Поступили в продажу золотые рыбки (сборник) - Кир Булычев

Грубин мысленно проклял себя за невоспитанность. Даже не так поразился знакомству Милицы Федоровны, ибо знакомство было давним и ничего удивительного при ее возрасте и красоте в этом не было.

– Надо будет, Милица Федоровна, – сказал он официальным, несколько обиженным голосом, – пойти к Елене Сергеевне. Посоветоваться.

– Правильно, Сашенька, – засмеялась серебряным голосом из-за ширмы Милица. – А вы меня будете называть Милой? Мне так больше нравится. Ведь мы живем в двадцатом веке.

– Конечно, – ответил Грубин.

Он продолжал еще обижаться, и это было приятно – обижаться на столь красивую женщину.

– Я только кое-что подгоню по себе. Ничего не годится, ну ровным счетом ничего. Потом поедем.

– Чего уж ехать. Десять минут пешком.

– А вы, Сашенька, инженер?

– Почему вы так решили? У меня образования не хватает. Я в конторе работаю.

Грубин говорил неправду, но эта неправда относилась к прошлому. Он знал, что с сегодняшнего дня он уже не руководит точкой по сбору вторичного сырья. Он скорее инженер, чем старьевщик. Прошлое было его личным делом. Ведь Мила тоже была старухой-домохозяйкой. А это ушло.

Милица вышла из-за ширмы, неся на руках платье. Она разложила его на столе, оттеснив Грубина на самый край, достала ножницы и задумалась.

– От моды я отстала. Придется будить Шурочку.

– Да, Шурочка, – вспомнил Грубин. – Она за вас обрадуется.

Грубин остановился за дверью Родионовых, позади Милицы. Та позвонила.

– Они рано встают. Я знаю, – сказала Милица.

– Вам кого? – спросила, открыв, женщина средних лет, чертами лица и голосом весьма схожая с Шурочкой, из тех женщин, что сохраняют стать и крепость тела на долгие годы и умеют рожать таких же крепких детей. Более того, отлично умеют с ними обращаться, не создавая лишнего шума, волнений и не опасаясь сквозняков.

За ней стояли двое парнишек, также схожих с Шурочкой чертами лица.

– Вы к Шурочке? – спросила женщина. – Из магазина?

– Здравствуйте, – произнесла весело Милица. – Вы меня не узнаете?

– Может, видела, – согласилась Шурочкина мать. – Заходите, чего в коридоре стоять. Шурка вчера под утро прибежала. Я на нее сердитая.

– Спасибо. Мы на минутку. – Милице было радостно, что ее не узнали.

– Ваша дочь здорова? – спросил из полутьмы коридора Грубин.

– А что с ней станется? Шура! К тебе пришли!

Женщина уплыла по коридору, и за ней, как утята, зашлепали Шурочкины братья.

– Она меня не узнала! – объявила торжественно Милица Федоровна. – А я только позавчера у нее соль занимала.

Шурочка, заспанная, сердитая после домашнего выговора, выглянула в коридор, приняла при плохом освещении Милицу за одну из своих подруг и спросила:

– Ты чего ни свет ни заря? Я еще не проснулась.

– Не узнала! – воскликнула Милица. – И мама твоя не узнала. А его узнаешь? Пойдите сюда, Сашенька.

Грубин неловко ухмыльнулся и переступил раза два длинными ногами.

– Мамочки мои родные! – ахнула Шурочка. – Товарищ Грубин! Неужели в самом деле подействовало?

– Как видите, – ответил Грубин и повернулся, медленно и нескладно, как у портного.

– А как остальные?

Шурочка говорила с Грубиным, а на Милицу даже не смотрела.

– Остальные? – Грубин хихикнул и подмигнул Милице. – Про всех не скажу, а вот одна твоя знакомая рядом стоит.

– Какая знакомая?

Шурочка наморщила лоб, поправила челку, приглядываясь пристально к Милице. Но все равно угадать не смогла.

– То ли меня разыгрываете, то ли я совсем дурой стала.

– Я твоя соседка, Бакшт, – прошептала Милица. – И ты мне нужна. Как сверстница.

– Ой, мамочки! – вырвалось у Шурочки. – Этого быть не может, я сейчас умру, если вы меня не разыгрываете.

– Полно, душечка, – сказала Милица. – У меня на стенке висят акварели. Я там очень похожа. Пошли, время не ждет. Надо уходить, а я без платья. Не в салопе же мне ходить по улицам. Мне придется сообразить что-нибудь из обносков.

– Чудеса, да и только, – говорила Шурочка. – Пойдемте на свет.

Тут она от волнения совсем перестала выговаривать знаки препинания.

– Мы сейчас у меня какое-нибудь платье возьмем, – предложила она, входя в комнату с Бакшт и подводя ее к окну, чтобы разглядеть получше. – Конечно это вы и я отсюда вижу что на акварели это тоже вы но с товарищем Грубиным меньше изменений теперь наука сделает громадный шаг вперед и стариков вообще не будет а с платьем мы что-нибудь придумаем мое возьмете вы тут подождите а я утащу одно наверное подойдет чего возиться только чтобы мама не увидела.

