Сжигая запреты - Елена Тодорова

– Кто бы мог представить… Тоха, ты прям охренеть какой примерный семьянин, – подъебывает по-братски Чара, пока я вытираю задницу двухмесячному сыну.

На самом деле одобряет. Я, сука, уверен, что он от меня без ума! А все эти приколы только хохота ради. Всей пятеркой ржем. Скучали друг по другу, но признавать подобное вслух не по-пацански. Вот и выдаем какие-то шуточки, одну за другой.

– «Не влюбляйся, дурак!» – гнусаво пародирует Чарушин то, что я ему когда-то по-пацански в ужасе кричал.

Кривляется, конечно, на потеху всем. Гогот в доме стоит такой, что ничего больше не слышно.

– Осторожно, – вклинивается, как всегда, вовремя Прокурор. – Я еще помню, как забирал тебя зимой из РОВД в одной простыне, завязанной как римское платье.

– Ох, блядь… – на очередном приступе смеха Фильфиневич буквально пополам складывается. Вроде он, козлина, тоже тогда с Прокурором был. Помнит, потому так и весело, блядь. – Погоди, а что тогда произошло? Как наш ебливый оказался в такой сложной жизненной ситуации?

– Молчи, – предупреждаю Жору, швыряя в него хорошо свернутый, но, безусловно, «ароматный» подгузник.

Жаль, этого ирода подобным не впечатлить. У него ведь свои подгузомаратели в наличии. Ловит подачу, как когда-то на поле мяч, и забрасывает «трехочковый» в корзину. Такие у нас нынче игры. Хотя иногда, когда собираемся, гоняем и в обычный баскетбол. Чаще всего с детьми. И вот тогда, скажу я вам, начинаются полнейшие беспредел и хаос.

– Он трахал какую-то цыпу, когда неожиданно вернулся ее рогатый муженек. Уходить пришлось через балкон, и из одежды выбор стоял между простыней и шелковым пеньюаром, – сдает все карты гребаный Прокурор. Перехватывая его взгляд, наперед знаю, что он дальше скажет: – Я тебя сам тогда удавить хотел. А пришлось, как обычно, выручать твою задницу.

– А то я, сука, твою мало спасал, – парирую я, упаковывая сына в бодик.

– И куда делся тот ебарь-террорист? – продолжает гоготать Филя.

– Никуда он не делся, – говорю так же спокойно. – Просто теперь он ебет одну. По количественным и по качественным показателям это намного выше, чем бессмысленное блядство.

– Да… Именно поэтому у тебя, рекордсмен ты наш, столько детей, – хмыкает Бойка.

– Так-то. Выкусите.

Заваливаясь рядом с этими бугаями на диван, выкладываю Матвея себе на грудь. Он, конечно же, сходу начинает искать сиську и слюнявить мне майку. Но, честно, я не против. Для меня подобное – часть моей охренительно здоровой и запредельно счастливой жизни.

– Ты, конечно, бесишь с той же силой, но мы тебя, сволочь выебистую, все равно любим, – подводит Прокурор неизменно серьезным тоном.

– Именно поэтому мы преодолели восемь тысяч километров, чтобы отметить твой чертов тридцать восьмой день рождения, – добавляет Бойка.

– Я польщен. Дико.

Замолкаем, когда открывается дверь, и в гостиную входят наши семьи. Женщины, мамы, дети. Я неосознанно задерживаю дыхание, когда появляются мои кобры. Одна, вторая, третья, четвертая и их королева-мать.

Дарина, Данелия, Дамира, Дайана и моя Маринка.

Пятый ребенок, и, как мы решили, последний – сын. Долгожданный, конечно. Но не потому, что я девок меньше люблю. Всех их – безмерно. Настолько, что порой кажется, будто ничего другого в моем теле, кроме этих чувств, и нет. Но это не мешало мне хотеть еще и сына. Когда увидел на УЗИ внушительный стручок, сразу сам все понял. Орал там, боксируя кулаком в воздухе, словно куш сорвал, а Маринка смеялась и плакала.

Да, безусловно, сорвал.

Вот они, мои все. Мое все.

Мы справились. И это того стоило. Всех рожали вместе. После Даринки больше шести лет прошло – получилось, хвала Господу, естественным путем и без всякого трэшака. Между второй и третьей промежуток небольшой сделали – два года. Потом три – четвертая. И еще три – пятый.

Всего пять, а кажется, весь наш мир, благодаря им, горит, словно бесконечная полярная ночь.

Мы на вершине.

Можно выдыхать. Ну, периодически, когда никто не болеет и не превращает нас в долбаных зомби, так точно. Батя Чаруш говорит, именно сейчас до Дынькиных восемнадцати у меня есть время на релакс. Потом, мол, будет сурово. Я пока не представляю, но он утверждает, что взрослые кобры – лютая жесть.

С Дынькой у нас особая связь. Может, потому что она первая. А может, потому что она уже подрощенная четырнадцатилетняя мамзель, и мне насчет нее подспудно тревожно больше остальных. Я ведь не дурак, понимаю, что время работает против нас. Вот вырастет, влюбится и ускачет в далекие дали, как когда-то моя Маринка от Чарушиных.

Как я это переживу?

Мне, мать вашу, уже тяжело.

Особенно, когда моей Даринке начинает написывать какой-то чунга-чанга, на деле – обыкновенный озабоченный пиздюк. Я ее, конечно, всем своим боевым фишкам научил. Она умеет за себя постоять. С этим проблем точно не возникнет. Защитил. Но даже мне не под силу защитить ее сердце. Осознаю это с глобальным трудом. Веду с ней секретные беседы. Успокаиваюсь, когда кажется, что получилось донести суть. А потом… Новая череда сообщений, и меня снова выносит.

– Я на ее подростковом поседел больше, чем пока она рождалась. А ты знаешь, какую жесть мы тогда пережили, – сокрушаюсь временами наедине с Маринкой.

Она, конечно, только смеется.

– Ты не из-за нее поседел. Возраст, Данечка.

– Расскажешь, Марин, – отмахиваюсь сердито. – Какой, мать вашу, возраст?! Ничего, кроме Дыньки, не изменилось.

– Лови дзен, Дань. Иначе никак.

– Да какой в звезду дзен?! Откуда столько, когда твоя дочь больше не видит в тебе весь мир, а вместо этого заглядывается на недостойных того мудаков!

– Ну, до мудаков этим мальчикам еще дорасти нужно, – замечает жена с видом эксперта. – Это жизнь. Дети вырастают. И у них неизменно меняются приоритеты.

Согласен. И, блядь, не согласен.

Может, будь у меня все сыновья, ощущалось бы как-то иначе… Но, извиняюсь, у меня дочки! Крайне тяжело эту жизнь принимать такой, какая она, оказывается, есть.

Раньше все, чего я боялся – были роды. А теперь, когда отстрелялись, с ужасом жду того дня, когда придется вести Дыньку к так называемому алтарю.

Как я отдам ее другому? А если он ее обидит? Если будет недостоин?

– Да не волнуйся ты так, – неизменно разряжает все мои тревоги Марина. – Ты наших всех так натаскал, что у них запросы царские! Покруче, чем у