Глаза Фемиды - Аркадий Петрович Захаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На похороны Тузика Бурька трусливо не явился. Но зато отыскался котелок, который, после чистки его песком и мылом, снова кипел на костре. На этот раз в нем варились щуки. «Ах, если бы к этой ухе еще соли и хлеба!» — размечтался я. «А еще перчику, лаврушки и по сто грамм, — тоскливо добавил Владимир, — только где их теперь возьмешь».
Но, господа-товарищи, доложу вам уверенно, что Господь рыбака в обиду никогда не даст, недаром все его апостолы рыбари были. Не успели мы этаким образом размечтаться, как из-за мыса резво выкатил на фарватер знакомый нам по лодочной станции среднего размера катерок с голубым осводовским флагом на мачте.
«А вот и соль приплыла!» — обрадовались мы удаче и засигналили рулевому, приглашая пристать. С катера нас заметили, дизель сбавил обороты, и крутобокая посудина стала медленно приближаться. Когда форштевень мягко ткнулся в береговой песок, стальная дверь рубки с шумом распахнулась и из нее высунулась сияющая физиономия Колонтайца: «Привет, рыбаки. Ухой угостите? Я семь часов подряд за штурвалом выстоял, горячего хочется — спасу нет». — «Угостим, если солью и хлебом поделишься», — отвечали мы радостно. «У хорошего капитана всегда есть все, что к ухе иметь полагается, не только соль или хлеб, а кое-что и посущественнее», — отвечал Колонтаец, выгружая на берег рюкзак. Жизнь снова поворачивалась к нам своей блестящей стороной.
Глава двадцатая. Капитан старой черепахи
Он капитан, и порт его Марсель,
Он любит шторм и обожает драки.
Он курит трубку, пьет крепчайший эль.
И любит девушку из Нагасаки.
/Романтическая песня/
В кубрике уютно, тепло и сухо. Под подволоком матово светится плафон, в круглых иллюминаторах чернота — за бортом ночь. На раскладном столе дымит уха, на камельке кипит чайник, а мы, удобно развалясь на рундуках, слушаем Колонтайца: «Я, когда тетку схоронил и без жилья оказался, первые дни не знал куда податься. Пробовал искать работу с предоставлением общежития, обошел несколько предприятий, но все неудачно: как посмотрят на мой послужной список, так сразу и заявляют, что в общежитие поселить не могут — места нет. Я, конечно, понимаю, что это только для меня места в нем нет, потому что там борются за высокую культуру и социалистический быт, а бывший зэк в поведении непредсказуем и может в любой момент показатели испортить. Если нет жилья — нет и работы. Какой кадровик без прописки на работу принять осмелится — не бывает таких в природе. Вот и получалось, что места мне нет нигде и заночевать негде. С вокзала меня менты поперли, из парка — сторожа. Пару дней я проскитался по улицам, на третью ночь забрел на лодочную стоянку. На ней оказалось весело: лодочники снуют, уплывают, наоборот. — швартуются на стоянку, испытывают моторы, заправляются. Сел я на банку и наблюдаю и, от нечего делать, батон жую. Подходит ко мне мужик в джинсах и предлагает за небольшую плату помочь ему вот этот катерок соляркой заправить к приезду начальника. Естественно, что я согласился и помог. После заправки, как положено, мою палубу шваброй вдруг слышу меня окликают: «Здорово, Колонтаец!» Я даже вздрогнул — кто это мою кличку знает, если я ей не назывался. Гляжу, мужик стоит, пузатый, как тульский самоварчик, при желтом портфеле и в очках. Личность вроде бы знакомая, но кто такой — не припомню. Он видит, что я замялся, и сам назвался: «Я Ермаков. Мы с тобой на Севере пересекались. Майор милиции в отставке». — «Капитан Ермаков», — вспомнил я. «Майор, — поправил меня Ермаков. — Ты никуда не торопишься? Может, порулить не откажешься? Я тут компанию прокатиться пригласил, а самому на руле стоять неудобно. Ты как, с катером справишься?» — «Нет проблем, — отвечаю. — В институте «Суда и оборудование лесосплава» сдавал и служил старшиной водолазного бота. Аттестат рулевого-моториста имею». «Подходит, — согласился Ермаков. — За услугу расчитаемся в жидкой форме». Выбирать мне на тот момент было не из чего, и я повез всю компанию на природу жрать водку и шашлыки. К чести сказать, меня они тоже не обделили, но напиваться я не стал по двум причинам: из осторожности и из необходимости катер обратно вести. Нажрались отдыхающие, как оказалось по обмену опытом — из Свердловска, до поросячьего визга, кое как я их потом на берег выгрузил и по машинам рассовал. А пришвартован ли катер, закрыты ли его помещения — никто из них и не подумал. А внутри ценности немалые: портативный магнитофон, электромегафон, ракетница с патронами, бинокль, фотоаппарат, спальные принадлежности и прочее. Если уйти и все так оставить — разворуют, а подозрение на меня ляжет. Нет, думаю, уходить нельзя. Залез я в кубрик, прибрался, выпил, поел, постелил на рундуке и проспал почти до обеда. Пока умылся, побрился, то да се — Ермаков приехал, больной и озабоченный. Видит: катер у причала, вещи на месте, все прибрано, и палуба блестит, а на ней я сижу. Понятно, это Ермакову понравилось и на его душе полегчало. Поедем, говорит, со мной, в контору. Поговорим. Я, понятно, упираться не стал, согласился. Поехали, разговариваем. Оказалось — Ермаков вышел в отставку, но на пенсии не усидел. Старые приятели по комсомолу и партии поспособствовали ему занять пост председателя Областного общества спасания на водах, которое специально придумано для трудоустройства