И Шурочка испарилась, исчезла, только слова ее еще витали несколько секунд в комнате.

– Ну вот, – сказала Милица. – Разве она не прелесть?

– Вы обе прелесть, – ответил Грубин, смутился и подошел к окну.

Он вдруг вспомнил, что Мила как-никак персидская княжна и была знакома с Александром Сергеевичем Пушкиным.

Савич сидел за столом, слушая, как щебечет Ванда. Он уже все осознал и готов был себя убить. И Ванду, разумеется, тоже. Не прожив и часа молодым, он уже изменил Елене вновь. И снова с Вандой. Как же это могло случиться?

Он же специально пил зелье для того, чтобы жизнь пошла по иному пути.

– Никитушка, – Ванда подкралась сзади и поцеловала его в затылок, – я так соскучилась по твоим кудрям, лет тридцать их не видала. Тебе кофе со сливками?

– Все равно, – сказал Савич.

– Сейчас гренки будут готовы. Ах ты мой донжуанчик! А я просыпаюсь – в кровати насильник. С ума можно сойти. А никому не расскажешь. Вот бы покойная мама смеялась!

Ванда носилась по комнате легко, как настоящая нимфа. Правда, теперь Савич уже понимал, что для нимфы она слишком крепка телом и широка в бедрах. Впрочем, кто их видел, этих нимф?

– Пей, мой мальчик. – Чашка кофе исходила ароматным паром, гренки были золотыми – и на них еще пузырилось масло. – Колбаски порезать?

«Какой нежной она может быть, – подумал Савич. – А я уже и забыл. Надо отдать Ванде должное, она меня любит. А какой стала Елена? Может, еще не поздно? Я ничего ей не скажу. В конце концов, ничего не произошло. Мы с Вандой официально расписаны, и она имеет право на супружеские отношения».

Оправдание было неубедительным.

Ванда уселась напротив, в халатике, волосы чернокрылой сумятицей над белым лбом, глаза сверкают, щеки розовые, словно намазаны румянами. И такая в ней была сила здоровья, такая бездна энергии. Глаза ее вдруг затуманились, грудь высоко поднялась, и голос стал низким и страстным.

– Мальчик мой, – произнесла она. – Иди ко мне.

«Съест, – подумал Савич, – ей только дай волю, она съест.

А в моем возрасте это опасно для сердца. В каком возрасте? Что я несу?»

– Пора идти, – сказал Савич, стараясь не глядеть в глаза жены.

– Куда идти?

– К Елене Сергеевне. Ведь мы не одни были. С другими тоже произошло.

– А какое нам дело до других? – Ванда обежала стол, наклонилась над Савичем, губами щекотала ухо.

– Ванда, не сходи с ума, – остановил ее Савич. Так бы он сорок лет назад не сказал. Не имел жизненного опыта. – Мы с тобой в коллективе. В любую минуту они могут прийти сюда, чтобы проверить.

Ванда выпрямилась.

– Ой, Никитушка. Ты что имеешь в виду?

– Ты же понимаешь – надо осознать.

– Осознаю. К Елене спешишь?

– При чем тут Елена?

– А при том. Что я, не видела, как ты на нее вчера вечером глядел? Думал, я старой останусь, а вы с ней молоденькими – и сразу любовь закрутите. Что, разве не так? Я ваши шашни сразу раскусила.

– У меня таких мыслей и в помине не было.

Но слова прозвучали неубедительно. Савич был как школьник, отрицающий перед мамой очевидное прегрешение.

Ванда криво усмехнулась. Полные розовые губки сложились в презрительную гримасу.

– А я уж решила… я уж думала, что ты меня увидел и понял.

– Понял?

– Понял, что тебе от меня никуда не деться. Тогда я тебя почти не знала – девчонкой была. А сейчас я тебя как облупленного знаю. Не решишься ты ни на что. Даже если она красивее, чем раньше, стала.

– А чего я испугаюсь?

– Всего. Общественности. Моих когтей. Ответственности – всего испугаешься, мой зайчик.

– Ванда, ты забываешься. – Савич тоже поднялся: ему неудобно было спорить сидя. – Ты позволяешь себе инсинуации. Мы с тобой скоро сорок лет женаты, и я ни разу не давал тебе повода…

– Помолчи… Это я не давала тебе дать повод. И контроль над тобой стоил мне нервов и усилий. Каждую девочку в аптеке под контролем держала!

– Я и не подозревал, что ты так низко пала.

– Почему же низко? Я семью берегла. Я ведь тоже могла бы другого найти, получше тебя. Но я – человек твердый. Нашла – держу. Мужья, мой милый, на дороге не валяются. Их надо хранить и беречь. Даже таких паршивеньких, как ты.

– Ванда!

Слова жены были обидны. Но Савич со всем своим многолетним опытом общения с Вандой вдруг понял, что дальнейшая перепалка не в его пользу. Он может услышать о себе совсем неприятные слова – а кому это хочется слышать?