Повседневная жизнь русского кабака от Ивана Грозного до Бориса Ельцина - Игорь Курукин

Сами же заведения практически не изменились. Но именно в это время пробились первые ростки нового сервиса, который шел на смену общепиту. В январе 1987 года бывший официант ресторана «Русь» Андрей Федоров открыл в Москве первое кооперативное кафе — «Кропоткинская, 36». За ним последовали другие: «Разгуляй», «Подкова», «Виктория» в Парке культуры имени Горького. Туда во времена перестройки стояли очереди — в них готовили лучше, из свежих продуктов, не хамили и не воровали. Впрочем, на общую культуру еды и особенно питья они никак не повлияли.

Частные уличные шашлычники стремительно делали деньги на своей продукции из подозрительного мяса. Несознательные и неискушенные граждане в поисках горячительного перешли на всевозможные суррогаты, из которых лосьоны и одеколоны были наиболее «благородными». Тогда же появились характерные анекдоты: «Дайте два "Тройных" и одну "Розовую воду" — с нами дама!» — или: «Стоит очередь в отдел бытовой химии. Мужик говорит продавцу: "Ящик дихлофоса, пожалуйста!" Очередь начинает возмущаться: "Безобразие! По два баллона в одни руки!" Продавец: "Успокойтесь, товарищи. У него справка. Ему на свадьбу"». Такие справки действительно были реальной чертой эпохи; их приходилось предъявлять при закупке спиртного в больших объемах — на свадебный или поминальный стол: на 20 человек, помнится, полагалось 10 бутылок водки, 10 бутылок вина и 5 бутылок шампанского.

Но и в реальности в магазинах появились объявления о продаже одеколона с 14 часов и не более двух пузырьков в руки. Другие суррогаты — бытовая химия вроде клея «Момент» или дихлофоса, лекарственные растворы, антифриз и тому подобные токсичные вещества — вызвали рост числа отравлений со смертельным исходом: к врачам обращаться по понятным причинам боялись. Вытесненная из «общественных мест» выпивка расползлась по квартирам; тем более что народ быстро перешел к выделке всевозможных заменителей исчезнувшего продукта.

Государство втягивалось в безнадежную «самогонную войну» с населением. В 1988 году Госкомстат и Министерство внутренних дел вынуждены были признать, что стремительный рост потребления сахара (увеличение закупок в 1986—1987 годах на 1,4 миллиона тонн) означал производство самогона на уровне 140—180 миллионов декалитров, что вполне компенсировало сокращение продажи водки и прочих алкогольных изделий{142}. Выявленные случаи самогоноварения (в 1985 году — 80 тысяч, год спустя — 150 тысяч, в 1987-м — 397 тысяч) свидетельствовали не столько об успехах органов правопорядка, сколько о повсеместном распространении явления, «пресечь» которое, особенно на селе, было практически невозможно.

В 1989 году пресса констатировала, что общее количество нарушителей антиалкогольного законодательства достигло 10 миллионов человек{143}. Эти выявленные и миллионы непойманных граждан приобрели опыт сознательного игнорирования закона — чаще всего безнаказанного:

Спасибо партии родной,Теперь не пьем мы в выходной.Благодаря ее заботеМы выпиваем на работе.

Столь же массовым стало коррумпирование милиции, которая «не замечала», как граждане обзаводятся перегонными средствами или где они могут за полночь отовариться поллитрой по цене до 30—40 рублей, вместо государственных 10 рублей. А криминальные дельцы в короткие сроки организовались и окрепли, а также получили стартовые капиталы для новой жизни уже в условиях постсоветской России. Нелегальный рынок водки в начале 90-х годов переродился в целый теневой сектор, который начал обеспечивать полный цикл от производства и розлива до продажи. Хорошо известный опыт гангстерских «семейств», расцветших во время «сухого закона» в Америке, ничему не научил.

Наконец, общественная поддержка нового курса неуклонно падала. Давившиеся в жутких очередях или вынужденные добывать бутылку у спекулянта люди испытывали даже не злобу, а скорее презрение к бестолковой власти — а что может быть опаснее для любого политического режима? Когда позднее начали раздаваться голоса об ответственности коммунистов за тяжелое положение страны, народ был к этому внутренне готов:

Встал я утром с бодуна;Денег нету ни хрена.Глаз заплыл, пиджак в пыли,Под кроватью брюки…До чего нас довелиКоммунисты-суки.

