Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич - Андрей Гришин-Алмазов

Государь посмотрел в глаза Андрею, как бы говоря: «Ты хотел туды войти, што ж не входишь?» Увидев, как тот потупился, развернулся.

Возвращались молча, как будто что-то такое содеяли, за что впоследствии будет стыдно. И, выйдя наружу, каждый отправился по своим делам. Об этом спуске в чрево земли старались никогда не вспоминать, будто согрешили.

Царь Фёдор проснулся рано. Его любовь, семнадцатилетняя государыня Агафья Семёновна, спала рядом. Фёдор нежно прикоснулся губами к её щеке. Последнее время он называл жену «Божии даром и Солнечным лучиком среди тёмных туч». Он любил её всей душою, а пришедшая зима так сблизила их, что не было человека ближе и родней. Фёдор был счастлив как никогда. Жена, суженая. Скоро будет ребёнок, даст Бог, не такой болезненный, как он.

Фёдор тихо встал и подошёл к окну. За окном всё шёл снег. Двадцатая зима его жизни, а знание о стольком, словно прожил лет семьдесят, не зря в старину говорили: «Знание многого несёт печать».

— Почему я тогда так и не вошёл в подземную церковь? Чего так испугался сейчас, когда я так счастлив?

Он не мог ответить себе сам. Он продолжал стоять и смотреть на падающий снег.

Агафья тоже проснулась, но не подавала вида. Она тоже была счастлива, просто парила душой над Кремлём в своих мечтах, летала как во сне. Ей даже не приходила мысль о том, что здесь рядом, в дальних покоях, спит вдовая царица Наталья Кирилловна, всего девять лет назад также парившая в своих мечтах, также боготворящая своих детей, но ныне забытая и всеми оставленная. В задумчивости Агафья лежала и смотрела на царя, и он, повернувшись, увидел её взгляд.

   — Агаша, солнышко, ты што не спишь?

   — Я люблю тебя, Федя.

   — Я тоже тебя люблю, ты же знаешь. Ты же Божий дар, не зря я тебя во время крестного хода увидел.

   — А вдруг дочка родитси? — неожиданно спросила Агафья.

   — Ну и што, назовём, аки мою матушку, Марией.

   — А коли сын?

Стали вместе имя ему придумывать, перебрав самые известные в царском дому.

   — А давай, Агаша, назовём его, аки пророка, Ильёю, — предложил Фёдор. — Илья Муромец вона какой сильный, пущай и наш сын будет сильный-пресильный. Илья тридцать три года с больными ногами сидел, аки я. Если мене не поднятси, пущай он распуститси аки маков цвет.

   — Ну, так и назовём.

На том и порешили, начав обсуждать, кто будет крестным.

Они ещё долго обсуждали свою будущую жизнь, забыв про мудрость, гласившую, «что загад не бывает богат».

Второго января по приказу крымского хана Мурад-Гирея русских послов Василия Тяпкина, Никиту Зотова и Семёна Раковича извлекли из ямы, отвезли к морю и под смех окружающих предложили вымыться. Хотя на этой стороне гор снега не было, но тёплой погоду назвать было невозможно. Тяпкин первым показал пример, скинув одежду и зайдя в воду по пояс. Зотов и Ракович последовали за ним. Бывалый казак Семён даже поплавал, чем прервал смех. Татары, сидя на конях, с содроганием смотрели на трёх русских. Тяпкин, чтоб досадить своим «надзирателям», плескался дольше всех, пока его не позвали. Облачённых во всё чистое, послов доставили в Бахчисарай, выделили тёплые покои, куда доставили несколько блюд жареной баранины. Объевшиеся мясом и разморённые теплом, послы повалились спать и проспали до следующего дня. А утром прибыли шесть казаков, охранявших их добро. Они привезли царёвы дары и торжественные одеяния послов.

Ближе к обеду прибыл Огаюн-Мурза и повёл их в ханский дворец. Войдя за стены, даже Тяпкин, многое видевший, был удивлён. Фонтаны, построенные венецианцами из розового туфа, резные островерхие минареты, беседки, зимние сады с цветущими розами.

В тронном зале крымский хан Мурад-Гирей в теплом халате и зелёной чалме с большим рубином восседал на резном кресле турецкой работы. Рядом на ковре сидели: Ахмет-ага, Сууз-хан, Арслан-бек, Ахмат-Мурзаж. Огаюн-Мурза подошёл к ним и сел рядом.

После прихода послов в зал ввели Василия Борисовича Шереметева, Андрея Григорьевича Ромодановского, Акинфия Фадеевича Караганова, давних сотоварищей по переговорам. Всем было предложено присесть на подушки. Наконец Мурад-Гирей удостоил взглядом Тяпкина:

   — Ваше мужество достойно уважения, господа послы. Но мы обязаны принять какое-то решение. Мы готовы выслушать ваши новые предложения.

