Воспоминания Петра Николаевича Врангеля - Петр Врангель

И великое беспокойство внедряется в умы наши. Мы озабочены тем, чтобы армия наша, вами предводительствуемая, была спокойна и уверена в том, что отцы и братья, которые о них заботятся, не забыли ее. Мы также озабочены тем, чтобы жизнь Кубанского края не омрачалась никакими событиями, чтобы жизнь эта протекала так же спокойно и уверенно, как уверенно идет к победам Кавказская армия. Но мы не скроем, что совершающиеся события в последние дни бросают в жизнь искры, которые мы от всей души и сердца хотели бы предотвратить вместе с вами. Ваше превосходительство, мы искренно, все члены Рады, как один, заявляем вам, что нас волнует участь задержанных членов Краевой Рады. Вы понимаете, что они, недавние сотоварищи по работе, есть плоть от плоти, кость от кости Кубанского казачества. Пусть они делали ошибки, пусть заблуждались, но все мы, повторяю, как один человек, каких бы убеждений и взглядов мы ни были, мы не можем без душевного содрогания не волноваться за их судьбу.

Мы, представители народа, обращаемся к вам с просьбой учесть момент, учесть жертвы, принесенные нами, и, прежде чем принять решение относительно задержанных членов Краевой Рады, взвесьте всю обстановку, в которой мы живем и которая нас окружает. Рада обращается к вам от чистого сердца с просьбой освободить их и передать в наши руки. (Крики «просим».) Ваше превосходительство, Краевая Рада сумеет в спокойной деловой обстановке обсудить их деятельность и сумеет вынести и определить им должное. Это наша единственная и горячая просьба». («Просим».)

По окончании речи атамана я взошел на трибуну.

«Сегодня, наконец, мне удалось исполнить давнишнее свое желание довести до Краевой Рады голос моей армии, поведать вам о подвигах непобедимых орлов, во главе которых я с гордостью стою; поведать о нуждах, о болестях, с полной уверенностью, что Краевая Рада, истая представительница родной Кубани, истый хозяин Кубанской земли, поймет эти нужды и, как заботливая мать сыну, который борется на фронте, придет на помощь непобедимым орлам Кавказской армии (аплодисменты).

Господа, давно хотел я поведать о подвигах моих орлов, но, к сожалению, не от меня зависело, что голос армии не мог дойти до вас. Не мог дойти он оттого, что были люди, которым это было не на руку. Не раз уже я хотел быть у вас, в тяжелые дни, когда, истекая кровью, выбиваясь из последних сил, Кубанские орлы, прикрывая грудью родную землю, сдерживали напор в десять раз сильнейшего врага, не получая тех подкреплений, которых с болью в сердце ждали. Невзирая на то что на фронте моем ежечасно победа могла обратиться в поражение, я выбрал свободный день и приехал в Екатеринодар. Здесь я заявил о моем желании посетить Законодательную Раду, чтобы в ее лице найти ту помощь, которая необходима была моей армии. Каждый час был дорог. Каждый час, который я терял здесь, мог стоить жизни десяткам тысяч Кубанских сынов. Но Законодательная Рада не удостоила меня своим приглашением. Я уехал, не получив той помощи, на которую имела право моя армия. («Позор».)

Я снова приехал с генералом Науменко и генералом Покровским. Я приехал к атаману просить его ускорить созыв Краевой Рады, в полной уверенности, что Краевая Рада окажет помощь армии, что Краевая Рада будет той матерью, которая позаботится о своих сынах. Я выехал с фронта с сердцем открытым вам. По дороге я прочитал, что вожди Кавказской армии, те вожди, из которых 50 % пролили кровь свою за родную Кубань, были по 15 раз ранены, среди которых почти не осталось целых, эти вожди заслужили в стенах Краевой Рады название “непорядочных”. («Позор».)

Я не мог просить помощи и вынужден был, не побывав у вас, уехать из Екатеринодара. Сейчас тех, кто, прикрываясь именем кубанца, позорил Кубань и, засев в тылу, отрекся от общей Матери-России, к счастью, здесь нет, и я с открытым сердцем и полной уверенностью обращаюсь к вам.