Так обычная российская выпивка приобретала своего рода романтический облик и становилась формой проявления оппозиции режиму, способом противостояния «советскому образу жизни».

Те же, кто должен был стоять в авангарде борьбы за трезвость, превратились в рутинную бюрократическую структуру со штатом в 6500 человек и бюджетом в 15 миллионов рублей.

Одному из авторов этой книги довелось присутствовать в сентябре 1986 года в Политехническом музее на выступлении лидеров трезвенного движения, посвященном годовщине его работы. Уже тогда перечисление достигнутых успехов сопровождалось критикой в адрес самих активистов, не проявлявших должной энергии, и коммунистов, демонстрировавших «социальное лицемерие», а также прочего несознательного населения, 3/4 которого, как явственно следовало из социологических опросов, по-прежнему считали возможным употреблять спиртное по любому поводу.

Рекомендации не отличались новизной и оригинальностью: «ограждать» народ от спиртного, утверждать «зоны трезвости», вводить «безалкогольные дни», «организовать» доставку пьяных домой с соответствующим штрафом и т. д. Отсутствовали сколько-нибудь серьезный анализ исторически сложившейся алкогольной ситуации в стране и стремление ее учитывать: так, почти анекдотичной была попытка объяснить введение государственной монополии на водку в 1925 году происками «окопавшихся» в Наркомфине царских чиновников. О любителях выпить на работе предлагалось докладывать в органы народного контроля по «горячему» телефону 119-33-11. Возможно, кому-то из наших читателей пришлось познакомиться и даже пострадать от подобных проявлений «общественного мнения».

Уже спустя два года показатели одного из главных завоеваний антиалкогольной кампании — снижения смертности — прекратили рост и наметилась тенденция возвращения к прежнему, существовавшему до 1985 года уровню. Вопреки расчетам, не уменьшилось, а возросло количество алкоголиков, в том числе несовершеннолетних; причем социологи прогнозировали увеличение их числа в два-три раза. Не радовала и поднявшаяся на алкогольной почве преступность, как это уже было во время алкогольных ограничений Первой мировой войны{144}.

Не изменились за годы «перестройки» ни огромная сфера неквалифицированного труда (низкий социальный статус ее работников требовал простого и доступного средства компенсации), ни убогая сфера досуга. Обнаружилось, что административно-идеологический натиск не повлиял на сложившиеся стереотипы поведения. В российских условиях хронического дефицита «бутылка» прочно утвердилась в качестве эквивалента неформального экономического обмена: большинство опрошенных искренне полагало, что оказавшему услугу человеку непременно надо «налить» или «поставить»{145}. Выводы социологов были неутешительными: больше 70 процентов респондентов не мыслили жизни без выпивки, и в обществе не имелось почвы для внедрения безалкогольных традиций и обычаев.

Традиции неизменно оказывались сильнее любых запретов или «обходили» их — даже в образцово-показательном центре отечественной космонавтики, что поразило японского стажера Тоехиро Акияма: «В Звездном нет баров или пивных, формально там "сухой закон". Фактически же идет бесконечная череда дней рождений и других "домашних праздников", в ритме, который для меня оказался невыносимым. …Дошло до того, что я стал уклоняться от приглашений в гости, отговариваясь необходимостью заниматься»{146}.

Высшее руководство страны вынуждено было приступить в 1988 году к корректировке курса. Н. И. Рыжков вспоминал позднее о «страшном» заседании Политбюро, где ему и его сторонникам пришлось «воевать» с приверженцами жесткой антиалкогольной политики Е. К. Лигачевым и М. С. Соломенцевым при дипломатичном исчезновении с заседания самого Горбачева{147}. В ходе этих кабинетных боев позиции «трезвенников» постепенно слабели, но не сдавались они до последнего; даже на XXVIII съезде КПСС летом 1990 года Лигачев по-прежнему заверял, от имени «подавляющего большинства» сограждан, что спиртное «нетерпимо в жизни нашего общества».

Курс на «ликвидацию» очередей логично привел к разрешению продажи спиртного в обычных продовольственных магазинах, как было до реформы. А в сентябре того же года Политбюро покинул главный инициатор кампании Соломенцев. Тогда же завершилась карьера Лигачева. Провальная и скомпрометированная кампания утверждения «трезвого образа жизни» становилась обузой, от которой следовало быстрее избавиться — и по финансовым, и по политическим мотивам.