Клара и тень - Хосе Сомоса

— Мы смогли взять ситуацию под контроль и даже извлечь из нее прибыль, — заявил он им. — Мы объявили, что Бруно ван Тисх покончил жизнь самоубийством, а это сущая правда. Мы объяснили, что происшедшее с «Христом» было случайностью, ответственность за которую нельзя возложить на кого-то конкретно, хотя и намекнули, что ван Тисх знал о том, что должно было произойти, и так все и задумал. Публика очень быстро прощает безумцев и покойных. Конечно, мы обнародовали похождения Постумо Бальди до определенной степени. Сказали, что он был сумасшедшим и что хотел уничтожить «Сусанну и старцев». Все это вызвало настоящее потрясение. Еще слишком рано подводить окончательные итоги, но с прошлой недели картины «Рембрандта» значительно взлетели в цене по сравнению с первоначальными цифрами. В случае «Христа», например, цена поднялась за облака. То же самое с «Сусанной». Именно поэтому мы сняли коллекцию «Рембрандт» с выставки и решили отправить оригиналы по домам, сняв с них грунтовку и стерев подписи. Таким образом мы сможем начать продвигать дублеров. Теперь, когда Мэтр исчез и ни один дублер не может быть им одобрен, абсолютно необходимо лишить оригиналы их значения и изначально использовать дублеров, чтобы коллекционеры к этому привыкли. Если этого не сделать, мы рискуем, что картины обесценятся чуть ли не до уровня неофициальных копий.

Под лучами золотившего ему лицо ионического солнца он снял ногу с ноги и поставил ступню на другое место. Простертый перед ним на полу полностью обнаженный, окрашенный в розовый и белый цвета «Язык», лишенный возможности видеть и слышать из-за слуховых заглушек и наглазников, нащупал светловолосой головой другой ботинок и снова принялся лизать.

— Мы решили не предавать огласке уничтожение оригиналов «Падения цветов» и «Монстров», — продолжал он. — Заинтересованные в этом деле лица будут хранить молчание, а мы тайно заменим обе картины дублерами. Что касается перехода…

Стейн сделал паузу, поудобнее устраиваясь на стуле. При этом он почувствовал, что спина, выдерживавшая давление его спины, чуть подалась. Это был не брак дизайна: просто украшение приспосабливалось, чтобы ему было удобнее сидеть. Несмотря на свою худобу, два атлетических тела, образовывавших «Кресло» Мордаеффа, были достаточно натренированы, чтобы выдержать его вес. Иногда легчайшее содрогание юного зада, на котором покоился его собственный, заставляло его плавно покачнуться, но содрогания эти были слаженны, сдержанны, мягки. Мордаефф делал хорошую мебель. На этих стульях из плоти и крови можно было писать красивым почерком, можно было проиллюстрировать миниатюрную книгу, и рука бы не дрогнула. Но главное: очень приятно касаться их рукой и поглаживать, беседуя о делах.

— Фусхус, переход прошел просто, можете мне поверить, — сказал он.

На самом деле не так-то просто, но он старался вложить им в голову мысль, что деньги решают все. Что, конечно, было неправдой, но могло стать правдой при одном-единственном условии: если денег будет еще больше.

Пару лет назад он впервые увидел работу Вики Льедо. Это были «Телесные линии». Она выставлялась в Лондоне на вернисаже работавших в этом городе художников. Ему не очень понравилось полотно — британка по имени Шелли, — но Стейн умел разглядеть хорошую картину на посредственном полотне. Разумеется, он никому ничего не сказал. Через несколько месяцев, когда полотно сменили, Стейн упаковал Шелли и увез ее в Амстердам под предлогом каких-то проб, хотя лично с ней и не беседовал. Шелли с восторгом ответила на все вопросы. Некоторые из них были направлены на получение некой информации о характере и личной жизни госпожи Льедо. Стейн сохранил эту информацию на будущее. Нужно было подготовить передачу власти, спонсоры называли ее «переходом», потому что ван Тисх изживал себя и, хоть Стейн и знал, что Мэтр еще не сказал своего последнего слова, необходимо было предусмотреть все наперед. На протяжении нескольких месяцев он собирал информацию о неизвестных художниках. Все панически боялись перехода. Стейн панически боялся панического страха других. Он решил показать им, что чудо рождения гения намного проще, чем усилия для поддержания его жизни.

В начале 2006 года он уже решил, что наследницей будет Вики Льедо. То, что чаша весов наследования склонилась в пользу Льедо, имело свои преимущества: она была женщиной, а это заставит значительно изменить восприятие ГД-искусства определенными группами людей как выражения мужского эгоизма; она не была голландкой, что доказывало, что Фонд ван Тисха с удовольствием принимает любого европейского художника; наконец, она затормозит вызывающее беспокойство восхождение к власти таких людей, как Рэйбек. Первым шагом была выдача Вики той небольшой премии Фонда Макса Калимы. «Могу вас заверить, что Мэтр видел работы Льедо и в восторге от них», — сказал он спонсорам. Это было неправдой. Мэтр не видел ничего, кроме себя самого. Стейн был уверен, что он не знал даже о существовании молодой испанской художницы по имени Вики Льедо. Ван Тисх заботился только о подготовке своей лебединой песни, своего прощального слова миру, своей последней и самой рискованной картины. Все решения принимал Стейн.

