках капельки пота. Разговаривая, он поплевывал в стеклянную баночку, которую носил при себе в кармане. Бывший типографский рабочий, он плохо разбирался в сельском хозяйстве, но снискал любовь и безграничное доверив крестьян своей убежденностью в том, что человек есть самое прекрасное существо на земле и что в справедливом распределении жизненных благ рождается всечеловеческое счастье.