1937. Трагедия Красной Армии - Олег Сувениров

В 1962 г. бывший секретарь Специального судебного присутствия Верховного суда СССР диввоенюрист И.М. Зарянов сообщил о своем разговоре с председателем этого присутствия армвоенюристом В.В. Ульрихом, лично докладывавшим 11 июня 1937 г. И.В. Сталину о ходе судебного процесса над маршалом М.Н. Тухачевским и его сотоварищами: «Он (Ульрих… – О.С.) говорил, что имеется указание Сталина о применении ко всем подсудимым высшей меры наказания – расстрела»39.

Но в связи с началом большого террора, повальными расстрелами десятков и сотен тысяч людей Сталин, очевидно, решил просто хлопотным и нерациональным делом принимать председателя Военной коллегии Верховного суда СССР всякий раз, когда ему «потребуется» того или иного человека расстрелять. И вот в это время в высшем эшелоне руководства страной сложилась и, по крайней мере, до конца 1938 г. безостановочно и безотказно действовала немыслимая для элементарно цивилизованного государства беспрецедентно преступная практика, когда, по свидетельству Н.С. Хрущева, «в НКВД составлялись списки лиц, дела которых подлежали рассмотрению на Военной коллегии, и им заранее определялась мера наказания. Эти списки направлялись Ежовым лично Сталину для санкционирования предлагаемых мер наказания. В 1937–1938 годах Сталину было направлено 383 таких списка на многие тысячи партийных, советских, комсомольских, военных и хозяйственных работников, и была получена его санкция»40.

Так, в ноябре 1937 г. нарком внутренних дел СССР обращается с ходатайством к секретарю ЦК ВКП(б): «Тов. Сталину. Посылаю на утверждение четыре списка лиц, подлежащих Суду Военной коллегии:

1. Список № 1 (общий).

2. Список № 2 (быв. военные работники).

3. Список № 3 (быв. работники НКВД).

4. Список № 4 (жены врагов народа).

Прошу санкции осудить всех по первой категории[50].

Ежов»41.

Делегатам XXII съезда КПСС было официально доложено, что списки эти были рассмотрены Сталиным и Молотовым, и на каждом из них имеется резолюция: «За. И. Сталин.

В. Молотов»42.

Имевший возможность ознакомиться с этими страшными списками Д.А. Волкогонов опубликовал еще несколько поразительных примеров. Вот один документ (к сожалению, без даты).

«Товарищу Сталину.

Посылаю списки арестованных, подлежащих суду Военной коллегии по первой категории. Ежов».

Резолюция «вождей» гласит: «За расстрел всех 138 человек.

И. Ст., В. Молотов».

А вот другой, еще более разительный документ:

«Товарищу Сталину.

Посылаю на утверждение 4 списка лиц, подлежащих суду, на 313, на 208, на 15 жен врагов народа, на военных работников – 200 человек. Прошу санкции осудить всех к расстрелу. 20.VIII.38 г. Ежов». Резолюция опять однозначная, означающая неизбежную смерть для сотен безвинных людей: «За. 20.VIII. И. Ст., В. Молотов». Кровь стынет в жилах, когда читаешь у Волкогонова о том, что за один день 12 декабря 1938 г. Сталин и Молотов дали санкцию на осуждение к расстрелу 3167 человек43.

К сожалению, полностью эти списки до сих пор не вовлечены в научный оборот и не изучены должным образом. Я пытался получить их в Центральном архиве ФСБ РФ, но мне было заявлено, что там их нет. И пока невозможно сказать, сколько обреченных военных было в этих списках. Опубликованное утверждение Г.А. Куманева: «По архивным сведениям только с 27 февраля 1937 года по 12 ноября 1938 года НКВД получил от Сталина, Молотова и Кагановича санкции на расстрел 38 679 военнослужащих»44, на мой взгляд, не выдерживает научной критики. Во-первых, автор призывает верить ему на слово, поскольку не указывает источник приводимых им «архивных сведений». Во-вторых, «вожди» партии давали санкцию не НКВД, а по просьбе НКВД для Военной коллегии Верховного суда СССР. И санкция эта давалась не на расстрел, а на осуждение к расстрелу (или тюремному заключению). В-третьих, по авторитетному свидетельству Н.С. Хрущева, в этих списках фигурировали не только военнослужащие, но и партийные, советские, хозяйственные кадры. И, наконец, специальное исследование работы Военной коллегии в 1937–1938 гг. не подтверждает, а, точнее говоря, опровергает это утверждение Г.А. Куманева, явно и значительно завышающее количество военнослужащих, попавших в эти зловещие проскрипционные списки.