Приближался конец, и необходимо было выдумать новое начало.

«Полумрак» останется в Эденбурге незаконченным, в таком виде, в каком он есть. И там он пребудет до тех пор, пока мир не будет готов к его созерцанию и пока его появление не окажется выгодным. Первое условие могло быть выполнено в любой момент, а может быть, выполняется уже сейчас (мир почти всегда готов ко всему). Что касается второго условия, комитет спонсоров во главе со Стейном и Полем Бенуа заблаговременно спланирует все шаги, которые необходимо предпринять для того, чтобы выставить картину на обозрение в будущем. Пойдут разговоры о «завещании Мэтра», о его «лебединой песне», о его «ужасной тайне». «Для чуда нужны откровение и тайна, Якоб, — метко заметил Бенуа. — У нас уже есть откровение. Не хватает тайны».

— Пусть эта идея вызреет, — подытожил Стейн на встрече со спонсорами. И задумчиво погладил продолговатые бедра своего «Кресла».

Какое-то время были звуки. Потом установилась тишина.

На нее обрушилась лавина телефонных звонков: в первую очередь от Хорхе, он сначала очень волновался, но ус покоился, когда смог с ней поговорить. Когда она собирается домой? Не знаю, Хорхе, посмотрим. Я очень хочу тебя видеть. Посмотрим. Неожиданно она поймала себя на мысли, что не скучает по нему. Хорхе был для нее как голос прошлого: неизбежного, но завершенного. Еще ей звонили Йоли Рибо, Александра Хименес, Адольфо Бермехо, Шави Гонфрель и Эрнесто Сальватьерра. Звонки художников и полотен. Пожалуй, ласковее всех с ней говорил Алекс Бассан. Все радовались, что с ней все в порядке и что ее подписал ван Тисх. В одну небывалую ночь даже послышался голос ее брата. Даже ее брат интересовался состоянием картины! Не в силах полностью отбросить сдержанность адвоката вне зала суда, Хосе Мануэль рассказал ей о маме, о том, как они без нее скучают, о том неведении, в котором она их держала. «Мы ничего об этом не знали, — сказал он. — Нам пришлось узнать обо всем от Хорхе Атьенса». Как у тебя дела? Хорошо. Ты скоро вернешься? Да. Они хотели ее видеть. Она тоже хотела их видеть. В конце концов, подумала она, жизнь и искусство основаны на одном и том же: на том, чтобы куда-то идти и что-то видеть.

А Вики? Вики ей не звонила.

Она подумала, что, наверное, это ей надо сделать первый шаг, раз эта художница стала такой важной.

Вики собиралась организовать для Фонда ретроспективный показ своих работ — так объявил Стейн на пресс-конференции. Среди дюжины предназначенных для показа картин значились две, оригиналы которых были написаны Кларой: «Мгновение» и «Клубника». Стейн добавил, что Вики Льедо — одна из величайших представительниц канонического современного гипердраматизма и что «теперь, когда Мэтра нет», Фонд ван Тисха будет решительно поддерживать работы этой молодой художницы.

Впечатление от такой новости было сильным, настолько сильным, что какое-то время она не знала, что же она должна ощущать. В итоге она все-таки обрадовалась за Вики, но потом подумала, что причина этой радости в том, что она недостаточно любит ее, чтобы ей посочувствовать.

«Обе мы бессмертны, как и хотели. Хорошо».

Потом, когда звонки кончились, она выключила телевизор. Новости были одни и те же, она уже знала их наизусть. Не захотела она слушать и многочисленные диски с джазовой музыкой, подаренные отделом по уходу за картинами, чтобы она не скучала. Ей было хорошо и так, в окружении своей собственной тишины. Или своего собственного шума.

Потому что у жизни было собственное звучание, и теперь она обнаружила это. Она почувствовала, как жизнь возвращается к ней, так же как чувствуется приход новой волны. Было решено снять с нее грунтовку, стереть подпись и отправить домой. Ей дадут какое-то время отдохнуть, а потом, если нужно, позовут снова выставляться в «Сусанне». Конечно, деньги остаются при ней, в этом никаких изменений. Ей перестали давать таблетки «F amp;W», и в скором времени она поняла, что человеческое существо имеет свои потребности. Искусство пребывает в покое и довольстве, но жизнь требует постоянного удовлетворения потребностей. Потом начали снимать с нее грунтовку. Когда она вернулась в больничную палату, куда ее положили, и взглянула на себя в зеркало, сомнения испарились: это была полностью Клара Рейес. Ее светлые волосы, кожа с открытыми порами, старые шрамы, графическая экспрессивность жизни, запахи, старые формы. Конечно, она все еще была депилирована, но она уже свыклась с таким внешним видом. Ее лицо, лишенное грунтовки, приняло обычное выражение: желтое чудовище, ошеломившее когда-то Хорхе, осталось далеко позади. Она уже не была окрашена, на ней не висели этикетки. Жить без этикеток и без краски было непросто, но ей придется привыкать.