Искатель. 1961–1991. Выпуск 2 - Хэммонд Иннес

— Ты та-а-ак, гаденыш?! — просипел Торос, схватил Мишку за шиворот и пихнул в занавеску. Мишка запутался, упал, проехал по линолеуму и трахнулся головой о ножку тахты. В голове зазвенело, закружилось, потом зазвучала какая-то мелодия, перед глазами посыпался снег и замерцали звезды. На этом фоне выплыла искаженная ужасом морда Рыжего, и Мишка понял, что если сейчас отдаст пса, то превратится в предателя и останется им на всю жизнь, и все это время ему не будет покоя и прощения. Он открыл глаза и увидел перед собой ковер, а на нем, в верхнем углу — тулку и патронташ.

— Вылазь, говорю, сучок! — пыхтел на кухне Торос и шлепал о пол веревкой. — У-убью гада!

Раздался скрип отодвигаемого топчана.

И тогда Мишка под матерные угрозы Тороса забрался с ногами на тахту, снял патронташ, ружье, с трудом переломил его, сунул в стволы два патрона, спрыгнул на пол и пошел в кухню. Там он увидел Тороса, стоявшего на коленях и тянувшего через топчан Рыжего. Пес упирался и натужно хрипел, вонзив зубы в веревку.

— Не трогай! — опять сказал Мишка и поднял ружье к животу.

— Отцепись, щенок, пришибу! — зашипел, не поворачиваясь, Торос.

И тогда Мишка нажал скобу. Ужасно, невероятно громко ахнул выстрел, пришельца заволокла дымная пелена.

Когда пелена спала, Мишка увидел Тороса. Тот стоял у печи, подняв руки к плечам. Губы его дрожали так сильно, что было слышно, как они шлепались одна о другую. Между шлепками из них вылетали отдельные звуки:

— Ув…ва…уб…

— Не трогай, Торосище Ледовитое, — как во сне, сам не понимая, что говорит, прошептал Мишка.

Торос согласно закивал, плаксиво улыбнулся и медленно, боком, пошел к двери. А Мишка стоял оцепенело и не сводил взгляда с Тороса. Наверное, потому, что не верил его неожиданному смирению.

Торос задом вышел из кухни, и уже на улице возник его жалостный вопль:

— Уб…бы… би-и-или?! У-уби-и-или-и!!!

Рыжий видел, как человеческий ребенок выпустил из рук ружье и опустился на оленью шкуру. Тогда пес прополз под топчаном, хотел перепрыгнуть через ружье, но не решился. Второй раз в течение дня он встретился с человеческими орудиями убийства: там, в сарае — с веревкой и ножом, тут с убивающей палкой. После грохота, извергнутого ею, в кухне пахло не только порохом, но и кровью Тороса. Рыжий обошел ружье и виновато посмотрел в невидящие глаза Мишки, потом осторожно лизнул его в нос и вздохнул.

— Ничего, Рыжик, — прошептал Мишка. — Он трусливый. Раньше я не мог понять, почему он так смотрит, а теперь знаю — это он боится. И когда на весах вешает… И Фанеру… И когда ему в глаза смотришь… Поэтому и орет на всех. Теперь я знаю: он трус потому, что все делает не как все.

Мишка опустил глаза, увидел под ногами ружье и вздрогнул, в долю мгновения пережив страшное событие. Тряхнув головой, он перевел взгляд на стену. Загорелое лицо в портрете было испещрено серыми оспинами, а над лохматой бровью чернела дырка.

— Вот! — сказал Мишка и, ухватив ружье за ремни, поднялся. Надо что-то делать. Сейчас Торос вернется, но не один. Пищеблока приведет, Фанеру и других своих. Куда спрятать Рыжего? В доме найдут. Надо где-то в поселке. Где? К Васею!

Мишка повесил ружье, надел шубу и шапку.

— Пойдем, Рыжик.

