Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич - Андрей Гришин-Алмазов

   — Ближе города все воевод имеют, — подал голос Милославский.

   — Иван Андреевич, — обратился царь к Хованскому, — хде ещё место воеводское свободное?

   — Вятка, государь, не имеет воеводу, — с готовностью отозвался Хованский. — Гетману энто, пожалуй, подойдёт, хотя тоже не близко.

   — Вота и славно. Василий Васильевич, пошли опять к Дорошенко Бобинина, пусть уговорит. Пусть Бобинин объяснит ему, што мы его не в опалу, а на честь посылаем. Чем быть гетманом, сложившим булаву, лучше бы всесильным воеводою стать.

   — Хорошо, государь.

Царь жестом усадил Голицына.

   — Теперича, бояре да думные дворяне, вот што я хотел сказать вам. Ныне мы, поймав кого на татьбе-воровстве, отсекаем ему то руку, то пальцы, а то и ногу, теша себя мыслею, што, мол, зло наказано.

   — А што, нам с татем целоваться, чё ли? — выпалил Милославский.

Царь, оставив реплику без внимания, продолжал:

   — А того помыслить не желаем, што, отрубив человеку руку, мы лишаем его возможности работать полноценно, ведь с одной рукой он может заняться лишь прежним своим ремеслом — татьбой. Разве в энтом корысть государева: множить воров, татей и бездельников? Отсекая руку, мы человека увечим, делаем неспособным к труду, он поневоле становится дармоедом, нахлебником, не могущим даже себя прокормить.

   — Очень разумно, государь, — сказал Одоевский, и остальные закивали головой.

   — Так вот, я повелеваю отныне членоотсечение отменить на Руси раз и навсегда. Отписать тобольскому воеводе, штоб был готов рассаживать людей на земли. Кто вторично на татьбе будет словлен, отсылается в крепостные к тобольскому воеводе. И коли хорошо будут обживаться земли, то теми землями впоследствии я буду жаловать.

   — Но, государь, — поднялся Милославский, — ежели так рассуждать, то выходит, Разину голову напрасно отрубили?

   — Ты, Иван Михайлович, часом, не приболел?

Дума захихикала дружно, все знали, что хоть Милославского и вернули в думу, но он продолжал быть в немилости.

   — Разин был злодей из злодеев, — спокойно продолжал Фёдор Алексеевич, — душегуб и убивец многажды, за што и лёг на плаху вполне заслуженно. А я ведь веду речь о татях, каверзами нечистого укравших однажды и попавшихся. Карая безмерно таких, мы и деем на руку сатане. Может, я не прав, так пусть скажет хто из думы.

   — Прав ты, прав, государь, — опять закивали думцы дружно, затрясли бородами.

Фёдор взглянул на подьячего, уже обмакнувшего перо, приказал:

   — Пиши. «Которые воры объявятси во первой али двух татьбах, тех воров пытати и учинять им наказания, которые второй раз, ссылати в Сибирь на вечное житьё на пашню, казни им не чинить, рук и ног и двух первых перстов не сечь, ссылать с жёнами и детьми, которые дети будут трёх лет и менее, а которые больше трёх лет, тех не ссылать, штоб им не быти в ответе за родителя».

   — А куды ж их девати, которые дети останутси?

   — Передать на воспитание и кормление близким родственникам, а ежели таковых не случитси и помещик их не будет знати, што с ними делати, писать за монастырём. И ещё, бояре мои милостивые, на Москве нищих развелось непочатый край. Стыд головушке. Пешему от них проходу нет.

   — Убогие, государь, што с них взяти. Может, их тоже в Сибирь сослати?

   — Пошто, в чём их вина, в том, что милостыню просят? Я велю строить для них богадельни, одну в Знаменском монастыре, а другую — за Никитскими воротами. От иноземцев стыдно, намедни польскому резиденту у кунтуша рукава напрочь оторвали.

   — Пусть пешим не шастает, — ухмыльнулся Хованский, — целое платье будет.

Царь вновь не обратил внимания на глупость.

   — Также велю отписать казанскому воеводе, штоб боле не тянул с помещиками из татарских мурз. Объехать все волости и описать все земли. Тех из мурз, што перейдут в православие, не обижать, земли за ними приписать и в русское дворянство записать, тех же, што останутся в мусульманстве, земель лишить и отписать те земли в казну. В помощь казанскому воеводе послать писцов и три стрелецких полка на случай смуты. И содеять то до зимы и обо всём доложить в поземельной грамоте.

   — Ох, аки той вести патриарх обрадуется, — вставил своё слово боярин Волынский.

