Бомбы и бумеранги (сборник) - Александр Золотько

Я взял со стола кожаный портфель, сложил в него бумаги и оттиски ключей.

Зоя стояла передо мною – страстная, нежная, сильная. Безмерно любимая.

– Ты – моя с той минуты, как залезла со мной на абрикосовое дерево. А я – твой. Твой раб, Зоя, и это единственный вид рабства, существование которого в мире я могу принять. Двое людей, принадлежащих друг другу.

– Скорее всего, сегодня тебя застрелят или арестуют, – тихо сказала она. – Агенты, наверное, уже ждут.

– Вот то, зачем я в Лондоне, – сказал я, отдавая Зое портфель. – В среду, в полдень, высокий человек с седыми волосами подсядет к тебе на третью скамейку от южного входа в Кенсингтонский парк. Ты отдашь ему портфель – это моя последняя просьба. Если ты захочешь, то сможешь попасть на Сокотру. Это будет дело по тебе.

– За мною будут следить, – сказала Зоя. – Проведя с тобою ночь, я вышла из доверия.

– Не будут, – ответил я. – Потому что ты сейчас застрелишь террориста Арауто. Потом отдашь им вот этот блокнот. Здесь планы ограбления четырех лондонских банков. Доверие к тебе будет абсолютным.

– Нет, – сказала она. – Ванечка, нет!

– Есть идеи, за которые можно и нужно умирать, – сказал я. – Ты сама сказала – это неизбежно случится сегодня. Если это сделаешь ты, моя миссия в Лондоне будет исполнена. Слежка ведется из сада? Пойдем на балкон.

Я взял из бюро и вложил ей в руку пистолет. Зоя дрожала, но шла за мною, пряча его в складках юбки.

День был ясным, теплым, полным жизни. Она стояла в дверях балкона, закрыв лицо рукой, я отошел к краю.

– Давай, Зоя, – прошептал я. – Пожалуйста. Выстрелить в человека – это как прыгнуть с крыши.

– Ты прыгал?

– Да, – сказал я. – Четырнадцать раз.

Она открыла глаза, сухие, полные боли и тоски. Мы оба знали, что она прыгнула бы с той крыши, тогда, в десять лет. Зоя подняла руку с пистолетом и выстрелила.

Меня развернуло и отбросило назад, к низким перилам. Я почувствовал, как смерть взорвалась в животе, прошла по телу черной немотой. Я перевернулся и упал со второго этажа в пружинистый жасминовый куст.

Наверное, многие тут бы и умерли от болевого шока и падения. Но мое сердце не могло перестать биться, в нем стоял серандитовый движитель.

Зоя склонилась над краем балкона и смотрела на меня, вцепившись в перила.

Я знал, что она сделает, как я сказал.

Ко мне уже бежали двое в неприметных серых костюмах. Шатаясь, я выбрался из куста, запахнул пиджак, чтобы скрыть кровавую рану и побрел вдоль дома в парк, где были люди, потом на набережную.

Упал на скамью.

Меня не трогают, наверное, ждут, когда я потеряю сознание.

Я смотрю, как крутится колесо.

Мама поет мне колыбельную, укачивая меня у груди.

Зоя, совсем еще девочка, смеется и машет мне рукой.

М. поднимает глаза от книги, улыбается мне и говорит, что душа человека бесконечно перерождается между смертными формами в поисках пути из этого мира в следующий, более совершенный, где нет страданий и тлена, где все – свет и покой.

Я умираю, опять умираю.

И ты, мой воображаемый собеседник, которого я, как юное дитя, уже успел полюбить, ни на секунду не забывая, что сам же и придумал, чтобы отвлечься от предсмертного беспокойства – помолись за меня, неверующего, прости меня, виноватого, понадейся вместо меня, что мир станет лучше, что впереди у меня – новая жизнь.

Я передаю свое право надеяться тебе. Сам я уже не могу.

Карина Шаинян

Посланцы и послания

Здесь никого – лишь тлен, гниль, мертвенно светящиеся во тьме шляпки ведьминых грибов. Липкий влажный холод пронизывает до костей – на Лу ночная рубашка, распущенные волосы разметались по плечам темными змеями. Ноги босы, и толстый ковер влажных листьев поглощает звук шагов. Гигантские колонны стволов рядами уходят в сумрачную бесконечность, и кажется, что между ними вот-вот мелькнет призрак.

Лу не помнила, как оказалась здесь. Лицо лихорадочно горело, тело содрогалось в ознобе. Глаза постепенно привыкали к темноте, подсвеченной бледной, затянутой дымкой луной; стала заметна вьющаяся между деревьями тропа, и Лу наконец узнала место. До холма, где стоит усадьба начальника округа, не больше полумили. Поверни назад – и вскоре окажешься дома, в безопасности и тепле. Но непослушные ноги понесли Лу вниз по тропе, к оврагу, где клубились мерцающие щупальца тумана. Будто чья-то злая воля толкала ее вперед. Лу пыталась воспротивиться, но тело не слушалось. Она шла, как сомнамбула, не владеющая собой, пустая оболочка, подчиненная чужому и чуждому духу.

Теперь Лу знала, что лес не так уж пуст. Ее окружали звуки – быстро удаляющиеся шаги, торопливый шепот, тяжелое дыхание и всхлипы. «Может быть, кто-то в беде, – подумала она. – Может, кто-то болен или ранен, и Бог послал меня сюда, чтобы помочь». Кто-то ворочался и сопел на дне оврага, хрипел, срываясь на стон. Лу слышала невыносимое влажное чавканье, сводящее с ума, – и шла на звук, не в силах остановиться, туда, где ее поджидало… нечто.

Кошмарное лицо с вывороченными губами вынырнуло на нее из темноты неожиданно, и Лу тихо всхлипнула. Старик-африканец лежал прямо на тропе. Ребра часто вздымались, и хрипы заглушали тонущий в ватной тишине шелест быстрых ног, чьи-то еще натужные, с присвистом вздохи. Беззубый рот старика кривился. Черная морщинистая кожа блестела от пота. Редкая серебристая поросль липла к огромному черепу. Лу узнала этого человека – и застонала от ужаса.

Колдун. Старый колдун из Матоди. Его дух вернулся, чтобы напоминать о страшном убийстве. Призрак, взывающий об отмщении… На другой стороне оврага туман был гуще – или это таяли в холодном воздухе облачка пара? Дыхание убийцы. Стоит побежать следом – и станет ясно, кто это; но Лу не смела. А может, не хотела знать.

Лу склонилась над колдуном, и в ноздри ударил чудовищный запах крови, пота и испражнений. Она отшатнулась, задохнувшись. Выпученные глаза старика с яркими, как две луны, белками смотрели в пустоту. Она сама – призрак, поняла вдруг Лу. Это она – бесплотный дух, клочок тумана, плывущий сквозь колоннаду леса, недоступный взору живых.

Колдун со всхлипом втянул воздух, и Лу наконец закричала.

Москитная сетка над кроватью, отяжелевшая от влаги, свисает мертвыми полотнищами. Воздух неподвижен и вязок, как бульон, несмотря на распахнутое окно; пахнет розовым деревом, цветами и кисловатым ночным потом. Бледный прямоугольник пасмурного света лежит на каменном полу. За окном – маленький сад в тени огромного авокадо, чахлые кусты роз – предмет забот и отчаяния миссис Кулхауз, жены начальника округа. На прикроватном столике – кувшин воды и заложенный увядшим цветком томик «Джейн Эйр». Стопка дешевых, коряво исписанных тетрадей на столе.