Семьдесят два градуса ниже нуля - Владимир Маркович Санин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Предчувствие редко меня обманывает. Я смотрел на Гаранина и ясно читал в его глазах сострадание. Только Томилин и я понимали это, и когда грянул тот самый гром среди ясного неба, для нас обоих в нем не было неожиданности. Но люди словно окаменели. И самое странное – Семенов, он явно был потрясен не меньше других. Игра? Вряд ли, Семенов человек прямой, лицедейство не его стихия.
Первым опомнился Веня. Он человек непосредственный, тормозная система у него примитивная, и говорит Веня Филатов то, что думает, или, вернее, то, что сию секунду приходит в голову.
– Чтоб меня разорвало… Вы всерьез, Андрей Иваныч?
– Куда серьезнее, Веня, – ответил Гаранин. – Такими вещами не шутят.
Веня, конечно, завелся и стал искать правды.
– Получается, что летчики – они первого сорта, а мы второго? На нас, выходит, чихать? Им – домой, а нам сидеть, как гвоздям в стене?
– Как же так? – Нетудыхата втянул голову в плечи и заморгал. – А моя младшенькая у школу идет…
Пухов так разволновался, что только втягивал в себя воздух и ничего не мог сказать.
– На вторую зимовку? – Валя Горемыкин запустил пятерню в шевелюру. – Овощей-то у меня кот наплакал, на две недели картошечки, Николаич. Да и мяса одни консервы, и чай-кофе…
– Выскажитесь, Сергей Николаич, – предложил я Семенову, который быстро овладел собой и сидел с каменно-непроницаемым лицом. – При всем моем уважении к мнению Андрея Ивановича, решает все-таки начальник станции.
– Как это решает? – испугался Пухов. Когда он волновался, у него краснела лысина; над этим всегда смеялись, а сейчас никто не улыбнулся. – Мало ли кто что захочет сказать? Наша зимовка окончена, и все мы имеем право голоса наравне с бывшим начальником!
– А ведь вы старый полярник, Евгений Павлович, – холодно проговорил Семенов. – Бывшим я стану только тогда, когда вы сойдете на причал Васильевского острова. А пока, нравится вам или нет, придется подчиняться.
– Вы меня не поняли, – засуетился Пухов. – Я, извините, говорю в том смысле…
Пухов воробей стреляный, зимовал еще с довоенных времен, а невезунчик: в начальники не выбился, авторитетом, как говорится, не пользуется. И читал побольше всех нас, и живопись, музыку знает, и умом бог не обидел, а слабоват характером, что ли. Нашел на кого хвост подымать – на Семенова, который и не таких обламывал.
– В смысле, в смысле! – взорвался Веня. – Поклоны отбивай, ножкой шаркай, какого черта?!
– Веня, не возникай! – прикрикнул Бармин.
– Да какого черта…
– Настаиваю на своей просьбе, – напомнил я.
– Не узнаю вас, Груздев. – Семенов одарил меня ледяной улыбкой. – Вы бываете более точны в выражении своих мыслей. Разве на просьбе можно настаивать?
В другое время я бы с ним поспорил о терминах, но мне не хотелось давать ему передышки.
– Так каково же ваше мнение, Сергей Николаевич?
– Я думаю над предложением Гаранина.
– Значит, оно для вас было неожиданным?
– Вы намекаете на то, что мы сговорились? – с упреком спросил Гаранин.
– Намекает, Андрей, намекает. – Семенов пронзительно взглянул на меня, но я глаз не отвел, пусть думает что хочет. – Мог бы вам не ответить, Груздев, но все-таки отвечу: абсолютно неожиданным. Это имеет для вас значение?
– В общем, да, – подтвердил я. – Не хочется, знаете ли, ощущать себя… винтиком.
– Точно, – буркнул Веня. Он хотел было сказать еще что-то, но Бармин предупреждающе сжал его руку.
– Люди ждут твоего решения, Николаич, – хмуро сказал Скориков.
Семенов встал и прошелся по кают-компании. Все молча провожали его глазами.
– Андрей Иваныч прав. От самолета нужно отказаться.
– Но почему? – простонал Пухов. – Это же, извините, чудовищно! В Арктике мы раньше и не видывали, чтобы самолеты летали парами. Я могу привести сто примеров, когда нас выручали именно отдельные самолеты!
– Действительно, это так, – согласился Гаранин. – Может быть, именно поэтому, Евгений Павлович, мы потеряли Амундсена и Леваневского с товарищами.
– А когда Перов спасал бельгийцев, – не сдавался Пухов, – он тоже летел в одиночку. И не полторы, а тысячи три километров! И напомню, ничего с ним не случилось!
– Пример не совсем удачный. – Гаранин покачал головой. – Бельгийские полярники погибали, по расчетам у них кончилось продовольствие, их обязательно нужно было спасать.
– К тому же в Мирном был еще один самолет. – Семенов перестал ходить, сел на место, и по выражению его лица мне стало ясно, что решение он уже принял. – Перов знал, что тыл его обеспечен. Теперь же ситуация иная. Случись авария – и Белову не поможет никто: ни бог, ни царь и ни герой. Имеем ли мы право позволить летчикам рисковать жизнью? Это единственный вопрос, на который следует дать ответ.
– Дело ясное, – легко согласился Дугин. – Не имеем – и точка.
До сегодняшнего дня я Дугина не любил. Отныне я стал его ненавидеть. Совершенно не выношу людей, которые превращаются во второе «я» сильного.
– Это жестоко. – Голос Пухова задрожал, и мне стало его жалко. – Веня прав, мы для вас люди второго сорта.
– Жестоко?! – Веня рывком освободился от Бармина. – Не жестоко, а чушь собачья! Какого черта я должен торчать в этом склепе еще целый год? Дудки! Лететь, видишь ли, одному самолету опасно! За эту опасность они хорошие деньги получают!
– Но ведь действительно опасно, – тихо сказал Гаранин. – Подумай об этом, Веня.
– А я что – не думаю? Думаю, Андрей Иваныч, да так, что голова пухнет!
– Тоже мне мыслитель! – фыркнул Дугин. – Полным-полна кают-компания воплей и визга. Таких только попроси какую-нибудь жертву принести… А если они побьются – спокойно спать будешь, мыслитель?
– Жертву?! – Веня вошел