Дума разъезжалась поздно. За последние два месяца Фёдор был впервые рад делу, которое совершил. Пора было вновь посылать послов в Турцию, далее тянуть нельзя, но об этом завтра с думой поговорим. Всё сразу не решишь. Он шёл к Агаше, и мысли его изменились. Любовь его к жене росла с каждым днём, но вот в постели не всё иногда получалось хорошо, хоть они и жили почитай уже с месяц. То Агаша только начинала возгорать, а он уже окончил, то не вовремя начинали болеть ноги, и он не мог опереться на них. Он даже начинал молиться, что сам считал святотатством.

Из темноты перехода кто-то вынырнул и подался назад. Царя это удивило. По этим переходам ходила только царская семья и ближняя родня.

   — Хто энто там? Ну-ка, покажись на свет!

Из темноты показался дядюшка, князь Иван Михайлович Милославский. В руках у него было два куска наилучшего бархата и сороковка отборных соболей.

   — Энто што?

Милославский как будто засмущался:

   — Да вот, несу царице.

Неожиданно для себя Фёдор разъярился:

   — Ты прежде непотребно её поносил, невесть што о ней говорил, а ныне хочешь дарами свои плутни закрыть. Вон, пошёл вон из Кремля.

Фёдор даже в запале замахнулся посохом. Милославский рванулся к дверям, даже кус материи потерял.

Скандал быстро облетел Кремль. Боясь, что теперь Милославского выгонят, что усилит группу придворных, стоящих за возвращение ко двору Матвеева, Языков поспешил к царице и переговорил с ней. Конечно, Матвеева надо возвращать, но чуть позже, Языкову надо набрать побольше силы и влияния.

Языков и царица явились к царю и заявили, что то были не дары, а вещи, купленные по приказу царицы. Милославский лишь выполнил волю государыни, а царю о том не сообщали, чтоб не беспокоить, он и так занят сверх меры.

Фёдор успел остыть и более не гневался, потому и воспринял объяснение как истину и послал Языкова извиниться перед Милославским за свою вспыльчивость. В ближайшие дни Милославский был приближен и обласкан и даже одарён небольшим поместьем.

Двадцатого августа в Крым отправилось великое русское посольство. Возглавлял его окольничий, дьяк Посольского приказа Василий Михайлович Тяпкин. При нем были дьяк Никита Зотов, подьячий Василий Телячев и мало российский писарь Семён Ракович, до этого прибывший на Москву от гетмана Самойловича. Все люди делом проверенные и государем знаемые. С ними были стрелецкий полусотник Хвостов с дюжиной казаков для охраны дворов крымскому хану. За четыре с половиной года правления Фёдора в казне впервые появился запас денег. И государь объявил Тяпкину, что в случае благоприятного исхода он от имени государя может одарить хана тридцатью тысячами рублей золотом. На посольство были возложены большие надежды.

Лето подходило к концу. А двор так ни разу и не выехал ни в Коломенское, ни в Измайлово. Было не до того. А если царь по какой-либо причине не выбирался из Кремля, то и женская часть царской семьи никуда не выезжала. Это позволило быстрей сдружиться Софье Алексеевне и царице. Софья делала вид, что делится всеми своими тайнами, вызывая царицу на откровенность.

Обе совершенно разные, они сошлись, и каждая по-своему была рада этому. Первого сентября, встречая новый год, после торжественного въезда царя в Москву обе одарили друг друга дорогими украшениями и устроили пир для женской части.

Царица сидела во главе стола, укрытого красными бархатными скатертями, расшитыми зелёными и золотыми травами. По правую руку от неё — царевна Татьяна Михайловна, а по левую — сестра царевна Софья. Обе заботливые, лучшие кусочки подкладывают, вишнёвую настойку подливают.

   — Я так рада, Агашенька, што братец именно тебя выбрал в жёны. Такую государыню и надоть. Любит он тебя сильно, видать, всем сердцем. Наверно, любитесь беспрестанно? — спросила Софья раскрасневшуюся царицу.

Агафья, неожиданно для самой себя, излила горечь неудовлетворённости. Тётка Татьяна Михайловна сидела рядом и всё слышала. Вместе они постарались успокоить царицу, давая несложные женские советы. Наконец Софья с ехидцей заявила:

   — Ты ж обязана родити от братца мово, с того тебе боятси нечего, сама водрузись на него.

   — Фряжские королевишны то деют и в зазор не считают, — поддержала Татьяна Михайловна Софью.

Царица засомневалась:

   — То ж противу православного канону, штоб жена покрывала мужа.

   — Верные люди говорят, што Наташка Нарышкина то с моим отцом содеяла.

Агафья ничего не сказала на это, но про себя подумала: «Коль Наталья Кирилловна то себе дозволяла, то, может, и мене не грех».