Всё о Манюне (сборник) - Наринэ Абгарян

Потому что если белье подсинено неравномерно и накрахмалено так, что торчит колом и затаскивать его в окно приходится всей семьей, то хозяйка из тебя совсем никудышная. А если белье слегка подсинено, и накрахмалено в меру, и колышется аккуратным рядком, наволочка к наволочке, и пододеяльники надуваются парусами, а полотенца выстроились правильной шеренгой – от самых длинных до самых коротеньких, то такой хозяйке почет и уважение. И прищепки, безусловно, должны быть в одну масть, а не синенькая, следом желтенькая, а потом красненькая. Это же не елочная гирлянда, а серьезная стирка, можно даже сказать – визитная карточка каждой хозяйки. Поэтому прищепки (по-нашему шпильки) покупались с особенной тщательностью, не выбивались из общей цветовой гаммы и хранились как зеница ока в специальных ящичках под кухонными подоконниками.

Бельевой столб служил верой и правдой нашему дому до той поры, пока на пустыре не затеяли стройку. Видимо, активные строительные работы сделали свое черное дело, «растрясли почву», и однажды утром столб накренился и рухнул со всей своей высоты на крышу гаража тридцать второй квартиры. Не случись на его пути этого гаража, он бы въехал в окно какой-нибудь квартиры и устроил там сокрушительный тарарам. А так он культурно свалился на гараж и основательно подмял его крышу. А стоящий рядом с гаражом Акопов мотоцикл оказался под грудой колотого шифера, который дождем посыпался с покореженной крыши.

Катаклизм случился утром. Аккурат когда мы воевали с яичницей – мама решила, что ее дети вполне уже созрели, чтобы есть культурно, помогая себе ножами. Когда свалился бельевой столб, Каринка, громко возмущаясь: «Зачем нам это надо!» – в пятый раз подбирала с пола упавший нож.

– ДУДУМММММ! – раздался ужасающий грохот.

– Дудумммммм! – это Каринка, резко выпрямившись, ударилась головой об стол. – Что это было? – выпучилась она.

Мы кинулись к окну и ойкнули – посреди двора подпиленной мачтой торчал рухнувший столб, кругом были раскиданы оборвавшиеся бельевые веревки вперемешку с бельем, а гараж тридцать второй квартиры выглядел так, словно получил сокрушительный щелбан. Это было настоящее бедствие не только для Акопа и владельца гаража дяди Володи, но и для хозяек. Им пришлось бегать по двору с тазиками наперевес, собирать испачканное белье, перестирывать его еще раз, а потом обзванивать знакомых и родственников и выяснять, у кого можно его высушить.

Как раз в тот день мама затеяла большущую стирку. Хорошо, что она не успела ее развесить, а то пришлось бы и нам бегать по двору и сдирать с веревок пододеяльники и наволочки. А так мама сначала поохала, глядя на катаклизм, развернувшийся под нашими окнами, потом аккуратно распределила белье по пакетам, загрузила Сонечку в коляску, и мы всей честной компанией потопали к Ба. К тому моменту, когда мы вышли из дому, во дворе уже бушевал митинг из оскорбленных до глубины души домохозяек, готовых прямо сейчас отправить к праотцам нерадивого архитектора Антоняна.

На Акопа было больно смотреть – он бегал вокруг разбитого мотоцикла и выдирал пучками волосы на голове. Чуть поодаль проводили консилиум рабочие со стройки. Одни предлагали подогнать кран, чтобы убрать с крыши гаража трубу, а другие – дождаться приезда прораба. Каринка сбегала к мотоциклу, вернулась с квадратными глазами и рассказала, что пострадали фары, сиденья и даже люлька.

– Бедный Акоп, – сокрушалась она. – Теперь ему придется продавать мотоцикл, чтобы отремонтировать его.

– Это как?

– Я тоже не очень поняла, но он бегал вокруг мотоцикла и приговаривал– теперь, чтобы его отремонтировать, надо продать. Видимо, с ума сошел от горя.

– Видимо, да, – вздохнула я.

– Потому что он не хранил его в сумоцке. А если бы хранил в сумоцке, то такое не случилось бы, – неожиданно подала голос Гаянэ.

– Что он должен был хранить в сумочке?

– Мотоциклу свою, вот что!

Мы с Каринкой переглянулись, но ничего не стали говорить – ну что тут скажешь? А довольная своей проницательностью Гаянэ с нежностью погладила сумочку и важно поправила ремешок на плече.

Сумочка была предметом бесконечной гордости нашей сестры – достаточно вместительная, темно-бордовая, с медно-рыжей, воинственно торчащей застежкой. Однажды Гаянэ съездила с мамой и папой в гости к папиному бывшему однокурснику и вернулась оттуда, взволнованно прижимая к груди эту сумочку.

