Лондон - Эдвард Резерфорд

– Вот теперь ты похожа на молодую женщину, – гордо заметила жена Булла.

Эффект был чарующ и прост. И хотя груди у Тиффани толком еще и не было, да и была она невысокой, девочка довольно улыбнулась, когда взглянула в материнское серебряное зеркальце. На бедрах у платья имелись разрезы, как карманы, и Тиффани ощутила себя обворожительно-женственной, запустив свои маленькие руки в мягкие шелка.

В доме собралась большая компания. Пришло несколько видных торговцев тканями. Явился молодой Уиттингтон. По настоянию Тиффани пригласили и Дукета. Тот прибыл в чистой льняной рубахе. Чосер прийти не смог, так как ему назначили встречу при дворе, но он зашел с утра с подарком, которым привел Булла в полный восторг.

Была еще пара, ей незнакомая: юноша и монашка. Последнюю, как она выяснила, звали сестрой Олив; та прибыла из монастыря Святой Елены – небольшого, но известного заведения сразу за северной городской стеной, куда богатые семьи часто помещали незамужних дочерей. У сестры Олив было бледное лицо с большим носом, но при улыбке ее лицо лучилось благочестием, большие ласковые глаза были скромно потуплены. Спутник приходился ей кузеном – бледный, длинноносый и серьезный молодой человек по имени Бенедикт Силверсливз. Оба как будто состояли в родстве с матерью Тиффани. Девочка сочла их довольно занятными.

Сначала она немного робела во взрослом платье, но вскоре освоилась. Уиттингтон рассыпался в комплиментах. Дукет глазел в откровенном восхищении, доставившем ей великую радость. К ней подходили перемолвиться словом купцы с супругами. Ей польстило и то, что сестра Олив вскинула карие глаза, явила застенчивую улыбку и заметила, что платье ей очень к лицу.

– Но вам непременно нужно поговорить с моим кузеном Бенедиктом, – сказала монашка после.

И не успела девочка оглянуться, как ее уже плавно вели через комнату. На миг она зарделась, ибо ей пока не доводилось общаться с этим странным юношей, тем паче в новой, непривычно взрослой обстановке. Еще больше пугало то, что он казался важной фигурой. Родом из старой лондонской семьи, студент права, обречен пойти далеко; все эти сведения монашка успела выложить прежде, чем они дошли до него.

– И он, разумеется, набожен, – добавила она тихо.

Поэтому Тиффани испытала облегчение, когда юноша оказался весьма милым. Он обходился с ней серьезно, но исключительно учтиво. Бенедикт разглагольствовал о последних городских событиях, о стремительно ухудшавшемся здоровье старого короля, о вещах, ей известных, спрашивал ее мнение и, похоже, ценил его. Она ощущала себя обласканной и взрослой. Глядя на него, Тиффани решила, что длинный нос – это некоторое отличительное достоинство. Темные глаза юноши были умны, хотя слегка загадочны. Котта и рейтузы черные, лучшего фламандского сукна. Она не была уверена, нравился ли он ей, но не могла не признать его манеры безупречными, пускай и чуть официальными. Немного позже он вежливо извинился и отошел переговорить с ее матерью о благостных свойствах некоторых храмов.

Но гвоздем торжества, к осмотру которого вскоре пригласил Булл, стал предмет на столе посреди комнаты. Это был утренний подарок.

– Умен же Чосер такое придумать! – восхищенно воскликнул Булл.

Тиффани и впрямь никогда не видывала подобной штуковины.

Предмет был прелюбопытный. Главной составной частью выступала круглая латунная тарелка примерно пятнадцати дюймов в диаметре с отверстием в центре, где находилась ось. На краю тарелки, сверху, имелось кольцо, чтобы держать или вешать, а сзади – визирная линейка, позволявшая измерить углы расположения небесных тел. Еще имелся набор дисков, надевавшихся на оси с лицевой стороны тарелки. Обе стороны покрывали деления, калибровочные отметки, цифры и буквы, которые представились Тиффани магическими знаками.

– Это астролябия, – горделиво объяснил Булл, – и предназначена для чтения ночного неба.

Он принялся показывать, как та работает. Но через пару минут, покуда слушатели тщились уследить за ходом мысли, тоже начал путаться в шкалах и вскоре, со смехом мотая головой, признался:

– Да, боюсь, мне придется брать уроки. Может, кто лучше справится?

Бенедикт Силверсливз шагнул вперед. Говорил он тихо и довольно сухо, но так понятно и просто, что даже Тиффани обнаружила, что понимает каждое слово. Он растолковал, как можно рассмотреть отдельный сегмент небесных сфер в зависимости от положения на поверхности Земли и времени года.

– И астролябия, известная еще издревле Птолемею, представляет собой подвижную карту, – сообщил он.

Затем с легкостью показал, как с помощью визирной линейки и отметок на астролябии выбрать диск на оси с лицевой стороны тарелки. Разъяснил и схемы созвездий на каждом диске, соответствовавшие оным на разных широтах и в разные времена года. Он даже показал, как можно не только опознавать звезды, но и отслеживать движение Солнца и планет. Его изложение было бесцветным, однако девочке почудилось, будто она едва ли не слышит геометрическую музыку сфер.

