Затаив дыхание - Адам Торп

Милли по-прежнему не шевелилась. Склонив к груди голову, лежала на боку в позе эмбриона, и он, словно близнец, принял ту же позу, вжимаясь коленями в ее согнутые ноги. Под тяжестью ее грудной клетки у него заныл локоть. Джек попытался его высвободить, но удобного положения не нашел. После изнурительного дня в Лондоне из ее подмышки пахло не дорогущим натуральным дезодорантом, а обычным потом, но Джек вдыхал этот запах с наслаждением, как вдыхают горный воздух.

— Делай, что хочешь, — требовательно процедила она, будто сквозь стиснутые зубы. — Я — твоя рабыня. В полной твоей власти. Давай, орангутанг гребаный, дрючь меня в задницу!

Он не однажды радостно изумлялся тем вольностям, которым они законно предаются в постели, услаждая себя и друг друга, раз от разу поддавая жару, потакая своим прихотям и фантазиям. Видя ее нескрываемое удовольствие, трепет восторга и непроизвольные содрогания, слыша ее томные стоны, он возбуждается еще сильнее. Глядя, как, благодаря его маленьким ухищрениям (когда главной целью стало зачатие ребенка, его штукарство стало напоминать аниматронику), она постепенно достигает экстаза, он сам распаляется страстью. Есть в этом какая-то щедрость, почти самоотверженность. Но, может быть, он тешит себя иллюзией, а на самом деле это лишь одно из проявлений эволюции?

Однако сейчас, когда Милли лежит оцепенело, словно неживая, стараний потребуется куда больше. Ему в ляжку впился комар, Джек прихлопнул его и, протянув руку поверх ее бедра, продолжил ласки. Его пальцы нежно теребили грудь, игриво касались лба, потом живота; вот новость — над пупком нависла складочка жира. Он не без усилия отвел согнутую ногу жены и принялся гладить лонную шерстку, чувствуя исходящий от нее первобытный жар; наконец, его ладонь скользнула, как в лисью нору, меж ее сомкнутых бедер. От неудобной позы руку заломило до самого плеча. Вторая рука онемела под его собственной тяжестью. Ему показалось, что Милли издала какой-то звук. За окном промчалась «скорая помощь», вой сирены еще долго разносился по округе. В окно подуло ночной свежестью, его голое бедро стало зябнуть. Может, стоит накрыться простынями, но пока не до них.

Он уже вполне готов к бою. Тот чокнутый советник по технике оплодотворения называет соитие «моментом слияния». В этот решающий миг он из-за инертности жены больше обычного занят собой: воображает совокупление животных, жизнь свинофермы, вспоминает, что Милли говорила за ужином про всемирный продовольственный бизнес, про магазины «Асда», входящие теперь в сеть «Уолмарт». По ее словам, иммигранты, моющие салаты в «Асде», получают сущие гроши, живут в переполненных грязных халупах. Милли собирается, рискуя жизнью, сфотографировать лачуги на поле близ Кингз-Линн или где-то еще. Асда, Асда, Асда. Асдану тебя. Уол-трах-март-трах-уооол… Двигаясь в ней взад-вперед, как поршень, он целовал ее хребет, бугорки позвонков, но вместо знакомого блаженного неистовства откуда-то издалека пробивалось нечто вроде слабого шипения пузырьков газированной воды. Это близко не походило на ту неодолимую силу, что сметает с пути все остальное, включая шальные мысли про «Уолмарт», покалывание в начавшей отходить руке и ночной холодок, бегущий по голой коже.

К его облегчению, Милли повернула голову, начала чуть хрипло вздыхать и охать; от его толчков ее неповторимый, прелестный дюкрейновский профиль то поднимается, то опускается, рубашка сползла с худеньких плеч, соблазнительно открыв крошечную черную родинку возле шрамика от прививки и ключичную ямку — когда Милли принимает душ, в эту ямку непременно набегает вода. Он любит свою жену. Любит и за то, что ей сорок один год. Любит спать с ней. Любит ее родовитую кровь. Ему нравится, что ее аристократизм невозможно скрыть, что она очень богата, и тем не менее он может вытворять с ней в постели все, что захочет; нравится крепчающий запах пота из ее подмышки и лимонный аромат гомеопатической зубной пасты у нее изо рта.

— Ну же, давай, давай, — подгоняет она, не открывая глаз и царапая свою обнаженную шею. — Только ничего не говори.

Вообще-то, он не сказал ни слова. Но в последние дни они так сблизились… Может, она научилась читать его мысли?

Увы, он так и не кончил. Сколько ни старался — тщетно, ничего не получалось. Милли, однако, дольше обычного визжала и кричала, будто ее режут. Джеку послышался глухой удар в ту стену, за которой забор Эдварда, но возможно, он случайно ткнул большим пальцем себе в ухо.

— Прости, — виновато сказал он.

— Ничего, это устойчивое производство, — чуть улыбаясь, пробормотала она. — Быстро возобновляемые ресурсы. Входят в стоимость жизненного цикла.

— Очень обидно. Может, у меня не получается тебя насиловать.

— А вот у Гроув-Кэри всяко получается.

— Не думаю, что это насилие, — заметил Джек, неприятно пораженный ее легкомысленной ремаркой. Он был изнурен, выжат досуха.

— Ты волен думать все, что угодно, — едва слышно выдохнула Милли. — Мужчины испокон веков себе это позволяли. Но не думай, что можешь делать все, что угодно.

Так и не поцеловав его на ночь, она снова легла и накрылась простыней. Джек ничего не сказал. Счел за лучшее не выяснять, во всяком случае вслух, что именно она имела в виду. Ему долго не спалось, и не только из-за ночного холода, от которого стыли плечи.

— Все сильно осложнилось. Жена заподозрила неладное. Соседи, сама знаешь, не дремлют. Необходимо избежать скандала. Ради Яана.

— И ради тебя?

— И ради тебя тоже.

— Ты и за меня волнуешься?

— Ну конечно, Кайя.

В трубке слышались помехи — связь неважная. Потом ее голос зазвучал громче:

— Значит, в то же время, в парке, вместе с Яаном? В понедельник?

— Конечно. Без вопросов. Только домой приезжать не надо.

— Но тогда выйдет только один раз в неделю?

— Ничего, пусть — для начала.

— Он в восторге от твоего урока. Без конца про него говорит.

— Давай пока ограничимся парком, футболом и прочими развлечениями, ладно?

— Яану этого мало.

— Это лучше, чем ничего, Кайя. Могу сводить его в Музей игрушек, покатать на колесе обозрения, еще чем-нибудь займу. На этой неделе договоримся насчет денег.

— Откупиться от меня хочешь?

— Что? Повтори, пожалуйста.

— Хочешь легко отделаться. До встречи в парке. Возле Питера Пэна.

И прежде чем он успел ответить, она повесила трубку. Джек был раздосадован. Жизнь стала все больше походить на жонглирование сырыми яйцами, а у него нет сноровки для таких цирковых трюков.