Пес дошел до порога и попятился. Он не хотел уходить из дома, в котором обрел бесстрашного друга.

— Пойдем, Рыжик. Так надо.

Они выбежали на дорогу, и Мишка прислушался. Далеко на другом конце поселка возник хор человеческих голосов. Мишка постоял. Голоса быстро приближались. Нет, к Васею не успеть, эти уже подходят к его дому. Рыжий тревожно заскулил.

— Поздно! — отчаянно крикнул Мишка. — Идут!

Он повернулся и побежал по дороге, мягко шлепая валенками по серой снежной пыли. Рыжий затрусил рядом. Вскоре слева проползло приземистое строение — гараж. Все, кончился поселок. Где тут спрячешься? Справа синели ледовые завалы пролива Лонга, а слева распахнулась широкая низменность, уходившая к горам, белой цепью стывшим у горизонта. Над горами в темном прозрачном небе мерцали многоцветные звезды, а надо льдами висела сине-фиолетовая мгла.

— Быстрей! — шептал Мишка. — Где же тебя… Уже близко… Беги! Беги сам, в тундру. Там они тебя не поймают.

Мишка остановился, хватая ртом морозный воздух. Пес замер рядом, повернув голову к поселку.

— Беги, Рыжий, беги! — отчаянно закричал Мишка. — Они же убьют!

Но Рыжий приблизился, попятился к его ногам и глухо рыкнул на вал голосов.

— Да иди ты! — Мишка ударил его по спине кулаком, но пес только теснее прижался к нему.

— Ну как же!.. — закричал Мишка и закрутил головой в поисках выхода. Взгляд его поймал палку с красным флажком на конце, одну из путеводных вех, выставляемых каждую зиму вдоль чукотских временных трасс, часто заметаемых могучей пургой. Вот! Мишка прыгнул с дороги, выдернул вешку и, размахнувшись, почти со всей силы ударил Рыжего. Пес взвизгнул и помчался по колее в сторону от поселка.

— П-ппусть з-знает, к-какие людди, — всхлипывая, произнес Мишка: — И-и н-не подходит на р-разные п-приманки…

Он бросил палку, громко и безудержно зарыдал и пошел навстречу толпе. В глухом гаме уже слышались отдельные фразы:

— Пораспущали щенков!

— Жисти нет нормальным людям…

— Давить нада!

— P-родители! Выдрать покрепче разок…

— Яких родителев самих драть…

— Ну! Как раньше — на площадях.

— Шоб невмочно было нашу законность…

— Стойте! — возник сзади голос.

— Кто там пресекает?

— Никита, кажись. Погодь, земели… Точно Никита — секлетарь сельсоветский.

— Стойте! — голос перекрыл шум толпы.

— Чего стоять? Ждать, когда все грудки исстреляют?

— Ты, Никитка, больно прямой. Лучше мотай с поселку.

— Не то изгоним под потребу общества. Ха-ха-ха!

— Аманымку напышем — куда бэжать быдышь?

— Ветерок апрельский учуял? Так имей в виду — все ветры кончаются в лесу. А мы — лес.

— Переизберем, Никешка.

— А пока — назад и тихо, — голос был непреклонен.

Когда шум и гам растаяли за спиной, Рыжий сбавил скорость, перешел на шаг и, наконец, встал, разинув пасть и вывалив парящий язык.

Белые огни поселка светились далеко в глубине синей мглы. Выше, над ними и над всем снежным миром тоже висели огни. От них исходил неумолчный тихий шелест. Они не излучали тревоги, и Рыжий понял, что небесные огни и несомые ими звуки не принадлежат людям. Он принял их, как снега, воздух и ночь — как любую деталь окружавшего живого мира.

Что случилось с человеческим ребенком, Рыжий никак не мог понять. Он принял его как друг, накормил, придумал восхитительную игру с куском белого лакомства, защитил от Тороса… и вдруг прогнал, да еще ударил.