Глаза Фемиды - Аркадий Петрович Захаров

Не скажу, чтобы предложение нам не понравилось. Катер — не моторная лодка, путешествовать на нем гораздо комфортнее. К тому же покинуть негостеприимный берег мы все равно уже приготовились, осталось костер загасить и угли засыпать. Еще в Тобольске хорошо бы побывать, повидать друзей и попить пива. Пиво в Тобольске неплохое и продают его прямо на пристани — далеко не ходить. И, главное, почти свободно, в отличие от Тюмени, где пиво для жаждущих — проблема многочасовой очереди с непредсказуемым финалом, в виде захлопнутой перед самым носом ставни ларька и надписи: «пиво кончилось». От такого огорчения можно инфаркт схватить и очень даже просто.

Если только до Тобольска прокатиться, то я — за. Это Владимиру можно сколько угодно путешествовать, он человек свободный. Может себе позволить на Обь скататься, там как раз муксун идет — без рыбы не останется. А у меня, к сожалению, отпуск скоро кончается, и семья ждет. Так и договорились: я из Тобольска возвращаюсь поездом, а Владимир с Колонтайцем поплывут до Самарово, где попытаются ловить муксуна и, если все сложится удачно, возвратятся на лодке.

Глава двадцать первая. Астаповский перекат

Все перекаты, да перекаты.

Послать бы их по адресу.

На этот берег уж нету карты,

Плывем вперед по абрису.

А. Городницкий

И вот мы плывем. Наш катерок невелик, чтобы называться буксирным — у него другое предназначение: это бывший рыболовный бот с кубриком для команды и рыбаков. Хотя он и невелик, но в чреве его громыхает дизель собственным весом примерно в тонну. А позади рулевой рубки и надстройки машинного отделения свободно разместилась на палубе наша моторка, в полной готовности к спуску на воду. Под ней спрятался Бурька, пробравшийся тайком по трапу, когда мы спали. И сейчас, когда кто-то из нас появляется на палубе, он закрывает глаза, полагая, что таким способом сам становится невидимым. Мы его давно уже простили, но напускаем строгость, для порядка и притворно его ищем, якобы для наказания. Бурька замирает от страха. А на реке ранняя осень и прозрачное солнечное утро. Прелесть водоизмещающего судна в том, что оно поспешает медленно. Если в команде трое и идти в сутки по двенадцать часов, то на каждого приходится одна четырехчасовая вахта в сутки и одно приготовление пищи для всех. Остальное время каждый свободен и может любоваться речными пейзажами, играть в карты с другим, свободным от вахты, ремонтировать рыболовные снасти или бездельничать рядом с вахтенным рулевым. А можно и вздремнуть на рундуке, после обеда. Время пролетает неутомительно и за световой день можно пройти километров двестисорок. Если поднатужиться и не теряя времени идти не двенадцать, а шестнадцать часов — четыре вахты, то завтра можно оказаться уже в Тобольске.

Ниже устья Пышмы, в получасе хода, Астаповский перекат. Тура там делает крутой зигзаг, неудобный для маневра и расхождения встречных теплоходов, особенно грузовых составов. Чтобы облегчить капитанам задачу, технический участок бассейнового управления пути установил на неудобном и опасном участке реки семафор, с веревочным приводом. Сидит на скамейке под столбом с перекладиной дежурный семафорщик и смотрит на реку в обе стороны. Ему с излучины ее всю видать, а капитанам — только половину участка, с семафором в верхнем углу. Задача семафорщика сигналить о наличии встречных судов и пропускать их по очереди: если красный конус поднят на левой перекладине — закрыт путь слева, причаливай к берегу и жди, пока справа караван пройдет. Если конус поднят справа — совсем наоборот. Если оба конуса подняты — проход закрыт. Но такого быть не должно, потому, что река — это важная государственная транспортная магистраль, которая должна работать круглосуточно всю навигацию. Поэтому семафорщиков три и работают они посменно. И живут в избушках здесь же, на перекате с семьями и домашним скотом, которого у каждого перекатчика предостаточно. Водномоторники давно облюбовали перекат для походов выходного дня. Глубокий спокойный залив и чистый сосновый лес на берегу, приветливые обитатели, у которых можно разжиться настоящим неразбавленным молоком привлекали, несмотря на отдаленность от пристани. Мы с Владимиром тоже знакомы с семафорщиками и предложили Колонтайцу остановиться, чтобы попить молока у знакомых. Возражений не последовало и наш катер уткнулся носом в песок почти у самого семафора, от которого нам машет рукой дежурный — Алексей. Вообще то его зовут Саитхан, он татарин, как и остальные семафорщики. Но для удобства общения, они все попридумали себе дополнительные русские имена. И прижилось. Заметил я, что Саитхан разговаривает с детьми исключительно по-татарски, но ответ получает неизменно на русском. «Почему так?» — поинтересовался я. «Им так удобнее, — объяснил Саитхан. — Школу русскую заканчивали, институт — тоже. Негде им родной язык изучать, а мне обидно: другие английский язык выучивают, а эти своего знать не хотят. Наверное, скоро все только на русском общаться будут. И нация одна образуется — советская. У меня один сын на русской женился, внук растет. А кто он русский или татарин — никто не знает. Да и татары разные бывают, например: казанские и сибирские. Казанские делятся еще на мишарей и крещенов, а сибирские — на туринских, заболотных и барабинских. А зачем их различать, если мы все советские?» Я с Алексеем согласен: он мудрый человек. Может быть поэтому и живет лучше других семафорщиков и прочих деревенских, которые ему завидуют черной завистью. Но работать, так как он, не все хотят или не умеют.

Дом у Алексея основательный и большой, но на татарский манер с двускатной крышей и без сеней. Зато баня богатейшая — просторная, светлая и жаркая, можно сказать — знойная, с обширным рубленым предбанником, в котором свободно разместился дощатый стол человек на десять. «Зачем тебе такая, Алексей?» — спросил его Владимир. «Для гостей, — отвечал Саитхан. — Люблю гостей принимать. Вот вы сегодня помылись, попарились, вышли в предбанник, а на столе самовар кипит, молоко и сметана холодные, а баурсаки горячие. Правда ведь — хорошо?» — «Хорошо, — соглашается Владимир. — Хорошо, когда брюхо большо». В ответ Алексей хохочет: он с адвокатом соглашается. У них с Романовым давняя теплая