Тяпкин извлёк договор:

   — Мы готовы зачитати статьи.

Хан кивнул головой. Тяпкин развернул грамоту:

   — «Первое: перемирию быти на двадцать лет, начиная с сего дня, рубежам быть по реке Днепру; ханову величеству будет дана казна за прошлые три года и потом будет присылатъси каждый год по старым росписям. Второе: в перемирные двадцать лет от реки Буга до реки Днепра султанову и ханову величествам вновь городов своих не ставити и старых казацких разорённых городков и местечек не починивать; со стороны царского величества перебежчиков не принимать, никакого поселения на упомянутых казацких землях не заводить, оставить их впусте. Третье: крымским, очаковским и белгородским татарам вольно по обе стороны Днепра, на степях, около речек кочевати, для конских кормов и звериных промыслов ездить; а со стороны царского величества низовым и городовым казакам войска запорожского, промышленным людям плавать Днепром для рыбной ловли и по всем степным речкам на обеих сторонах Днепра для рыбы и бранья соли и для звериного промысла ходить вольно до Чёрного моря. В-четвёртых: Киев с монастырями и городами, местечками и сёлами всего своего старого уезду, то есть ниже Киева, Васильков, Триполье, Стайки с сёлами, да выше Киева — Дедовщинец и Радомышль, остаются в стороне царского величества, ибо Киев первейшая столица земли Русской. В-пятых: казаки войска запорожского сами вольны решити, на чью сторону притить и кому служити, и в том решении их не понуждати. Султану и хану под свою державу их не перезывать. В-шестых: титул его царского величества писать сполна, все его малые титулы перечисляя. В-седьмых: султану и хану не должно помогать неприятелям царским в те двадцать лет перемирия. И его царское величество того же держатси будет. В-восьмых: допускать торговых людей трёх помянутых государств в земли друг друга в те годы перемирия».

Выслушав договор, татары долго вполголоса переговаривались друг с другом, подходили к хану, что-то говорили ему. Наконец хан заговорил в полный голос:

   — Да, этот договор многое меняет. Мы подпишем его, но в силу он вступит только после того, как его утвердит султан. Арслан-бек отвезёт его к солнцеликому правителю поднебесной.

   — А разве нельзя без посылки к султану? — сразу помрачнел Тяпкин, понимавший, сколь долгим будет эта поездка.

   — Нельзя, мурза Тяпкин. Султан — мой господин и шертную грамоту[159] он должен обязательно посмотреть и утвердить. Утвердит, и она вступит в силу.

Бахчисарайский мир был заключён, его подписали по шесть человек с каждой стороны. Грамоту в двух экземплярах повезли в Стамбул. Галера отбыла на следующий день. Порвать договор или подписать — всё было в руках султана. Мухамед подписал грамоту, сократив на три пункта, он знал, что мир, заключённый на двадцать лет, не продержится и пяти-шести лет. Мало ли что подписываешь в этой жизни. До весны было ещё далеко, он не спешил отправлять ханского посланника обратно в Крым.

Тульский воевода велел приставу и двум ярыгам доставить Тимофея Чудовского в Москву в Патриарший приказ. Что те и сделали, явившись в Москву двадцать третьего января. Если на Руси с тех пор, как он покинул её, мало что изменилось, то Москва сильно подивила Тимофея. Сотни каменных домов, десятки новых церквей, Кремль и тот весь перестроили, от башен, до царских палат.

На Патриаршем дворе пристава, что присматривали за судимыми святейшими священнослужителями, должны были забрать Тимофея, но во дворе Чудова монастыря его увидел подьячий Посольского приказа Андрей Алмазов. Узнав монаха, он закричал, размахивая руками:

   — Тимофей? Да какими ж судьбами ты тута?

А затем поклонился ему в пояс, словно боярину.

Тимофей растерялся, с их встречи в Болгарии прошло почти десять лет, а этот человек, которого он видел-то всего лишь раз, смотрел на него с благоговением и, почти выхватив его из рук пристава, затараторил:

   — Я отведу тебя к брату, а он представит тебя пред светлые очи царские.

Не спрашивая мнения Тимофея, который вначале хотел увидеть патриарха, Андрей повёл его в посольскую избу. Покинув церковную часть Кремля, они беспрепятственно попали в приказную.

Дожидаясь вестей из Крыма, Посольский приказ работал каждодневно, но единой руки хозяина в приказе не чувствовалось.

Андрей подвёл Тимофея к брату:

   — Семён, коли б ты ведал, кого я привёл.

Семёну, с утра злому, было не до него.