Золотой век предательства. Тени заезжего балагана - Дарья Кочерова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец Ямаде, похоже, удалось преодолеть робость, потому как на подходе к особняку градоправителя он проговорил:
– Я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы для меня сделали.
– Пустяки, – буркнула Уми. Для неё это и впрямь не представляло никакого труда. Куда ценнее было то, что она узнала от управляющего.
– Для меня это совсем не пустяк, – возразил Ямада, и Уми с удивлённо покосилась на него. – Последним человеком, который заступался за меня, был покойный учитель, да обретёт его душа покой в Стране Корней. Поэтому я не смел и надеяться, что однажды снова смогу испытать это чувство.
– Какое? – невольно заинтересовалась Уми.
– Заботу, – бесхитростно ответил монах, и отчего-то Уми стало неловко. Она отвернулась, не желая выказывать своё смущение, и продолжила путь.
Чувство общности с Ямадой, охватившее её в доходном доме, растаяло так же быстро, как и появилось – теперь Уми со всею полнотой ощущала, что они с монахом принадлежали к разным мирам. Между служителем Дракона и дочерью якудза связующим звеном оказалась лишь сила, которая протекала через них обоих – и только. Когда Ямада поможет Уми снять проклятие, он покинет Ганрю – возможно, навсегда. А Уми останется в Аосаки-кай, останется в Ганрю. Потому что так должно быть. Потому что её место – среди семьи.
Заходить в особняк градоправителя с парадного входа было бы верхом неразумия: даже одолеваемая злостью от услышанного в доходном доме, Уми не потеряла способности мыслить здраво. Оба высокие и крупные, они с Ямадой были довольно приметной парой, и потому мелькать у ворот особняка Окумуры и привлекать к себе ненужного внимания не стоило.
Поэтому Уми сразу направилась к чёрному ходу, предназначенному только для слуг. На стук в ворота поначалу долго никто не отзывался: должно быть, никого из прислуги поблизости не было. Но после того, как за дело взялся Ямада и пару раз оглушительно треснул по воротине (Уми даже показалось на миг, что могучий кулак монаха пробьёт створку насквозь), в отдалении послышались чьи-то торопливые шаги.
– Кого там принесло дурным ветром? – раздался ворчливый голос.
Створка приоткрылась, и глазам незваных гостей предстало осунувшееся и бледное лицо немолодой уже служанки, которую звали Масако. Она работала у градоправителя не так давно, но Уми часто навещала дядюшку в особняке, и потому служанка сразу узнала её.
– Молодая госпожа Хаяси! – воскликнула она. – Что вы здесь делаете?
– Пришла попрощаться с дядюшкой, – слова дались Уми нелегко, и потому она решила отвлечь внимание Масако, кивнув в сторону Ямады. – Привела вот каннуси, чтобы он провёл необходимые обряды.
Стоявший поблизости Ямада нервно перемялся с ноги на ногу – должно быть, ему не по душе пришлась та роль, которую Уми решила ему уготовить. Но служанка то ли не почувствовала фальши в словах Уми, то ли ей было совсем не до того, потому как она удостоила Ямаду лишь беглым взглядом и с сомнением произнесла:
– Господин Хаяси велел никого не пускать.
Уми шагнула ближе к воротам и самым убедительным тоном, на какой была способна, проговорила:
– Значит, мы постараемся сделать так, чтобы мой отец ни о чём не узнал. А даже если и попадёмся ему или кому-то из братьев клана, я тебя не выдам, можешь не сомневаться.
Похоже, на сей раз слова Уми убедили служанку. Она оглянулась – видимо, чтобы проверить, не было ли поблизости кого из прочей прислуги, – а затем приоткрыла створку ворот пошире и отступила, пропуская Ямаду и Уми внутрь. Масако была одета, как и прочая прислуга особняка, в глэндрийское тёмное платье с белым фартуком, а на ногах у неё были туфли на низком каблуке. Уми пробовала как-то примерить такие, и они оказались жутко неудобными.
– Так и быть, поверю вам на слово, молодая госпожа Хаяси, – торопливо проговорила служанка, понизив голос. – Только вы уж, пожалуйста, сдержите своё слово, иначе мне и впрямь несдобровать…
Уми заверила её, что сдержит своё обещание, и Масако окончательно успокоилась. То и дело косясь на зашторенные окна особняка, служанка зашагала по тропинке, ведущей вглубь сада. Должно быть, хотела провести незваных гостей в дом окольным путём, чтобы их не было видно из окон.
Не желая терять времени понапрасну, Уми решила вызнать у служанки всё, что она могла знать о вчерашнем вечере, когда умер дядюшка.
– Так что тут произошло на самом деле? Пришедший к нам в усадьбу слуга сказал, что все слышали крик градоправителя…
– Это правда. Я в это время как раз была на кухне, готовила господину Окумуре лечебный отвар, который он принимал перед сном. Тут-то он и закричал – да так истошно, словно на него набросился демон какой или злой дух, – веско проговорила Масако, будто и впрямь не понаслышке знала, о чём толкует. – Последнюю неделю господин Окумура был сам не свой: почти не спал, толком не ел, словно хвороба его какая одолела. Да только я такое уже видела: у нас в деревне жил дед один. Поговаривали, что он был колдуном, да только мало кто в это верил: тихий и безобидный был старичок, часто помогал за ребятнёй приглядывать, пока остальные работали в полях. Хоть и старый был, но бодрый: лишь за неделю до смерти стал он слабеть и хиреть прямо на глазах, будто кто из него потихоньку жизнь выпивал. И как-то ночью все проснулись от пронзительного вопля. Выбежали – глядь, а старик-то бьётся посреди дороги, весь в пыли, из ушей и рта кровь хлещет. Так и помер, бедолага – и полиция даже разбираться не стала. Помер и помер старик, что с него взять. Над телом никакой злодей не стоял, чужаков в ту пору у нас не было, а из своих кто такое мог сделать-то? Вот и решили, что старость взяла. Да только когда староста наш зашёл в дом покойного, то увидел, что старик-то колдовством занимался – столько у него трав и корений всяких было, шкуры и сушёные глаза и потроха какие-то в бочках… Одним словом, жуть. Должно быть, демоны его и утащили. Может,
