Том 10. Вверх дном. Пловучий остров. Флаг родины - Жюль Верн

Король просит гостей садиться, и сам занимает место у камина, мраморную доску которого украшает великолепный бюст работы Франкетти, изображающий королеву в дни ее молодости.

Фрасколену достаточно подхватить последнюю фразу короля, чтобы приступить к своему делу.

- Вы правы, ваше величество, - говорит он, - и мысль, выраженная вами, вполне оправдана, поскольку речь идет о том роде искусства, которым мы занимаемся, - камерная музыка, квартеты гениев классической музыки требуют интимной обстановки, которой не найти в многолюдных собраниях. Для камерной музыки нужна особая сосредоточенность.

- Да, господа, - говорит королева, - эту музыку нужно слушать так, как внимают небесным звукам, и ей подобает святилище...

- В таком случае, - вмешивается Ивернес, - да позволено нам будет на один час превратить эту гостиную в храм, где слушателями нашими станут только ваши величества. - Он еще не окончил своих слов, как лица короля и королевы оживились.

- Господа, - говорит король, - вы хотите... вы задумали...

- Это цель нашего посещения...

- Ах, - говорит король, протягивая им руку, - я узнаю в вас французских музыкантов, великодушие которых не меньше их таланта! Ничто... нет, ничто не могло бы доставить нам большего удовольствия!

И пока слуга приносит инструменты в гостиную и приготовляет все для импровизированного концерта, хозяева приглашают гостей прогуляться с ними по саду.

Затевается беседа, говорят о музыке так, как могут говорить о ней музыканты в самом тесном кругу.

Король высказывает свою любовь к этому искусству: он, видимо, чувствует все обаяние и понимает всю красоту музыки. Вызывая удивление слушателей, он обнаруживает хорошее знание композиторов, которых сейчас будет слушать... Он прославляет наивный и в то же время изобретательный гений Гайдна... Он вспоминает слова одного критика о Мендельсоне, выдающемся мастере камерной музыки, который умеет изложить свою мысль языком Бетховена... А Вебер - какая тонкая чувствительность, какой «изящный ум!.. Очень своеобразный художник!

Бетховен, конечно, царь инструментальной музыки... В своих симфониях он открывает душу... Его творения не уступают ни в величии, ни в ценности шедеврам поэзии, живописи, скульптуры и архитектуры. Это светоч, который, перед тем как окончательно закатиться, просиял в «Симфонии с хором», где голоса инструментов так тесно сливаются с голосами людей!

- А ведь он никогда не научился танцевать в такт музыке!

Легко представить себе, что это весьма неподходящее замечание принадлежало Пэншина.

- Да, - с улыбкой отвечает король, - вот, господа, доказательство, что орган, необходимый музыканту, отнюдь не ухо. Сердцем, только сердцем он и слышит! И разве не доказывает этого несравненная симфония, о которой я говорил: ведь Бетховен сочинил ее тогда, когда был уже глух и не мог внимать ее звукам.

Затем увлекательное красноречие короля переносится на Моцарта.

- Ах, господа, -говорит король, - я хочу излить перед вами свое восхищение. Уже так давно не имел я возможности поговорить по душам! Ведь вы первые музыканты, которых я вижу со времени моего переезда на Стандарт-Айленд. Моцарт! Моцарт! Один из ваших музыкальных драматургов, величайший, по моему мнению, композитор конца девятнадцатого века, посвятил Моцарту чудесные страницы. Я их прочел и никогда не забуду! Этот французский композитор пишет о том, с какой легкостью Моцарт предоставляет каждой ноте звучать по-своему, не нарушая хода и характера музыкальной фразы... Он говорит, что патетическую правду Моцарт объединяет с совершенством пластической красоты. Ведь только одному Моцарту удавалось с неизменным успехом находить истинную музыкальную форму для каждого чувства, для каждого оттенка страсти или характера, для всего того, из чего складывается внутренняя драма человека! Моцарт ее король, - что такое король в наши дни? - прибавляет его величество, покачивая головой. - Поскольку бога-то еще признают - я бы назвал его божеством, божеством музыки!

Невозможно передать, с какой горячностью король высказывает свое восхищение. Когда все опять переходят в гостиную, он берет со стола небольшую книжку. Эта книжка, которую он, вероятно, много раз перечитывал, носит название «Дон Жуан» Моцарта». Король раскрывает ее и читает вслух несколько строк, слетевших с пера мастера, который глубже всех понимал и больше всех любил Моцарта, - с пера знаменитого Гуно: «О Моцарт, божественный Моцарт! Только тот не обожает тебя, кто плохо понимает! Ты вечная правда! Ты совершенная красота! Ты неисчерпаемая прелесть! Ты глубок и всегда прозрачен! В тебе - полная зрелость и вместе с тем детская простота. Ты все почувствовал и все выразил в музыке, которую никто не превзошел и никогда не превзойдет!»

Теперь Себастьен Цорн и его товарищи берутся за инструменты и при мягком свете, которым заливает гостиную электрическая люстра, играют первую пьесу из отобранных ими для концерта.

Это десятый квартет Мендельсона, ля-минор, соч. 13; он вызывает полный восторг слушающих.

За ним следует третий квартет Гайдна, до-минор, соч. 75, - «Австрийский гимн», исполненный квартетом с несравненным искусством. Никогда еще музыканты не играли с большим совершенством, чем в этом уютном святилище, где их слушают отрекшиеся от власти король и королева.

Закончив этот гимн, великолепно расцвеченный гением композитора, они исполняют шестой квартет Бетховена, си-бемоль, соч. 18, - «Меланхолический», как его называют, грустного характера; он наделен такой проникновенной силой, что вызывает на глаза слезы.

Затем идет изумительная фуга до-минор Моцарта, настолько свободная от всякой схоластической учености, такая совершенная, такая естественная, что кажется, будто это стремится прозрачный поток или будто легкий ветерок пробегает по нежной листве. И наконец они играют один из самых чудесных квартетов божественного композитора - десятый, ре-мажор, соч. 35. Им заканчивается концерт, какого и не слыхивали набобы Миллиард-Сити. Король и королева продолжают жадно слушать, и французы не устали бы исполнять эти изумительные произведения.

Но уже пробило одиннадцать, и король говорит:

- Благодарим вас, господа, и верьте: наша благодарность идет из самой глубины сердца. Ваша совершенная игра доставила нам такое наслаждение, что воспоминания об этом не изгладятся никогда.

- Если вашему величеству угодно, - говорит Ивернес, - мы могли бы...

- Нет, господа. Вы много сделали для нас... Но не будем злоупотреблять вашей любезностью... Уже поздно, а кроме того... этой ночью... я работаю...

Это последнее слово, произнесенное королем, возвращает музыкантов к действительности. Услышав его из уст монарха, они смущаются... опускают глаза...