Историкам до сих пор не известно, чтобы в XIX–XX веках хоть один державный властелин, будь то император, король или какой-либо диктатор, так цинично и нагло диктовал свою волю высшим судебным органам. Сразу же возникает вопрос: как практически реализовалась воля «вождя»? В некоторых кругах юристов высказывается мнение, что по получении утвержденных Сталиным списков, обреченные немедленно отправлялись из застенков НКВД на расстрел. Так, например, со ссылкой на свой разговор с генерал-лейтенантом юстиции В.В. Борисоглебским, заявлял в личной беседе с автором бывший помощник председателя Верховного суда СССР И.Д. Мелихов45. Однако и сам характер ходатайств Ежова, и изученные мною документы не дают возможности подтвердить эту версию. Ведь Ежов не просит разрешения «расстрелять» намеченные им жертвы, а просит «санкции осудить всех по первой категории». И документы свидетельствуют, что включенные в эти списки военные работники были затем «пропущены» через Военную коллегию.

И опять вопрос: как эта воля «вождя» доводилась до членов Военной коллегии Верховного суда СССР? Ведь при повсеместных фарисейских разглагольствованиях о «революционной законности» даже Ежову не так-то просто было вызвать судей и сказать: осудите всех к ВМН, вот резолюция Сталина. Можно только предполагать, что эта резолюция как-то сообщалась председателю Военной коллегии.

Наиболее убедительную, на мой взгляд, версию высказал недавно в личной беседе проработавший в послевоенные годы в аппарате Военной коллегии 45 лет военный юрист М.С. Сиротинский. О том, как это делалось в 1937–1938 гг., ему доверительно в первые послевоенные годы рассказывал адъютант всемогущего Ульриха капитан юстиции Я.П. Сердюк. Оказывается, все просто, как мычание. На обложке (или на первой странице?) обвинительного заключения, направляемого проводившими предварительное следствие сотрудниками НКВД на судебное следствие Военной коллегии Верховного суда СССР, ставилась скромная и совсем ничего не значащая для непосвященных цифрочка «1» или «2»46. У меня пока нет достаточных данных, чтобы определенно сказать, кто именно обладал прерогативой ставить эту цифру: сам Ежов или кто-то из его заместителей, а может, и следователь. Но это и не так важно. Очевидно, что эта цифра появлялась лишь после получения санкции «вождя» и его присных. Единица означала неизбежную смерть заклейменного подсудимого, двойка – 10 лет лишения свободы (а с сентября 1937 г. – до 25 лет).

Таким образом, при том объеме власти, которую уже в то время сумели захватить Сталин и НКВД, Военной коллегии Верховного суда СССР отводилась незавидная роль квазиюридического оформления «высшей воли», подаваемой под соусом «генеральной линии партии». Но рептильная пресса неустанно шумела о приговорах, выносимых именно Военной коллегией, как якобы адекватно выражавших волю всего советского народа.

Для того чтобы наиболее рельефно представить себе ту обстановку, в которой проходило судопроизводство в военных трибуналах и в Военной коллегии Верховного суда СССР, необходимо сказать и о прямых попытках следователей НКВД воздействовать на поведение подсудимых на суде. Самая главная их забота состояла в том, чтобы любыми путями заставить подсудимых подтвердить на суде те «признательные» показания, которые следователям удалось вырвать у них в ходе предварительного следствия.

Как установлено дополнительной проверкой, перед началом судебного процесса по делу Тухачевского и других все обвиняемые вызывались к следователям, которые знакомили их с показаниями на предварительном следствии и требовали, чтобы арестованные на суде подтвердили свои прежние показания. Подсудимые находились под неусыпным контролем следователей и в ходе самого судебного процесса. Вот что, например, показал бывший начальник отделения Особого отдела ГУГБ НКВД СССР А.А. Авсеевич на допросе 5 июля 1956 г.: «После того как следствие было окончено, было созвано оперативное совещание, это было за сутки-двое перед процессом, на котором начальник отдела ЛЕПЛЕВСКИЙ дал указание всем лицам, принимавшим участие в следствии, еще раз побеседовать с подсудимыми и убедить их, чтобы они в суде подтвердили показания, данные на следствии. Накануне суда я беседовал с ПРИМАКОВЫМ, он обещал подтвердить в суде свои показания. С другими подследственными беседовали другие работники отдела. Кроме того, было дано указание сопровождать своих подследственных в суд, быть с ними вместе в комнате ожидания. В день суда я находился с ПРИМАКОВЫМ, согласно указаниям руководства отдела. Перед началом судебного заседания все следователи были, и как только привезли арестованных, я, как и другие работники, пошел в комнату, где был ПРИМАКОВ. Все арестованные находились в отдельных комнатах и с каждым находился следователь. Среди других, я помню, были УШАКОВ и ЭСТРИН… Перед самым судебным заседанием, по указанию ЛЕПЛЕВСКОГО, я знакомил ПРИМАКОВА с копиями его же показаний»47.