Когда великая, когда-то мощная Россия покрылась потоками крови и разорением, когда обезумевший народ грабил и жег родную землю, здесь, на Кубани, всколыхнулось русское народное сознание, здесь нашли убежище и приют все те, кто не потерял в сердце своем веру в возможность спасения Великой России, все те, у кого честь и совесть еще не умерли. Значение Кубани как созидательницы и носительницы новой русской армии великой свободной России огромно, и это значение не имеет право забыть ни один русский человек. И вот все то, что сделала Кубань ценою потоков крови в деле воссоздания Великой России, все то, за что десятки тысяч кубанцев пролили свою кровь, все это стало забываться, и чистое, незапятнанное имя Кубани – спасительницы России – стало черниться грязными руками тех, кто мелкое свое честолюбие ставил выше блага Родины. Все больше и больше раздается голос, обвиняющий Кубань в какой-то самостийности и в измене России. Неужели Кубань отреклась от России (с мест: «нет»). Неужели то, что говорилось от имени Кубани, все это живет в ваших сердцах. Я знаю, что нет. И здесь, среди вас, от имени моей армии, которая дала мне право говорить потому, что я с ней сроднился и что я с ней составляю одно, я громко говорю тем, которые позорным названием “самостийника-изменника” покрывают Кубань: “Это неправда. Вы не имеете права змеиный шип, который раздавался в тылу армии, принять за клик непобедимых Кубанских орлов”.

С этим пришел я к вам. Я хотел заявить вам, что как командующий армией, где служат ваши сыны и ваши братья, я вправе требовать, чтобы то, что сделано кровью моих орлов, не было захватано грязными руками, что все то, что сделано ими для воссоздания Великой, Единой, Неделимой России, было бы оценено по достоинству и суровый ваш приговор высказан тем, кто своими делами чернит великое дело, сделанное Кубанью для спасения России».

Отметив все трудности 300-верстного похода Кавказской армии по калмыцким безводным степям, я продолжал:

«Предвидя удар сильнейшего врага, я послал телеграмму войсковому атаману и правительству, прося помощи. Я должен засвидетельствовать, что и атаман, и правительство неизменно оказывали мне полную поддержку. (Аплодисменты.) Они все хотели сделать, но не могли, и не могли оттого, что вопросы, от которых зависела жизнь десятков тысяч сынов Кубани, – вопросы эти затемнялись партийными раздорами и недостойной борьбой в тылу. В то время как мы на фронте не знали, что такое черноморцы и линейцы, ибо мы знаем одних сынов Кубани, где черноморцы и линейцы рядом смешивают кровь свою на полях сражений и делят последний кусок, – в это время здесь сеется рознь между черноморцами и линейцами, как будто бы все они не сыны Кубани и Великой России.

В то время как на фронте мы вместе деремся и умираем, “добровольцы”, “иногородние” и “казаки”, здесь идет какое-то “отделение”, которого в жизни нет. В то время как мы, генералы, хорунжие, войсковые старшины и казаки, составляем одну семью, здесь объявляют о том, что войну ведут генералы. Еще недавно здесь, с этой кафедры, раздавались речи, которые я иначе не могу назвать как провокацией. Вы помните, вероятно, речь, сказанную одним из тех, которых, к счастью, сегодня здесь нет, о том, что на фронте приказано арестовать членов рады. Я, командующий армией, мимо которого не может пройти ни один приказ, заявляю вам, что это ложь. Этого никогда не было… Я не политик, а солдат и казак, уважаю казачьи вольности. («Ура», аплодисменты.) Никогда я не позволю себе посягнуть на эти права, но, как командующий армией, я обязан спасти ее и отвечаю за целость моего фронта. И я не могу допустить, чтобы в тылу кучка изменников расшатывала бы мой фронт и недостойным политиканством своим заставляла бы голодать мою армию. Вот почему я просил командующего войсками тыла генерала Покровского изъять тех, кто губит великое дело спасения России, кто позорит Кубань. Это им сделано, и я глубоко верю в то, что теперь, когда изъяты, вырваны с корнем плевелы, ваша мудрость подскажет вам верный путь к тому, чтобы нужды моей армии, моих орлов, ваших сынов и братьев были бы полностью удовлетворены».