Звезда королевы - Елена Арсеньева

Вот именно! Желая как можно лучше замаскировать Марию, Симолин словно нарочно сделал все, чтобы привлечь к ней как можно больше внимания. Кругом танцевали — менуэт, гавот, кадриль, экосез; Мария же, как прикованная, стояла в углу, осаждаемая толпой желающих немедленно, сейчас же узнать свою судьбу, словно все они явились не на бал, а в салон гадалки. Наконец ей удалось принять участие в круглом польском, но сей танец, казалось, нарочно придуман был для интриг и болтовни: сделав фигуру, участники некоторое время стояли на своих местах, и каждая пара о чем-нибудь беседовала, — легко понять, о чем Марии приходилось беседовать со своим кавалером, наряженным лукавым шутом Шико [181]! Право слово, вскоре ей стало мерещиться, что все 136 статуй великих людей, кои были воздвигнуты в залах и коридорах ратуши, тоже сбегутся к ней погадать! Поэтому она была просто счастлива, когда маленький, кругленький астроном в мантии, расшитой звездами, с приклеенной седой бородой и в остроконечном колпаке подошел к ней, размахивая огромной подзорной трубой, и предложил взглянуть в этот волшебный прибор, ибо через него можно увидеть горы на Луне.

Узнав голос Симолина, Мария послушно приложилась к трубе, а халдей [182] пробормотал как бы в сторону:

— Ваш костюм вполне сойдет за испанский, ежели вы всем будете отвечать: «No comprendo! [183]«

— Что, сия труба и впрямь столь чудесна? — вмешался в их разговор роскошный, сверкающий золотыми галунами венгерский гайдук саженного роста, в котором Мария без труда узнала Сильвестра Шалопаи. Она не виделась со своим «наемником» со дня той достопримечательной дуэли, а желала бы не видеть его вообще никогда. Конечно, он рисковал жизнью по ее прихоти, но Мария была слишком злопамятна, чтобы забыть, чем для нее обернулась его прихоть, а потому, сделав вид, что не замечает тоски в его черных сверкающих глазах, она сунула ему в руки подзорную трубу со словами:

— В нее видны не только горы, но и леса на Луне. Только смотрите скорее, а то я вижу, как эти леса уже вырубают! Что за чудо-труба! — и нырнула в толпу, рассыпая направо и налево улыбки и волшебное «No comprendo!».

Однако досадно, что Сильвестр узнал ее. И как только умудрился?..

Раскаленной стрелой вонзилось в память воспоминание о том, другом, первом в ее жизни «маскараде»… и слова Корфа: мол, мужчина узнает любимую женщину в любом обличье… На глаза невольно навернулись слезы, но Мария прогнала их, опасаясь не только утратить присутствие духа, но и размазать краску на ресницах. Укрывшись за какой-то статуей, она начала присматриваться к танцующей, смеющейся толпе.

Казалось, маски на лицах позволяют отбросить светские условности; каким-то хмелем веселья проникнулись все участники бала, соперничавшие друг с другом в беззаботном срывании «цветов наслаждения». Кругом все пело, хохотало, плясало, целовалось, скрывалось во множестве нарочно отделанных занавесями укромных уголках, позволяя там себе уже самые смелые ласки; и у Марии закружилась голова от отчаяния, от невозможности найти здесь Корфа.

А время шло. Может быть, он уже неприметно схвачен, похищен в этой сутолоке и суматохе, ведь тут не отличишь смертельную схватку от дружеской шутливой потасовки. Конечно же, Симолин принял какие-то меры предосторожности, однако Мария все равно беспокоилась.

Особенно жутко ей сделалось при виде высокой, прихрамывающей фигуры в черном плаще с капюшоном, в белой маске Смерти, закрывающей лицо. В руках у Смерти была не коса, как следовало бы, а трость, на которую она тяжело опиралась, и ее ковыляющая походка, ее трясущаяся голова были столь страшны, что там, где она проходила, невольно образовывалось пустое пространство: Смерти боялись все, даже самые беззаботные.

А Корфа все не было, вернее, Мария никак не могла его высмотреть! Кем он явился на бал? Турецким пашой в сверкающем парчовом халате и в туфлях с загнутыми носками? Нет, слишком толстый. Обнаженным по пояс акробатом-негром? Нет, у Корфа ведь ранено плечо… Призраком в белых летящих одеждах? Пожалуй, это было бы очень к месту, особенно если бы призрак легонько помахивал платочком… Мария прыснула в веер. Нет, призрак слишком уж худой и долговязый, это не Корф.

Да где же он, где?! И ведь ей надо искать не только барона, но и тех, кто явился сюда по его душу. Она яростно щелкнула веером, и от резкого движения замочек браслета на ее запястье расстегнулся, и золотой обруч упал на пол. Он был очень красив: на золотом фоне две серебряные резные русалки выносили из моря несколько крупных, редкостной красоты жемчужин. Это был матушкин браслет, Мария взяла его с собой на счастье, хоть он и не очень-то подходил к цыганскому костюму. Браслет покатился под ноги толпы, Мария метнулась подобрать его; однако чья-то большая рука оказалась проворнее.

Эта рука принадлежала высокому, даже очень высокому мужчине в костюме сатира. Его атлетическую фигуру обтягивала коричневая шкура, увитая виноградными листьями. Такой же виноградный венок украшал всклокоченные черные кудри. Сквозь прорези маски посверкивали маленькие глазки, и сейчас в них застыло какое-то нерешительное выражение, а широкая короткопалая ручища так жадно стиснула браслет, словно и не намеревалась с ним расставаться.

Мария воззрилась на сатира в изумлении, но тут сотоварищ его, одетый точно в такой же костюм, только бывший пониже ростом и потоньше станом, ткнул его в бок. Великан вздрогнул и нехотя разжал ладонь, гулко пробурчав:

— Пожалте, барыня. Прощенья просим!

И тут Мария узнала и голос, и его обладателя. Она узнала бы его где угодно и когда угодно. В любом обличии узнала бы она Жако!

— Bonsoir, mon cher [184]! — пробормотала Мария изумленно. Вот уж не думала она, что приведется еще раз свидеться со своим мучителем! Действие charme maudit припомнилось так живо, что Мария не удержалась от колкости: — А тебе куда больше не листья эти, а палаческая рубаха пристала бы! Да еще и топор в руки!

Глаза Жако заморгали в узких прорезях маски, и Мария поняла, что он не узнает ее. И слава Богу! Неведомо, что сделал бы Жако с той, которая заставила его испытать столько мучений, а потом исчезла, будто сквозь землю провалилась. Надо и сейчас побыстрее исчезнуть с глаз разбойника, а потому шепнув:

— Ладно, иди своей дорогой, — Мария смешалась было с толпой, да не удержалась, оглянулась еще раз — и что-то как бы толкнуло ее в сердце, когда она рассмотрела спутника Жако — среднего роста, худощавого, проворного, сверкнувшего на нее жгучими черными глазами. Он ловко раздвигал толпу, словно юркая лоцманская лодочка, которая прокладывает путь для тяжеловооруженной каравеллы. Каравеллою был Жако, и «лоцман» подводил его к высокому и стройному венецианскому мавру, одетому в белое, с белым же тюрбаном на голове, со смугло загримированным точеным лицом, на котором сияли синие-пресиние, такие знакомые глаза…