В поисках чудесного - Петр Успенский

— Ну, теперь я понимаю, для чего мы живём, – сказал один из наших людей, – и какое место в нашей жизни занимает еда!

Лично мне особенно интересно было наблюдать за тем, какое место в нашей жизни занимают разговоры. На мой взгляд, наш первый пост состоял в том, что все безостановочно на протяжении нескольких дней рассказывали о постах, т.е. каждый говорил о себе. В этом отношении я помню беседы с одним московским другом о том, что добровольное молчание может оказаться самой суровой дисциплиной, какой способен подчиниться человек. Но мы имели в виду абсолютное молчание. Однако даже в этот вопрос Гурджиев внёс тот поразительный практический элемент, который отличал его системы и его методы от всего, что я знал раньше.

— Полное молчание легче, – сказал он, когда я однажды начал излагать ему свои идеи. – Полное молчание есть просто уход от жизни. Для этого человеку нужно находиться в пустыне или в монастыре. А мы говорим о работе в жизни. И человек должен хранить молчание таким образом, чтобы никто этого не замечал. Всё дело в том, что мы слишком много разговариваем. Если мы ограничимся тем, что действительно необходимо, одно это будет означать, что мы соблюдаем молчание. И то же самое во всём – в питании, в удовольствиях, в продолжительности сна – во всём существует граница между необходимым и излишним. После чего начинается "грех". Здесь необходимо разъяснение: "грех" – это нечто такое, что не является необходимым.

— Но если люди будут воздерживаться от всего, что в данное время не является необходимым, – сказал я, – на что станет похожа их жизнь? И как они могут знать, что необходимо, а что нет?

— Опять вы заговорили на свой лад, – возразил Гурджиев. – Я вовсе не говорю обо всех людях. Они никуда не идут, и для них грехов не существует. Грехи это то, что удерживает человека на месте, если он решил двигаться и если он способен двигаться. Грехи существуют только для тех людей, которые уже находятся на пути или приближаются к пути. И тогда грех – то, что останавливает человека, помогает ему обманывать себя, думать, что он работает, тогда как он просто спит. Грех – то, что погружает человека в сон, когда он решил пробудиться. А что погружает человека в сон? Опять-таки всё ненужное, излишнее. Необходимое всегда дозволено; но за его пределами начинается гипноз. Однако вы должны помнить, что это относится только к людям, которые работают или считают, что они работают. Работа в том и заключается, чтобы подвергать себя временным страданиям ради освобождения от страдания вечного. Но люди боятся страдания. Они желают удовольствия сейчас же, раз и навсегда. Они не хотят понять, что удовольствие есть принадлежность рая, что его нужно заработать. И это так не в силу каких-то случайных или внутренних законов морали, а потому, что если человек получает удовольствие, не заработав его, он не сумеет удержать его, и удовольствие превратится в страдание. Но всё дело как раз в том, чтобы получить удовольствие и суметь удержать его. Тому, кто сумеет достичь этого, учиться нечему. Но путь к этому лежит через страдание. А тот, кто думает, что, оставаясь таким, каков он есть, он может доставить себе удовольствие, очень сильно заблуждается. И если он искренен перед самим собой, то наступит момент, когда он сам это увидит".

Но вернусь к физическим упражнениям, которые мы выполняли в то время. Гурджиев показал нам различные методы, применявшиеся в школах. Очень интересными, но невероятно трудными были упражнения, в которых выполнялась серия последовательных движений в соединении с переключением внимания с одной части тела на другую.

Например, человек сидит на полу, согнув колени и положив руки ладонями одна к другой между ступнями. Затем он должен поднять одну ногу и считать: "Ом, ом, ом, ом"... десять раз, затем повторить "ом" девять раз, восемь, семь и так далее до одного раза; снова два раза, три раза и так далее – и в это время чувствовать свой правый глаз. Затем отделить большой палец и "чувствовать" левое ухо и так далее и тому подобное.

Необходимо было, во-первых, помнить порядок движений и "чувствований", затем не ошибиться в счёте, помнить счёт движений и "чувствования": всё это было очень трудно, но на этом дело не кончалось. Когда человек осваивал упражнение и мог выполнять его, скажем, в течение десяти-пятнадцати минут, добавлялась особая форма дыхания, а именно: он должен был несколько раз произнести "ом" при вдохе и несколько раз при выдохе; счёт нужно было произносить вслух. После этого упражнения всё более и более усложнялись вплоть до почти немыслимых вещей. Гурджиев говорил нам, что видел людей, которые целыми днями выполняли подобные упражнения.

Кратковременный пост, о котором я упомянул, также сопровождался особыми упражнениями. В самом начале поста Гурджиев объяснил, что его трудность заключается в том, чтобы не оставлять неиспользованными вещества, которые образуются в организме для пищеварения.

— Эти вещества состоят из очень крепких растворов, – сказал он. – И если их оставлять без внимания, они отравят организм. Их можно использовать. Но как их использовать, если организм не получает пищи? Только посредством увеличения потовыделения. Люди делают огромную ошибку, когда во время поста стараются "беречь силы", производить меньше движений и т.д. Наоборот, энергии нужно тратить как можно больше, тогда пост может быть благодетельным.

И когда мы начали пост, мы не оставались в покое ни, на минуту. Гурджиев заставлял нас бегать по жаре, делая круг в три версты, стоять с вытянутыми руками, шагать на месте, выполнять серию необычных гимнастических упражнений, которые он сам нам показал.

Он постоянно повторял, что выполняемые нами упражнения – не настоящие, что они предварительные и служат для подготовки. Один опыт, связанный с тем, что Гурджиев. говорил о дыхании и об утомлении, открыл и объяснил мне многое – и главным образом то. почему достичь чего-либо в обычных условиях жизни так трудно.

Однажды я удалился в комнату, где никто не мог меня видеть, и начал шагать на месте, стараясь дышать по особому счёту, т.е. делать вдох и выдох за определённое число шагов. Спустя некоторое время, когда я начал уставать, я заметил, точнее, ясно ощутил, что моё дыхание стало искусственным и ненадёжным. Я почувствовал, что вскоре не смогу дышать в соответствии с шагами, что у меня установится обычное дыхание, конечно, ускоренное, но без всякого счёта.

Мне становилось всё труднее и труднее дышать и отмечать время, наблюдая за количеством дыханий и шагами. Я обливался потом, голова начала кружиться, и я подумал, что сейчас упаду. Я уже начал отчаиваться в достижении каких-либо результатов и был готов прекратить упражнение, как вдруг внутри у меня как будто что-то внезапно лопнуло или сдвинулось – и дыхание стало правильным и ровным, соответствующим тому темпу, которого я добивался, причём без всяких усилий с моей стороны, и я стал получать достаточное количество воздуха. Ощущение было необычайно приятным. Я закрыл глаза и продолжал, шагая на месте, легко и свободно дышать, чувствуя, будто во мне увеличивается сила. будто я становлюсь легче и сильнее. По-моему, если бы я смог ещё некоторое время продолжать это упражнение, я получил бы ещё более интересные результаты, потому что через моё тело уже начали проходить особые волны радостной дрожи; а из предыдущих опытов я знал, что это явление предшествует раскрытию внутреннего сознания.

Но тут кто-то вошёл в комнату, и я прекратил упражнение.

После этого моё сердце долго ещё билось в ускоренном темпе; ощущение это не было неприятным. Я шагал на месте и дышал около получаса. Лицам со слабым сердцем такое упражнение не рекомендую.

Этот эксперимент с особой достоверностью показал мне, что данное упражнение можно перенести в двигательный центр, т.е. заставить двигательный центр работать по-новому. Вместе с тем я убедился, что условием для такого перехода является предельная усталость. Человек начинает любое упражнение умом: и только когда достигнута предельная степень утомления, контроль может перейти к двигательному центру. Это объясняло слова Гурджиева о "сверхусилии"; стали понятны и многие из последних его требований.

Но впоследствии, сколько ни пробовал я повторить эксперимент, мне не удалось получить тот же результат, т.е. вызвать то же самое ощущение. Правда, пост закончился. а успех моего эксперимента был до некоторой степени связан с ним.

Когда я рассказал об эксперименте Гурджиеву, он заметил, что без работы общего характера, т.е. над всем организмом, такие вещи могут удаваться разве что случайно.

Впоследствии я несколько раз слышал описания опытов, напоминающих мои, от лиц, изучающих с Гурджиевым пляски и движения дервишей.

Чем более мы видели и уясняли сложность и разнообразие методов работы над собой, тем яснее становились трудности пути. Мы понимали, что здесь необходимо огромное знание, нужны колоссальные усилия и такая помощь, на которую никто из нас не мог и не имел права рассчитывать. Мы обнаружили, что даже начало работы над собой в более или менее серьезной форме представляет собой исключительное явление, для которого необходимы тысячи благоприятных внутренних и внешних условий. И начало ещё не гарантировало будущего. Каждый новый шаг требовал усилий; на каждом шагу нужна была помощь. Возможность чего-то достичь казалась столь незначительной по сравнению с- трудностями, что многие из нас вообще утратили желание совершать какие бы то ни было усилия.