Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Рузвельт сделал важные заявления. Его «арсенал демократии» потряс Америку. Еще больше потрясли его «четыре свободы». К концу февраля опросы общественного мнения, проведенные Институтом Гэллапа, показали, что 55 процентов американцев считали, что Великобритания стоит того, чтобы ее спасали. Черчилль убедил Рузвельта, а Рузвельт заключил сделку с конгрессом. Но сенат тянул с одобрением закона о ленд-лизе, и, согласно опросам общественного мнения, проводимым в течение зимы Институтом Гэллапа, почти 80 процентов американцев были против отправки армий за океан.

Любопытно, что в своих воспоминаниях Черчилль не доверяет Эдварду Р. Марроу привести американцев на борт его тонущего судна. Черчилль и Рузвельт использовали такое средство связи, как радио, для того, чтобы пропагандировать свои взгляды (прошло всего семь лет с первой рузвельтовской беседы у камина), но они понимали, что не могут слишком часто выступать по радио. К счастью для Черчилля, американцы настраивали приемники на Си-би-эс и слушали Марроу, журналиста, который, по мнению Эрика Севарейда, оказал мощное воздействие на людей, был «влиятельным и убедительным». Репортажи Марроу из Лондона были настолько проникновенными, что Эд Марроу был одним из первых, кого Гарри Гопкинс разыскал по прибытии в Лондон. Марроу рассказывал о бедственном положении народа во время войны. Он был, написал Севарейд, «до настоящего времени величайшим диктором, говорившим на английском языке» и «Босуэллом великого города». Репортажи Марроу служили для того, чтобы изменить представление американцев о британцах как миротворцах и империалистах на образ мужественных защитников свободы. После ночных бомбардировок Марроу в радиорепортаже рассказал, что, когда он «в семь утра шел домой, окна в Вест-Сайде были красными от отражавшегося в них огня и капли дождя на оконных стеклах были как капли крови». Ни одному американскому изоляционисту было не под силу создавать такие яркие образы, оказывающие мощное влияние на людей[758].

Однако Черчилль достаточно хорошо представлял Америку, чтобы понимать, что этих образов, как бы ни было велико их воздействие, недостаточно для того, чтобы вовлечь Америку в войну. Как-то один из гостей на обеде в «номере 10» предположил, что бомбежка Афин немцами может оказаться «удачной с нашей точки зрения, поскольку потрясет американское общественное мнение». Чувства американцев, возразил Черчилль, не являются «типичными», и подобные налеты на древние, прекрасные города не больше ужаснут американцев, чем налеты на беззащитные города, включая Лондон, в то время самый разрушенный город в мире. Черчилль понимал, что Америка не вступит в войну до тех пор, пока сама не станет жертвой нападения[759].

Большая часть разведывательных данных, которые получал Черчилль (помимо «Ультра» и некоторых отдельных сообщений), можно было интерпретировать по-разному. Много информации было на уровне слухов, в которых таились намеки на немыслимые деяния. Поговаривали, что в Румынии маршал Антонеску – диктатор с сентября и союзник Гитлера с ноября – «творит садистские зверства невиданной жестокости». Антонеску подавил мятеж своих бывших союзников из фашистской Железной гвардии, все еще мощной румынской силы. Колвилл написал в дневнике, что железная гвардия собирала в одном месте евреев, загоняла их в скотобойни и убивала «в соответствии с еврейскими ритуальными убийствами животных». Антонеску был настолько предан Гитлеру, что фюрер одобрительно отозвался о нем в новогоднем приветствии Муссолини: «Генерал Антонеску понял, что будущее возглавляемого им режима, да и его собственное, зависит от нашей победы. Из этого он сделал ясные и прямые выводы, которые значительно подняли его в моих глазах». Черчилль сделал собственные выводы относительно румына. Он приказал Идену сообщить Антонеску, что подтвердились слухи о массовых убийствах и «мы считаем, что он и его ближайшее окружение лично отвечают за жизнь и здоровье людей»[760].