– Смотрите, что мне подарили! – повертела она перед нашими вытянувшимися физиономиями своим богатством.

Мы обстоятельно исследовали подарок. Внутри он был еще краше – два просторных, обшитых белой хрусткой тканью отделения, кармашек с молнией на боку и вышитый золотыми буквами ярлык.

– Тетя Эля сказала, что устала от этой сумоцки, и отдала ее мне, – радовалась сестра. – Теперь я с нею буду куда угодно ходить – и в гости, и в кино, и в… и в ресторан!

– Быгага! Ресторан, – покатились мы с Ка– ринкой. – Ну ты и скажешь. В ресторан! Кто тебя туда пустит!

На самом деле нам было не смешно и даже очень завидно – настоящая взрослая женская сумочка досталась не нам, а маленькой Гаянэ. Разве это справедливо? Мы даже попытались под шумок отнять ее у сестры, но она подняла такой крик, что мигом прибежали взрослые и отругали нас за безобразное поведение.

Обращалась с сумочкой сестра очень бережно – выгуливала только в гости, а в свободное от светских визитов время хранила в запирающемся на ключ секретере. В одном отделении сумочки лежали крошечная расческа, пустая, зато вкусно пахнущая баночка из-под монпансье, железный рубль и помятая фотография. На этой фотографии Гаянэ сосредоточенно терзала в руках соску, держа в зубах погремушку. В другом отделении сумочки хранились исписанная каракулями записная книжка, зеленый карандаш и – внимание! – спичечный коробок. Бьюсь об заклад, что вы ни за что не догадаетесь, что лежало в этом коробке! Готова поспорить на сто тысяч мильон титильон рублей. На гугол рублей! На восемь гуголей! Ладно, не буду вас томить, расскажу сразу. Все равно не догадаетесь. В коробке из-под спичек Гаянэ хранила таблетку тетрациклина. Розовенькую, кругленькую, всю из себя глянцевую таблетку, которую она выпросила у мамы, предварительно поклявшись, что никогда не станет ее есть.

На вопрос, зачем ей таблетка, сестра всегда давала разные ответы. Сегодня она говорила, что таблетка для «возмозных перемен», завтра – «чтобы глаза были пупырцатые», а послезавтра вообще могла сказать, что таблетка для того, чтобы луна была круглая. Точка.

– Этот ребенок передает какую-то шифрованную информацию из космоса, а мы не можем ее разгадать, – смеялся папа.

– Дадада! – важно кивала Гаянэ, доставала из сумки блокнот и вносила туда очередную запись каракулями.

– А что ты написала? – любопытствовал папа, осторожно заглядывая через плечико дочки в блокнот.

– Погоду, – безмятежно отвечала Гаянэ. – Завтра будет туман, ветер северо-юзный. Девяносто восемь градусов. Местами снег.

– Прямо-таки снег? – прятал улыбку папа.

– Ладно, лед, – охотно шла на уступки сестра.

Если Гаянэ предпочитала ходить в гости только с сумочкой через плечо, то Сонечка, отправляясь на прогулку в коляске, требовала обязательного музыкального сопровождения. Обязательное музыкальное сопровождение обеспечивал ей радиоприемник «Электроника». Без радиоприемника наша младшая сестра наотрез отказывалась залезать в коляску. Однажды, только однажды мама настояла на своем, усадила упирающуюся дочку в коляску и пошла выгуливать ее по периметру двора. Прибежала она ровно через пять минут с насквозь зареванной Сонечкой на руках. Потому что ор, который подняла сестра, обнаружив себя: а) на улице, б) в коляске и в) без «Электроники», – разбудил в далеком Китае знаменитое терракотовое войско императора Цинь Шихуанди и вызвал торнадо в американском штате Огайо. Больше на такие эксперименты с Сонечкой мама не решалась.

Поэтому покидали мы двор традиционной веселенькой кавалькадой. Впереди, под звонкое Пугачевское «Арлекино», катилась цвета весенней травы коляска Сонечки. Периодически «Арлекино» прерывался сводками новостей: «шфшшшш… нском аэропорту сделал аварийную посад… шфшшшш. голодающие африканские стр… шфшшшш. реда– ем концерт по заявкам труж. хшфшшшш. говорит Москва!»

Рядом с мамой, буквально вцепившись в подол ее юбки, шествовала Гаянэ. Сестра важно задирала к уху плечо, на котором болталась сумочка, а для верности прижимала ее к боку локтем и, периодически оборачиваясь, бросала грозные, предостерегающие взгляды на нас. Чтобы мы вдруг не покусились на ее богатство.

А замыкали шествие, делая вид, что не имеем к нему вообще никакого отношения, мы с Каринкой. Горожане при виде нашей процессии совершенно не удивлялись и, перекрикивая немилосердное шипение радиоприемника, пытались заводить с мамой светские беседы: