Хранить вечно - Федор Шахмагонов

Доложили, что в кустах обнаружен станковый пулемет. Коробки с расстрелянными лентами. От пулемета тянулся по траве кровавый след. Офицер охраны посоветовал генералу уйти в танк. Генерал отказался.

Да и чего опасаться? По дороге проходили немецкие танки и автомашины моторизованной пехоты, тянулась тяжелая артиллерия. На карте стояли отметки, что передовые танковые отряды углубились далеко от этой поляны.

Кровавый след привел автоматчиков к бронетранспортеру. Он протянулся мимо машины в двух шагах и свернул к лесу. В лесу нашли пулеметчика. Пограничник. Рядовой. Военный врач штаба группы насчитал у него тридцать пулевых ранений. Стало быть, ни последних сил, истекая кровью, он, положив немецких автоматчиков, подполз к бронетранспортеру, зажег его и уполз в лес… Тут и настигла его смерть.

Подошел генерал. За ним поспешил писатель.

— Пишите! — сказал ему генерал. — Славная смерть!

— Вы хотите, чтобы я прославил героизм противника? — спросил писатель.

Генерал был мрачен, под вызывающей холодностью он прятал свою ярость, свое беспокойство. Он искал выхода для своего гнева и обрушил его на гитлеровского любимца с серебряным карандашиком:

— Не опасайтесь отнять славу у немецкого солдата!

— Если я сообщу, что один русский убил тридцать немецких солдат, то…

— То вы этим покажете, с каким противником, с каким опасным и трудным противником пришлось встретиться немецкому солдату! И если мы побеждаем такого противника…

— Да, но тогда у немецкого читателя возникнет вопрос: когда же мы войдем в Москву?

— Когда — это не вопрос! — опять оборвал генерал писателя.

— Нет, это вопрос! — откликнулся писатель. — Рейхсфюрер, направляя меня в вашу группу, высказал уверенность, что это произойдет на восьмой день войны… Имеет ли смысл при таких условиях говорить о героизме противника… Я не успею по этому поводу изложить свои рассуждения, как в газеты придет сообщение о падении Москвы…

Спорить с рейхсфюрером, даже заочно, генерал не пожелал.

Он направился к бронемашине, но по дороге, через плечо, все же счел возможным бросить несколько слов писателю:

— Я все же советую вам сфотографировать это поле боя…

Генерал направился к командирскому танку.

Лесная дорога исполосована гусеницами, по обочинам повалены деревья, изрыты кусты, трава опалена выхлопами газов.

Неширокая речка. На карте она обозначена как рубеж, который был преодолен еще на рассвете. На карте значилось, что мостик через речку охраняется немецким патрулем.

Охраны не оказалось. Впереди маячили ракитные кустики, шел глубокий след по лугу к броду. Танки свернули к броду, бронетранспортер с автоматчиками на мостик.

Я с писателем сидел в бронемашине, замыкающей подвижную группу генерала. Самая удобная позиция для обозрения всего, что произошло около мостика.

Из ракитника по бронетранспортеру кто-то открыл пулеметный огонь. Затем вспышка на бронетранспортере, и по его бронированным бокам побежало змеистое пламя; рухнул мостик, бронетранспортер носом провалился в речку, взорвалась ручная граната.

Командирский танк круто развернулся на месте и открыл ответный пулеметный огонь. Генералу, командующему танковой группы, пришлось самому вступить в бой и отбиваться от нападения.

Два танка двинулись к мостику, автоматчики выпрыгнули из второго бронетранспортера и залегли цепью. Цепи подняли в атаку два офицера охраны и тут же упали, скошенные из кустов пулеметной очередью.

По кустам била танковая пушка.

Из бронемашины было видно, как вдоль берега, укрываясь между ракитами, отступали к лесу пограничники. За ними вдогонку пустился второй танк. Взрыв. И танк закрутился на месте. Ручная граната порвала ему гусеницу.

Пограничники отошли в лес. Оттуда открыли огонь из пулемета. Автоматчики опять залегли.

Командирский танк перенес пушечный огонь на опушку леса.

Пулемет замолчал. Командирский танк зацепил второй танк на буксир, и вся группа двинулась вперед.

Мы провожали передовые отряды танковой дивизии прорыва несколько километров. Вся ударная сила армейской танковой группы пришлась по мирным деревням и селам. Горели сосновые леса. Из Бреста доносилась артиллерийская канонада. Крепость сопротивлялась. Но генерал и не предполагал атаковать ее танками, он ожидал подхода тяжелых гаубиц и мортир, а также пехотных частей.

В седьмом часу вечера мы вернулись на командный пункт. В штабе царило оживление, если не сказать, ликование. К генералу рвались с донесениями.

Я не понимал, что происходит. Я мог предположить, что главные силы Красной Армии специально, с умыслом, оттянуты от границы, чтобы встретить врага на марше, но где же советские истребители, где бомбардировщики, — почему они разрешают свободно двигаться танковым колоннам? Я мог предположить, что главные силы Красной Армии готовятся встретить врага на укрепленных еще до войны оборонительных рубежах, но авиация уже должна действовать против танков и против немецких самолетов. Можно было с ума сойти от недоумения и отчаяния.

Нельзя же было втайне сосредоточить три группы армий на границе, нельзя было не видеть, куда устремляется гитлеровская армия. Мне было известно, что тогда же, когда Рамфоринх объявил мне о восточном походе, такого рода предупреждения поступили в советское посольство в Берлине.

Пожары, расстрелянные колонны беженцев на дорогах… Если бы немцы вошли в пустые, безлюдные деревни, я бы предположил, что их ждут в глубине обороны. Но почему же не эвакуировано мирное население?

Вот тебе еще одно испытание, разведчик! Искать утешения было не у кого.

Офицеры ликовали, солдаты веселились, все это было нестерпимо, но генерал мрачнел час от часу.

— Я не люблю пустоту! — отвечал он на восторженные доклады командиров корпусов, дивизий и офицеров штаба. — Где танки? Где русские танки? — вопрошал он у подчиненных, словно они были виновны в том, что не встретили русских танков.

Сообщение о первом столкновении с русскими танками пришло только к вечеру. Бой развернулся под Пружанами.

К Пружанам успели подтянуться значительные силы. Бесперебойно и беспрепятственно работали все мосты и переправы через Западный Буг, и по ним непрерывным потоком двигались войска. До темноты шли волнами самолеты на восток, тяжело груженные бомбами. Генерал требовал донесений, и самых подробных, о первом танковом бое.

Ночью пришло донесение, что Пружаны заняты, что бой закончен уничтожением русских танков.

Он не скрывал своей радости.