Собрание сочинений. Том третий - Ярослав Гашек

Слова попросил поручик Бергенгольд, тоже оправдываясь, что он не оратор. Он выразил удивление, что капитан Трейделенберг, собравший всех на собрание, не предложил, как следовало бы отпраздновать событие. А то он очень умный, что можно было заметить вчера.

— А что можно было заметить вчера? По-моему, это к делу не относится, — отозвался капитан.

— Тогда скажите мне, пожалуйста, куда вы дели мою зубную щетку, которую взяли у меня? Куда вы ее засунули, а потом ко всем приставали, не видели ли они ее? Так и с покойным всемилостивейшим монархом. К чему вы притянули его труп, а теперь не знаете, что делать?

Капитан Трейделенберг ударил себя в грудь:

— Господа, я вижу, вы взволнованны. Как может поручик Бергенгольд в эту торжественную минуту говорить о таких сугубо личных вещах, которые больно затрагивают любого из нас. Ну на что бы это было похоже, если б я сейчас начал выяснять, куда поручик Берген гольд дел мою банку с гуталином, которую во вторник взял из моей комнаты!

— Это какая-то ужасная ошибка, господа, я никакого гуталина у господина капитана Трейделенберга не брал, это сделал прапорщик Раумер, который курит мои сигареты и вообще паразитничает.

Прапорщик Раумер встал, побледнел и нервно произнес:

— Я попрошу!.. Я требую удовлетворения, как того заслуживает моя оскорбленная честь!

Капитан Трейделенберг вытер пот со лба и заговорил примирительным тоном:

— Господа, неужели вы способны ссориться в эту прекрасную, я хотел сказать — скорбную минуту, когда вся Австрия плачет, конечно, плачет…

Поручик Бергенгольд перебил его:

— Разрешите, — и, повернувшись к бледному прапорщику, спросил: — Ты хочешь получить удовлетворение прямо сейчас или после войны?

Он сказал это таким свирепым голосом, что прапорщик прошептал:

— После войны.

— Господа, — заговорил капитан Трейделенберг, — я предлагаю продолжить. Поскольку не поступило никаких конкретных предложении, я предлагаю, чтоб в доказательство этого несчастья мы носили на правом рукаве черную повязку, которая будет свидетельствовать о нашем патриотическом образе мыслей. Кроме того, мы должны присягнуть на верность новому государю, что можно будет сделать завтра после обеда.

— Все это прекрасно, — возразил подпоручик Клаузнер, — а как зовут нового государя?

— Чтоб не забыть, нового государя зовут Карл. Предлагаю провозгласить ему славу.

— Пардон, закричал старик Аренс, майор, — кому вы хотите кричать «ура», если даже не знаете, который это будет Карл по счету! Карл Первый или Карл Шестой? Вот вы собрались присягать. И что? Присягнем Карлу Шестому, а он, к несчастью, окажется Карлом Первым. Получится, мы изменники, я бы в таком случае сразу застрелился. Ничего себе сюрприз вы хотите мне подстроить.

— Нам, в конце концов, неважно, который он Карл, — заметил капитан Трейделенберг, — слава богу, есть чем развлечься, я хотел сказать — заняться. Я еще раз предлагаю провозгласить славу Карлу, не все ли нам равно, какой Карл будет императором? И повязать на правую руку черную повязку в доказательство нашей скорби по поводу смены на троне. Кто против?

Руку поднял один лишь майор Аренс и упрямо заявил, что не может кричать «ура» черт знает кому. А насчет черной повязки он не возражает, но хочет обратить внимание, что с этим следует подождать, пока не придет официальное распоряжение из военного министерства через посредство Красного Креста.

Однако не так-то просто было носить черную повязку в лагере военнопленных в Мариновке, поскольку в город их не отпускали, а больше негде было взять материала на повязки.

Тогда к начальнику лагеря была послана депутация в составе поручика Бергенгольда и прапорщика Раумера, немного говоривших по-русски.

Когда они сообщили капитану Шувалову, что умер австрийский царь, капитан сперва сказал:

— Ничего не понимаю.

А потом, чтоб отвязались, сказал, что воскресить он им его не сможет.

— Франц-Иосиф очень карошая австрийская царь, — объяснил поручик Бергенгольд, — очень карошая, и, как помери, нам нада сем аршин черной полотно.

— Не понимаю, ничего не понимаю, — ответил капитан Шувалов, и прапорщик Раумер продолжил:

— Франц-Иосиф тот[125], пожалуйст, сем аршин черной полотно, великая парь, сем аршин черной полотно.

— Идите с богом, какой с вами разговор, — приветливо сказал капитан Шувалов, пожимая плечами, и, повернувшись к конвоиру, приказал:

— Отведи их в их казарму, помешались они, что ли.