Все чаще приходили слухи из оккупированных стран. За шпионаж, измену и преступления против рейха следовала смертная казнь через повешение, и немцев, которые занимались шпионской деятельностью против Британской империи, тоже ждала смертная казнь через повешение. В конце концов, это была война. Британцы повесили двух немецких шпионов сразу по окончании старого года. Но немцы в отмщении поднялись до новых, невообразимых высот. Польские священники, сбежавшие из Варшавы в Ватикан, сказали, что немцы, похоже, планируют «истребить» всех поляков. Другой казавшийся нелепым слух, уже из Германии, достиг Соединенных Штатов. Немецкие врачи свозят на автобусах в лес десятки тысяч «сумасшедших и калек» и там их убивают. Time в статье, озаглавленной «ЭВТАНАЗИЯ?», коротко упомянула этот слух, но снабдила предисловием, что британцы признались, что придумывали и распространяли подобные слухи во время Первой мировой войны. Уильям Л. Ширер наткнулся на эту историю несколькими месяцами ранее и записал в дневник до отъезда из Берлина. Учитывая немецкую цензуру, передавать по радио новости было невозможно. Ширер боялся, что его расстреляют, если гестапо найдет его дневник[761].

Теперь мир знает, что слухи, давно просачивавшиеся с Европейского континента, предвещали невообразимый ужас. В период между 1935 и 1941 годами Гитлер пригласил мир стать свидетелем того, как рейхстаг проталкивает законы, которые сначала лишили евреев привилегий, затем прав, следом гражданства, а потом и статуса человеческого существа. В конце 1940 года за окном потемнело, и ставни плотно закрылись, когда в начале 1941 года многие западные журналисты покинули Берлин. Ожидалось усиление актов насилия со стороны нацистов, но никто тогда не знал и не мог вообразить, до каких темных глубин человеческой порочности дойдет дело. В январе 1939 года Гитлер пообещал, что новая европейская война будет означать конец для еврейской расы в Европе. В январе 1941 года он повторил угрозу. Если «евреи ввергнут остальной мир в войну, то все евреи доведут до конца свою роль в Европе». Он ясно дал понять свои намерения. Но следует помнить, что даже человек с таким богатым воображением, как Черчилль, не мог тогда представить абсолютное зло, которое готовит и скоро явит миру рейх.

Несмотря на все существующие опасности для мира, Черчилль пытался представить, каким мир будет после войны. За обеденным столом обсуждалось много тем – вторжение, американцы, новый фильм Чарли Чаплина, необходимость бомбить каждый уголок гуннов в Европе, но Черчилль часто переводил разговор на тему о послевоенном мире. Как-то вечером в Чекерсе он поделился своей концепцией Совета Европы, состоящего из пяти стран – Англия, Франция, Италия, Испания и Пруссия (старая Пруссия, объединившая в прошлом веке все немецкие княжества) и четырех конфедераций – Северная, Среднеевропейская, Балканская и Дунайская. Эти девять субъектов, наделенные высшей судебной властью и при наличии высшего экономического совета для решения вопросов, связанных с валютой и торговлей, будут управлять делами Европейского континента. Не будет никаких репараций, никаких военных долгов и требований, предъявляемых к Пруссии, хотя, кроме сил воздушной обороны, Пруссия на протяжении ста лет будет иметь не вооруженные силы, а только полицию. Англоговорящий мир будет существовать отдельно от совета и, однако же, оставаться на связи. И англоговорящий мир будет править морями в качестве награды за окончательную победу. Россия так или иначе (Черчилль не вдавался в детали) впишется в реорганизацию Востока. Таким был его «большой проект». Однако, сказал Черчилль Колвиллу, он не может обнародовать подобные идеи, когда «каждый крестьянин в Европе жаждет крови немцев и когда сами англичане требуют уничтожить или кастрировать всех немцев»[762].