Тайна Воланда - Ольга и Сергей Бузиновские
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
европейских мистиков. Учитель, принявший облик «Огненного Дракона», объявляет ученику, что пришло время измениться. Он говорит, что истинной
мистерией является сама жизнь. Ученик должен встать «на путь Слова» и
осознать свою раздвоенность на «Огонь и Свет», внешнее и внутреннее, тело
и душу — то, что в алхимической символике именуется «железом и золотом».
Вспомните булгаковское «Раздвоение Ивана» и раздвоение «пастушка» Вани
Солнцева: душа, отделившаяся от тела, поднимается по лестнице. «А кто не
может взойти, тог смертный человек…»
«Истина будет открыта лишь тем, кто не только слышал и видел ее, но и
сможет ее изречь», — предупреждали розенкрейцеры четыре века назад.
«Восхождение путем Слова» — это бесконечная запись истории мира. той
шахматной партии, которую от века ведут всесильные боги. «Надо же
что-нибудь описывать». — говорит Адам-Воланд, глобальный «историк» и
«шахматист». Ему ведь ничего и не нужно было, кроме романа мастера. И
«математик» Вечеровский — обладатель «нечеловеческого мозга» — требует, чтобы ученик в своем объяснении Вселенной обходился без формул:
«Словами, пожалуйста!» Именно эту «кровь» пьют боги: «Малянов понял, что
это стихи, только потому, что Вечеровский, закончив, разразился глуховатым
уханьем, которое обозначало у него довольный смех. Наверное, так же ухали
уэллсовские марсиане, упиваясь человеческой кровью, а Вечеровский так
ухал, когда ему нравились стихи, которые он читал. Можно было подумать, что удовольствие, которое он испытывал от хороших стихов, было чисто
физиологическим».
Слово — это очень важно. Бегемот и левиафан, две трубы, реки, текущие навстречу друг другу, кровообращение — все это жалкие попытки
описать нечто, связывающее верх и низ. («Я буду солнце лить свое, а ты
свое — стихами»). Вспомните дубненскую лекцию Бартини: тяжелые
психочастицы опускаются на «дно» — в мир солнц и планет. — а легкие
дрейфуют по направлению к «источнику их зарождения». Это похоже на
драгу: «ковши» душ опускаются один за другим, сбрасывают новейшие идеи
и зачерпывают «наваждения Земли». Мир создается Словом и в Него
возвращается.
А может, это тоже — Школа? Сыны Божьи строят и разрушают свои
песочные замки на берегу великой Реки Времени — воплощаются, играют, творят, реализуют себя, — отлично зная. что в них самих воплощены еще
более высокие существа. Все живое — единая цепь, которая удерживает
Вселенную от бесформенности и хаоса.
4. «ПОЗДРАВЛЯЮ ВАС, ГРАЖДАНИН, СОВРАМШИ!»
«Прошу заметить», — без конца повторяет Булгаков. И — «если строго
вдуматься»… Разве не слышится в этом призыв к внимательному чтению?
Заметьте: Воланд озабочен качеством провизии. Эпизод с буфетчиком
показывает, что пища богов — «первой свежести», а ниже происходит
деградация идеи: пирог с гусиной печенкой, третьедневочные щи, брюквенная баланда… Неспроста Булгаков показывает на балу два джаза —
человеческий и обезьяний: «Человек — обезьяна бога». Еще более
откровенен И. Ефремов в «Часе Быка»:
«Каждое действие, хотя бы внешне гуманное, оборачивается бедствием
для отдельных людей, целых групп и всего человечества. Идея, провозглашающая добро, имеет тенденцию но мере исполнения нести с
собой все больше плохого, становиться вредоносной…».
Идея — луч, брошенный в человечество. Вернее — просочившийся в
него,
как
просачиваются
в
захолустье
столичные
сплетни.
Он
обезображивается до неузнаваемости: «Мысль изреченная есть ложь».
Искажение информации — закон нашего мира. Именно по этой причине свет
рассеивается даже в вакууме, а слово, прожив многие сотни лет, выворачивается наизнанку. Взять, к примеру, слово «урод»: в языке древних
славян — «красавец»!
А разве сама жизнь не является результатом нескончаемой цепочки
ошибок в генетическом коде? Абсолютное большинство мутантов гибнет, но
единицы получают преимущество, размножаются и вытесняют прежний вид.
Своей непреложностью и всеобщностью всемирный закон искажения
превосходит все известные физические закономерности: мысль и материя
одинаково деформируются в потоке Времени. Кривая, по которой год от года
ускоряется реализация задуманного — это одновременно и график
стремительного превращения в свою противоположность. Никто не знает, сколько столетий разделяют миф об Икаре и самолет, но способы борьбы с
летанием были реализованы через несколько лет после первых стартов
братьев Райт: истребитель, зенитное орудие, аэростат заграждения…
Подобным примерам нет числа. Нам пора догадаться, что мир создан для
максимального искажения информации. Об этом знал и Льюис Кэрролл, придумавший детскую игру в «испорченный телефон».
Так говорил Бартини на междисциплинарном семинаре в Дубне. Идея
сходит в ад физического мира через человека творческого. Он «слышит»
сигнал и преобразует поступившую информацию во что-то другое — в
художественный текст, на холст или в чертеж, — внося необходимые
погрешности посильно, в меру таланта. Народные массы — «усилитель». Они
подхватывают все новое и самоотверженно воплощают, искажая идею
окончательно — строят ракету или рушат прогнившее государство. Засылаем, к примеру, в «мыслеприемник» по имени Ф.Ницше трижды романтическую
грезу о свободном человеке. А что на выходе? Костры из книг, «ФАУ-2» и
гора детской обуви перед газовой камерой…
«Царства, секты и религии претерпят столь полное изменение, что
воистину станут своей противоположностью», — предупреждал Нострадамус.
Не потому ли, что Вселенная — «испорченный телефон» Бога, королевство
кривых зеркал? Воланд подсказывает: мир — «вранье от первого до
последнего слова». И доктор Стравинский не зря говорит: «Мало ли чего
можно рассказать. Не всему же надо верить».
«В начале было Слово…».
И — «вранье от первого до последнего слова»…
Неспроста в романе все перекошенные, косятся, косоглазые или косые, ударяются о косяки и даже обзаводятся косами. Ночной гость Ивана что-то
бормотал про косой дождь. Разгадка скрыта в разговоре поэта с мастером:
«девица со скошенными к носу от постоянного вранья глазами». И про
«испорченный телефон» у Булгакова есть, — он испортился в Варьете, перед
сеансом Воланда. «И остальные аппараты в здании испортились», —
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});