Морской волк - Владислав Олегович Савин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Однако это его не спасло! – заметил Сталин. – Сбросили ведь его через шесть лет? Куда делась популярность?
– Именно за то, что он не завершил процесс. В верхах продолжил прежние метания: совнархозы вместо министерств, деление парторганов. И те же верхи решили, что им удобнее другой Первый, который будет более управляемым, стабильным. Подтвердив все гарантии, народ, по сути, и не заметил. И начался всех устраивающий «застой», когда все решалось как бы само собой, вот только за время застоя выросло и встало на посты поколение той самой, ни во что не верящей дряни. Ведь и такие персонажи, как Ющенко, Сукошвиль, шпротские правители, Туркменбаши, Ходорковский и даже Шамиль Басаев были какими-то там секретарями, комсомольскими или партийными! Субпассионарии – они тем и опасны, что цепляются к кому-то, как рыбы-прилипалы к корабельному днищу, и лезут наверх. Такой был цикл партии, девяносто лет.
– Предположим, – сказал Сталин. – Выводы?
– Гумилев ошибался. В сроках. Тысяча лет – это средний этнос среднего размера. Класс, партия – меньше: обрубок горит быстрее бревна. И процесс можно замедлить. Прежде всего, субпассионариев держать «в черном теле». Простите, но всеобщая демократия невозможна, потому что субпассионарии – это смертельная угроза, если им дозволяется что-то решать, на что-то влиять. Их на километр нельзя подпускать к власти. Только работать, где укажут, «кто не работает – тот не ест». Второе – открытость. Когда какая-то часть общества замыкается, «выгорание» в ней идет быстрее. И третье – общие потери. И тут снова Гумилев неточен: он говорил, что потери пассионариев в войну легко возобновимы, так как у них остаются дети, а женщины любят героев. Но вспомните Францию той войны и этой: лучшие были выбиты, а их потомки, кажется, еще в тридцать пятом вопили: «Лучше нас победят, чем снова Верден!» И четвертое – идея. Пассионарий силен в движении к цели. Ему нечего делать – в застой.
– Однако же гипотеза Гумилева пока ничем не подтверждена. – В руке Сталина откуда-то появилась трубка.
– Происхождение человека от обезьяны тоже так и не было прямо подтверждено фактами. Даже в конце двадцатого века.
– Вы что-то хотите добавить, товарищ Лазарев?
– Только дополнить. Про значение идеи. Слышал, еще в восьмидесятых говорили про некоторых: «настоящий коммунист». Как правило, они были там, где настоящее дело: строили БАМ, города и заводы в тайге. Или водили корабли в дальние походы. Но их было гораздо меньше в Москве и в Питере: не уживались такие в центральном аппарате.
– И какая должна быть идея? Достаточно ли просто усилить пропаганду?
– Нет. Идея должна отражать мир вокруг. И указывать в нем цель. И если идея отражает мир неправильно, она должна быть исправлена.
– Вы полагаете, что марксистская идея неправильна?
– Она была правильна на тот момент. А дальше – вопрос матросов к замполиту, отчего это там нет революции. Ответ вам сказать?
– Давайте, товарищ Лазарев, поправьте классиков коммунизма!
«Ох, ну сейчас я точно или на коне буду, или пятьдесят восьмую получу!»
– Согласно классикам, считалось, что у капитализма две стадии. Вторая, империализм, – последняя. Но вот какой мир описан в «Железной пяте» Джека Лондона. Ключевое слово – монополистический: весь мир, как одна сверхфабрика, правит им кучка олигархов, все прочие – никто, наемная рабсила. И коммунистическая революция там – всего лишь средство, чтобы уничтожить эту олигархию и пользоваться ее уже отлаженной машиной.
К этому шло у нас – кончилось Октябрем. К этому шло в Америке – до Депрессии. «Новый курс» Рузвельта породил, однако, третью стадию, «социальный» капитализм (по сути то, что позже назвали «шведским»). Налоги «на богатых», всякие соцмеры вроде оплачиваемых больничных и отпусков, но главное, чрезмерная монополия неуправляема и оттого просто экономически не выгодна. Какому-нибудь Форду оказалось дешевле не самому строить завод по выпуску, например, гаек и болтов, а объявить, что купит их, опять же условно, по доллару за штуку, и тут же найдется масса желающих их продать. «Средний класс» как бы получил новое развитие, став опорой порядка. Этот капитализм не имел преимуществ, но уже был устойчив; вот почему революции не произошло тогда.
А дальше началась четвертая стадия, именуемая глобализацией. Когда работают, по сути, негры, а белые люди становятся клерками, а не пролетариями. Причем «глобы», новые олигархи, гораздо жестче прежних: по Марксу, у рабочего нельзя отнять минимум, необходимый для проживания, и прежний «национальный» капиталист не станет доводить до взрыва, а «глобам» плевать на само выживание рабсилы, в тех странах она дешева, и им, сидящим, к примеру, в Нью-Йорке, глубоко безразличен бунт где-то в Малайзии. Ну и преимущества климата – теплые страны.
– Паршева вашего тоже прочел, – сказал Сталин. – Дальше?
– А дальше – все. Беда была в том, что про этот мир в марксизме-ленинизме ничего не говорилось. Поскольку его просто не было тогда. Были слова, сказанные классиками в ту эпоху. А нужны были те, что сказали бы они сейчас, увидев подобное.
– А сказали бы они вам, – Сталин прищурился, его трубка выпустила кольцо дыма, – что не четыре, а все же две. Просто напуганные Октябрем (как там Рузвельт сказал, «отдать часть, пока не отобрали все») откатились назад, с монополизма. А как мы ушли в глухую оборону, началось по новой. Причем «глобализм» – это подлинный империализм: не было во времена Джека Лондона ни такой связи, ни этих компьютеров. Правильно вы заметили, невозможно было управлять. И что из этого следует? То, что подлинная революция еще БУДЕТ, а
