Свитки из пепла - Павел Полян

[…] Он распоряжался всеми эшелонами из гетто изо всего бецирка Цеханув […] приближается к нашим рядам. Он прогуливается рядом с двумя жандармами и постоянно зыркает во все стороны. Его глаза сверлят людей со звериной гордостью, они смотрят сверху вниз. Этими глазами он сжирает и заглатывает людей; всех охватывает страх, и их сердца громкогромко стучат. Царит нервное напряжение. А он доволен, когда люди дрожат перед ним от страха, когда они стоят, как окаменевшие или вросшие в землю, когда кровь застывает у них в жилах. Это его идеал. Первым делом выискивает он пожилых домовладельцев, среди которых встречались почтенные люди, всеми уважаемые и заслужившие всеобщий почет. Их узнавал он как […] и осуществлял большую несправедливость. Евреев нельзя же так […]

[…] они живут, не имея никаких средств к существованию […] лишние часы на земле. Их ведут, не дожидаясь конца проверки, в страшный общинный подвал. Их ведут на расстрел. И только теперь у всех этих слепых людей словно короста упала с глаз, и они поняли, как и для чего они живут на этой земле.

Потом выбрали группу людей и основательно их прощупали и проверили, не зашили ли они в свою одежду деньги. У одной девочки нашли в мешочке скромную сумму в 5 марок, которую она спрятала, чтобы купить пару килограмм хлеба. Ее убили.

А председатель млавской общины стоял все время на другой стороне тротуара и вместе с группой жандармов и эсэсовцев и наблюдал за всем.

Между тем кричали из рядов […] вместе с гаоном26 и сообщали, что их точно повезут в лагерь, чтобы работать и жить и т. д. Но к этому времени вернувшийся назад Поликарт объявил, что все могут расходиться, но чтобы завтра всем собраться на этом же месте, всем – и трудоспособным, и нетрудоспособным. Люди облегченно вздохнули, но […] пройти мимо жандармов из Млавы само по себе было большой опасностью и угрозой для жизни […] Пересекали двор, пробираясь между домами […]

[…] на следующий день все были готовы ко всему. В самых мудрых предположениях невозможно было себе представить […] среди евреев. Каждый час, каждое мгновение было счастьем, обретенным сокровищем. Но все равно завидовали всем тем, кто еще был на свободе. И когда возвращались, с радостью смотрели на своих любимых: самое главное, что мы еще живы и еще вместе.

Но что делать? Нужно же купить еду […] Весь город вымер и ликвидирован, а гетто строго изолировано. Население из Млавы […] уже восемь молодых людей при помощи большой суммы денег были выкуплены из-под временного ареста. Из-за битья во время посадки и высадки большинство людей лишились своих рюкзаков с хлебом.

Шли в подвалы в поисках картошки, которую потом делили между собой. Из конюшен приносили торф, который там оставался, сами конюшни разобрали на дрова, и так картошкой с солью люди питались в течение нескольких недель. Поликарт, который так идеально себя вел, показался в общине Млава, чтобы напомнить о своих хороших поступках. Приличная сумма денег, два бриллиантовых кольца и пара мужских золотых часов.

[…] различные золотые изделия […] перед полным […] люди ходили туда-сюда […] неизвестность, восстановилась […] всем вместе грозящая судьба […] единственная большая семья, искали […] управлять собой; они бегали взад-вперед […] что видели более умных […] и так люди находились на улице […] люди в группах […] и такие, которые очень […]

[…] дети не спали всю ночь […] беспримерное беспокойство. Они не оставались ни одной минуты во дворе, потому что каждый ребенок чувствовал, что воздух кругом горит […] до конца, так они не знали […] душили […] никто не выказывал столько здоровья […] и осмысленности, как эти маленькие созданья. […] всех […] и всех […] всего сообщества […] Это был день тихих вздохов […] бледные, погасшие […] вечерами не […] некоторые люди в помещении, жандармы […] жарко и непрерывно освещение, чтобы страх парализовал […] воспоминания о первых людях, которые погибли под […] было живо,

[…] ранним утром на […] еще семьсот […] несколько десятков […] новые контингенты […] и послали всех […] они должны до завтрашнего утра массив(но) ловить и все население арестовать […] каждый полицейский на собственное усмотрение […] вытащил на […] некоторых людей задержал и на […] на совесть еврейской полиции. Напрасно люди прятались в подвалах, на чердаках, в хлеву […] возможно наступило. Если жертву находили, то убивали на месте. Следующая семья […] каждый делал это по-своему.

