Двадцать тысяч лье под водой (пер. Вовчок) - Жюль Верн

Из костистых рыб нам встретились губаны, обычные для этих мест; синагриды, у которых радужная оболочка вокруг глаз сверкала, как огонь; горбыли, или сциены, метровой длины, с широким ртом, вооруженные маленькими зубами; голубые корифены, отливающие серебром и золотом; рыбы-собаки с треугольными головами; голубоватые палтусы, совершенно лишенные чешуи; батрахоиды с желтыми поперечной и продольной полосами в виде буквы Т; маленькие бычки, испещренные коричневыми пятнышками; представители семейства лососевых, стройные мугиломоры, которых Ласепед посвятил своей подруге жизни; и, наконец, красивые американские кавалер-рыбы, украшенные всевозможными орденами и лентами, часто посещающие североамериканские берега, где живет народ, который, впрочем, очень мало уважает подобные знаки отличия.

Ночью воды Гольфстрима блестели фосфоресцирующим светом, соперничая с нашим электрическим освещением, особенно во время частых гроз.

8 мая мы проходили мимо мыса Гаттераса на побережье Северной Каролины. В этом месте ширина Гольфстрима достигает семидесяти пяти миль, а глубина — двухсот десяти метров. «Наутилус» по-прежнему плыл, не придерживаясь определенного курса.

В этих условиях бегство наше могло бы осуществиться. Нас никто не охранял. Берега были населенные и могли предоставить нам удобное убежище. В океане беспрестанно встречались пароходы, совершавшие рейсы между Нью-Йорком, Бостоном и Мексиканским заливом, днем и ночью вдоль американского берега сновали маленькие каботажные шхуны, которые могли бы нас подобрать.

Нам показалось это благоприятным обстоятельством, несмотря на тридцатимильное расстояние, отделявшее «Наутилус» от берега.

Только погода беспокоила канадца. Мы приближались к тем местам, где часто бывают грозы, шторма и циклоны, рождаемые Гольфстримом. Пускаться на небольшой шлюпке в разбушевавшийся океан означало идти на верную смерть. Нед Ленд сознавал это. И грыз удила, страдая тоской по родине. Излечить эту тоску могло только бегство.

— Надо с этим кончать, — сказал он мне в тот же день, — я до тех пор не успокоюсь. Ваш Немо все отдаляется от земли, идет к северу, а мне уже хватило Южного полюса, к Северному с ним не пойду!

— Что же делать, Нед, если в настоящую минуту бегство невозможно?

— Надо объясниться с капитаном. Вы молчали, когда мы были около берегов вашей родной Франции, теперь мы в морях американских, и я молчать не хочу. Как подумаю, что через несколько дней «Наутилус» будет на широте Новой Шотландии, что около Ньюфаундленда есть широкий залив, в который впадает река Святого Лаврентия, что река эта — моя родная река, что на ней мой родной Квебек, так меня злость и душит! Нет, я скорее брошусь в море, а здесь не останусь! Мне душно здесь!

Очевидно, у Ленда лопнуло терпение. Его живая натура не выдерживала такого долгого плена. С каждым днем он менялся в лице, нрав его становился все угрюмее. Я понимал, что он невыносимо страдает, потому что и сам тосковал по родине. Почти семь месяцев мы не имели никаких известий с земли. К тому же отчуждение капитана Немо, его мрачное настроение и задумчивость, особенно со времени схватки с осьминогами, — все это угнетало меня. Во мне исчезла восторженность, с которой я жил на «Наутилусе» первое время. Надо было быть таким невозмутимым, как Консейль, чтобы сжиться с этой средой обитания. Если бы у него вместо легких были жабры, он, право, был бы не менее счастлив.

— Ну? — спросил Нед Ленд, недовольный моим молчанием.

— Вы хотите, Нед, чтобы я спросил у капитана Немо, каковы его намерения относительно нас?

— Да, хочу!

— Несмотря на то, что он уже высказал?

— Да. Я хочу их слышать еще раз — в последний. Спросите от моего имени, если хотите.

— Но я его редко встречаю: он меня избегает.

— Значит, надо идти к нему!

— Хорошо, Нед, спрошу.

— Когда? — настаивал канадец.

— Когда с ним встречусь.

— Может быть, мне пойти к нему? — Нет, предоставьте это мне: завтра… — Нет, сегодня!

— Хорошо, я с ним поговорю сегодня.

Нед Ленд ушел.

Я решил действовать немедленно. Лучше сразу покончить с этим делом, чем ждать его решения.

Я пошел в свою каюту и там услышал шаги в каюте капитана Немо. Случая с ним встретиться я упускать не хотел и постучался в его дверь. Ответа не было. Я постучал еще раз, потом повернул ручку. Дверь открылась.

Когда я вошел, капитан склонился над столом, занятый чем-то, и не слышал моих шагов.

Я сказал себе, что не уйду отсюда, прежде чем не поговорю с ним, и подошел к нему поближе.

Он вдруг поднял голову, нахмурился и резко спросил:

— Это вы? Что вам здесь надо?

— Поговорить с вами, капитан.

— Но я занят, я работаю. Я ведь вам предоставляю свободу работать в уединении, почему я сам не могу ею пользоваться?

Прием был мало ободряющим. Но я решил все выслушать, потому что у меня было что сказать.

— Капитан, — начал я холодно, — мне нужно поговорить с вами о деле, не терпящем отлагательства.

— Какое такое дело? — спросил он иронически. — Не сделали ли вы открытие, а я какое-либо упущение? Не выдало ли вам море одну из своих тайн?

Он был далек от предмета. Но прежде чем я успел ответить, он мне сказал серьезно, указывая на рукопись, раскрытую на столе:

— Вот, Аронакс, рукопись на нескольких языках: в ней вкратце изложены результаты моих морских исследований, и я надеюсь, что труд этот со мной не погибнет. Подписанная мной, дополненная моей биографией, она будет вложена в такой аппарат, который не утонет и не промокнет. Последний, кто останется в живых на «Наутилусе», бросит его в море, и он поплывет по воле волн.

Его подпись! История его жизни, переданная им самим! Его тайна, со временем раскрытая!.. Но в настоящую минуту я в этой исповеди увидел лишь возможность приступить к делу.

— Капитан, — сказал я, — эту мысль, разумеется, остается только одобрить. Плоды ваших научных трудов не должны пропасть даром. Но для осуществления своей цели вы выбрали, мне кажется, средство довольно примитивное. Как узнать, куда этот аппарат прибьет ветер и в какие руки он попадет? Нет ли средства лучше? Может быть, вы сами или кто-нибудь из ваших?..

— Никогда, Аронакс! — резко прервал меня капитан.

— И я, и мои спутники готовы хранить эту рукопись, если вы возвратите нам свободу…

— Свободу! — вскрикнул он, встав с места.

— Да, об этом я и пришел вас спросить. Мы уже семь месяцев находимся на вашем корабле, и сегодня я, от имени моих товарищей и от своего собственного, спрашиваю вас: намерены вы оставить нас здесь навсегда?