– Таким образом, – заключил он чинно, – с помощью этого маленького латунного диска и некоторых вычислений мы можем уловить высшее движение Primum Mobile и ощутить руку самого Господа.

Общество разразилось аплодисментами. Даже Булл, которому поначалу не очень понравился молодой правовед, не мог не впечатлиться столь блистательной просвещенностью и позднее, когда праздник закончился, пригласил его заходить еще.

Тем же вечером, когда гости ушли, он, находясь еще в приподнятом настроении, повернулся к Тиффани со словами:

– Ума не приложу, Тиффани, за кого тебя выдавать!

На самом деле Булл думал об этом уже не раз и не два. «В идеале, – сказал он жене, – я отдал бы ее за кого-нибудь из отпрысков Чосера. Но это не годится, раз он только что обзавелся семьей». Он делал прозрачнейшие намеки юному Уиттингтону, однако, увы, прошел слух, будто тот имел иные виды. Из соображений сугубо социальных Булл был бы рад рыцарю. «Но только не дураку».

Сейчас, любовно взирая на покорную жену и послушную дочь, Гилберт Булл, не задумываясь о смысле своих слов, великодушно изрек:

– Подумай об этом, Тиффани, но принуждать тебя я не стану. Выбор будет за тобой. Ты можешь выйти за кого пожелаешь.

Мало кто из отцов его положения предложил бы такое. Но история с астролябией произвела на Булла столь сильное впечатление, что он не сдержался и небрежно добавил:

– Смею сказать, что хорошо бы тебе обратить внимание на молодого Силверсливза.

Его впечатление разделяли не все. Тем самым вечером, пока гости держали обратный путь к Лондонскому мосту, Уиттингтон повернулся к Дукету и указал на законника, шедшего чуть впереди.

– Терпеть не могу этого типа, – заметил он.

– Почему? – спросил Дукет, довольно униженно ощущавший, что молодой умник обретался в мире, весьма отличном от его собственного.

– Не имею понятия! – фыркнул Уиттингтон. – В нем нет ничего хорошего.

В конце моста, где Силверсливз свернул налево к собору Святого Павла, он прошипел так, что правовед не мог не услышать:

– Почему никто не вычистит Святого Лаврентия Силверсливза? Воняет же!

Но Бенедикт Силверсливз не обернулся.

– Надувала, – буркнул Уиттингтон.

Тиффани захватили мысли о будущем муже, но она плохо понимала, что делать. В последующие месяцы девочка сидела с подружками у большого окна с видом на воды Темзы, кипевшие под мостом, и обсуждала достоинства всех известных им мужчин. За одного мальчика замуж хотелось всем.

Вскоре после дня рождения Булла скончался наконец Эдуард III, и королем объявили десятилетнего сына Черного принца – Ричарда – под опекунством верного дядюшки Джона Гонта.

– Он наш ровесник, – хором твердили девочки.

Юный Ричард был бесспорно красив. Точеное лицо, изысканные – даже в столь молодом возрасте – манеры. Если он бывал самоуверенным и упрямым, то об этом знало лишь самое близкое окружение.

– А эти печальные глаза! – прерывисто вздохнула одна девочка.

Его видели все, но как свести знакомство?

Впрочем, короли не женились на купеческих дочках, даже если у тех был прекрасный дом на Лондонском мосту.

– Отец уж, верно, найдет тебе кого-нибудь по душе, – утешила Тиффани мать.

Но Тиффани хоть и не возразила, но помнила обещание.

– А еще он сказал, что я могу выбрать, – кротко напомнила девочка.

Обосновавшись у Флеминга, Дукет неизменно держал слово и навещал Тиффани каждую неделю. Иногда они сидели с кухаркой, но если день выдавался погожий – выходили. Однажды в ясный октябрьский день того же года они отправились к Чосеру.

В последнее время Дукет чаще виделся с крестным, так как тот получил новую должность, удерживавшую его в Лондоне. Он стал таможенным контролером по шерсти.

Лондонская таможня располагалась в огромном, похожем на сарай здании, которое стояло на пристани между Биллингсгейтом и Тауэром. Королевские предписания, охватывавшие весь экспорт шерсти, настаивали на использовании лишь определенных портов – это была великая монополия торговцев, названная «Стейпл». И ее лондонский порт считался одним из крупнейших. Туда ежедневно прибывали сотни тюков шерсти, которые проверяли, взвешивали и оплачивали. И только после уплаты пошлин их метили и опечатывали королевской печатью под надзором самого Чосера, затем грузили и отправляли дальше по реке. Дукет любил навещать здесь Чосера и смотреть, как тюки волокли к коромыслу весов в кружении пуха, постоянно устилавшего деревянный пол. Чосер показывал ему бесконечные пергаментные простыни, на которых он и его клерки делали записи – «как в Казначействе», по его словам, – и прочные сундуки, где хранились деньги. Однажды, вскоре после созерцания астролябии у Булла, Дукет спросил крестного: «А что такое этот Primum Mobile, который вращает Вселенную?» Чосер со смехом ответил: «Шерсть». Ибо основой английской экономики, от которой в конечном счете зависела всякая лондонская коммерция, оставался, невзирая на рост производства тканей, широкий экспорт на Европейский континент необработанной шерсти.