[…] отцы детей […] сестер и т. д. […] всю жизнь, собственная жена, дети […] крики и жалобный плач […] хватали руками в горькой […] люди плакали потрясенно со всех сторон, глубоко трогая сердца […] болезненно жалобы хотели сжать сердце […] они чувствуют, что […] происходит, и они идут на муки. […] немцев, чтобы схватить их жертвы.

[…] Правда, тяжелая […] нас поразила, огромное и тяжелейшее несчастье […], хотя мы этого не заслуживали […] что вечно […] и никогда не нашли покоя […] и чтобы заставить […], чтобы заставить работать […] в лицо […] у тебя другое сердце […] исчезли […] с этой земли и навеки забыты […] испытывать разум на прочность. Такая подлость, такой позор […] Так много горечи, вырвавшийся вздох, что […] еврейское сознание так бессильно, обмануто и в отчаянии, как последний […] себя в […] брошенный звук

[…] детей у себя оставить […] и вместе с […] жертвами, разрешает нам не умереть […] единственное утешение на краю пропасти. […] хотя они остались живы […] в двух мельницах. Пустыня, руины […] единственное окошечко […] окно было разбито, и холодный ветер проникал внутрь мельницы […] Место для сидения было […] накрыто. Ты идешь, ты падаешь в глубокую пропасть, охватывающий весь поднебесный бесконечный мир […], ощутимый для разумного и чувствующего человека, вырванного из всего, что ему было любо и дорого, из всего, что они создали […] в надежде и ожидании, […] увидеть завтра, которого ждали их дети, […] их играм, когда была еще нормальная жизнь, они создали единое гармоничное людское […] сообщество в полные опасности моменты жизни.

И только в самые опасные минуты, когда […] когда бандиты протянули свои лапы […] согнутые и разбитые […] полная страха дрожь, полная ужаса […] без единого любимого, отцовского […] Сердце, разорванное на куски, […] Внутренне полностью разбитые, они хотят […] такие и похожие мысли […] и тащились одна за другой […] под жерновом и напряженно прислушиваясь, чтобы хотя бы одно слово, одно предложение понять чувствовал себя так, как будто находился в кипящем котле […] и звенят горько плачущие голоса, переплетаются […] горячее вспыхнувшее […] из сердца мучительно как […] слово, которое доходит до его ушей […] разнообразные, вначале […] и самое главное […] боль, страдание и судьба […] большие и сильные люди […] в такие юные годы в могилы, под […] самих себя превратить в жертвы и

[…] разрывающая […] сердце, до самой глубины проникающая боль и сотрясающее страдание. Дети […] плач маленьких детей […] высказать их жалобу […] и расстаться с этим миром […] Они ничего не испытали в жизни […] горячий материнский плач […] большое мужество и большую храбрость […] голоса […] с таким тяжелым […] с таким гневным […] жизненный инстинкт […] выразить словами их несчастье […] боль, которая в них нарастала […] и опять прижимало […] к себе и обрывало руки […] невозможно запретить клокочущим чувствам […]

[…] его сердце рвалось на части […] его снаружи внутрь […] в его переживаниях единственный […] тихо прочтет Видуй, и они бьют […] резко протестуя, да, умереть, но […] испустить дух в окружении евреев, а не среди […]

Печальный конец с трагическим эпилогом […] почему нам выпала такая трагическая судьба? Если бы возможно было хотя бы утром подойти к двери, хоть еще один раз на нее взглянуть и излить полную чашу слез […]!

[…] маленькие дети хотят […] тяжелая, печальная мелодия […] ночью. Но они чувствуют, крутятся […], им беспокойно. Никто не успокаивает […] И их сердца плачут […], длинная, тяжелая, страшная [ночь] […] накануне […] они начали всех выгонять […] гнали стадо баранов […] бросались дрожа […] овечки сквозь забойщиков на шее […] они шли в таком ужасном беспокойстве и страхе. Много, очень много людей вышло на площадь […] они вели живых людей к […] плача хором […] Женщины и дети плакали от холода и голода. Они бессильно стонали […] но безуспешно […] некоторые дети были […] они бросались на усталые руки матерей, чтобы там найти защиту, все несчастье и его […] понять, невероятно испуганные и измученные […] некоторое время плакали они […] смотрели на матерей, чтобы прочитать […] в их лицах, что все так останется […] глубоко задумавшись, впавшие […]

среди огромной массы людей […] могущественные окружавших, которые […] выражали […] глубокое презрение […].

[…] часто их гладили и горячо обнимали […] и целовали их головки с такой страстью […] чтобы они не застыли и не окаменели […] из человеческой массы вопреки всему […] настроение, которое придавало характер […] охватило женщин; они плакали, жаловались и причитали. Многие из них говорили сильными […] отчаянными голосами, взывали и требовали справедливости. Они протестовали […] слова, которые […]