— Слушаюсь, ваше благородие!

На этом аудиенция кончилась.

По дороге назад конвойные хлебнули горя с этими двумя офицерами. Останавливаясь перед каждой лавкой, они твердили:

— Франц-Иосиф тот, пожалуист, сем аршин черном полотно, великая царь, сем аршин.

— Иди! — заорал на него сопровождающий. — Иди, что с вами такое? Какая вы сволочь вместе с вашим царем!

— Пожалуйст, Франц-Иосиф помери.

— Хорошо, черт побери вашу губернию, помешались немножко, надо вам отдохнуть.

Так и получилось, что господа в Мариновке не носили траура по Францу-Иосифу — черных повязок на рукаве, на что неделю спустя обратила внимание графиня Реверетта-Валтари, член миссии Австрийского Красного Креста, развозившая по лагерям военнопленных теплые набрюшники для офицеров и выяснявшая степень их лояльности.

Позже она подала рапорт о замеченной ею нелояльности непосредственно в министерство.

А в тот день дюжина солдат из татар, несших охрану лагеря, до поздней ночи обсуждали происшествие, и если бы вы спросили кого из них, что он судит о Франце-Иосифе, вам ответили бы:

— Хороший царь, длиной семь аршинов[126] и всегда ходил в рубашке из черного полотна. А когда помер, двое из этой австрийской сволочи спятили.

Примечания

В третий том Собрания сочинении Ярослава Гашека включены произведения, созданные писателем в 1913–1917 годах.

В эти годы произошли значительные изменения в жизни и творчестве Гашека.

С начала первой мировой войны Гашек — солдат австро-венгерской армии, призванный сражаться за интересы австрийской монархии, против которой боролся он пером всю свою жизнь. Вскоре он — военнопленный, добровольно сдавшийся русским. Затем — снова солдат, на этот раз чехословацких частей, легионов, сформированных из чешских и словацких военнопленных, чтобы выступить на фронте бок о бок с русскими солдатами против австро-германских войск. И наконец, после Октябрьской революции Гашек, порвав с легионами, открыто занявшими контрреволюционные позиции, переходит на сторону Советской власти.

Первое время, после того как распалась семья Гашека и жена Ярмила с новорожденным сыном ушла к родителям (май 1912 г.), он отправился странствовать по Чехии. По существу, Гашек оставался странником и по возвращении в Прагу, — не имея постоянного пристанища, он скитался по ночным кабакам, ночевал у приятелей и случайных знакомых.

Зимой 1912 года Гашек сначала сотрудничал в журнале «Свет звиржат» («Мир животных»), который редактировал Гаек, но летом 1913 года снова отправился путешествовать, на этот раз со своим старым приятелем — писателем Зденеком Матеем Кудеем.

Свои странствования они продолжили и летом следующего года. З. М. Кудей описал их позднее в книгах «Хорошо путешествовать вдвоем» и «Хорошо путешествовать вдвоем, втроем — хуже» (1913 и 1927 годы).

Немало событий, связанных с этими путешествиями, вошло и в рассказы Гашека.

С началом войны образ жизни Гашека не изменился, а в январе 1915 года он был призван в армию и направлен в 91-й пехотный полк, расквартированный в Чешских Будейовицах.

Незадолго до мобилизации Гашек успел сыграть с пражскими полицейскими властями свою очередную «гашковину» (как называл его проделки Йозеф Лада). В ноябре 1914 года, ночуя в гостинице «У Вальшу», он так записался в книге для постояльцев: «Ярослав Гашек, купец, уроженец города Киева, прибыл из Москвы». Как «русский шпион», он был доставлен в полицейский участок, где заявил, что просто хотел проверить, насколько в тревожное, военное время бдительна пражская полиция. «Проверка» обошлась ему в пять суток ареста.

Творческое наследие Гашека последних предвоенных и первых военных лет представляет собой очень пеструю картину. Здесь много рассказов, посвященных юношеским странствованиям, непосредственные отклики на летние путешествия 1913, 1914 годов.

В творчестве военных лет заметно уменьшилась доля сатиры, и это понятно: жестокая цензура военного времени буквально «вымела» из печатной продукции малейший намек на сатиру. Если в 1913 году Гашек еще мог опубликовать, например, сатиру-гротеск на государственные органы безопасности («Полицейский комиссар Вагнер»), обличающий австрийскую армию рассказ «Из записок австрийского офицера» и ряд острых политических карикатур («В венгерском парламенте» и др.), то в 1914–1915 годах политическую сатиру Гашека представили лишь два рассказа: «Сказка о мертвом избирателе» и «Букетик незабудок на могилу национально-социальной партии». В основном же это были комические путевые приключения, рассказы о детях и о животных.