Мир глазами Гарпа - Джон Ирвинг

— Знаете, где это? — спросил Бензенхавер.

— Конечно!

Они снова поднялись в воздух и снова проплыли над огромным загоном, где в панике метались свиньи. Несчастная, напичканная лекарствами свиноматка лежала на том же месте, где они ее увидели в первый раз. А братья Рэт катались по земле и дрались, похоже, не на жизнь, а на смерть. И чем выше и дальше от них отлетал вертолет, тем больше мир Ардена Бензенхавера входил в свои разумные пределы. Только когда крошечные фигурки Рэтов стали всего лишь движущимися точками и только когда он оказался достаточно далеко от их крови и страха и услышал, как помощник шерифа говорит, что Разберри мог бы запросто врезать этому Уэлдону, если бы не разнюнился и не испугался, — только тогда Бензенхавер наконец рассмеялся. Так, как смеялся в Толидо: с абсолютно невозмутимым выражением лица.

— Они животные, — сказал он помощнику шерифа, который, несмотря на жестокость, обычно свойственную столь молодым людям, и цинизм начинающего полицейского, был, похоже, несколько ошеломлен увиденным. — Если они даже убьют друг друга, — сказал Бензенхавер, — ничего страшного не случится; подумай, например, о еде, которую они сожрали бы за свою бессмысленную жизнь и которая теперь достанется относительно нормальным человеческим существам. Подумал?

Тут только помощник шерифа наконец сообразил, что разговоры Бензенхавера о новом законе насчет незамедлительной кастрации за любое сексуальное преступление были выдумкой, но все же не просто выдумкой, ибо Бензенхавер, прекрасно зная, что такого закона нет, очень хотел бы, чтобы закон был именно таким. Подобными методами Арден Бензенхавер пользовался когда-то в Толидо.

— Господи, что же этот негодяй сделал с несчастной женщиной? — воскликнул вдруг Бензенхавер, уже не скрывая тревоги; он все еще сжимал в руках растерзанный бежевый бюстгальтер. — Сколько этому Орену лет? — спросил он у помощника шерифа.

— Шестнадцать, а может, семнадцать, — ответил тот. — Мальчишка совсем. — Самому помощнику шерифа было от силы года двадцать четыре.

— Ну что ж, если он достаточно взрослый, чтобы так использовать свой член, — сказал Арден Бензенхавер, — значит, достаточно взрослый и для того, чтобы этот член ему и отчикать!

Но куда же мне ударить его ножом? — думала Хоуп. Теперь она удобно обхватила рукой длинный и острый рыбацкий нож, чувствуя, как сильно пульсирует в ладони кровь; ей даже казалось, что это бьется сердце самого ножа. Очень медленно и осторожно она подняла руку и положила ее на краешек сиденья рядом со своим бедром, где хотя бы краешком глаза могла взглянуть на лезвие. И какой стороной лучше резать — зазубренной или той, ужасно острой на вид? Господи, как же таким ножом убивают человека?! По соседству с потной извивающейся задницей Орена Рэта этот нож казался ей холодным и далеким чудом. Интересно, я должна нанести режущий удар или просто пырнуть его острием? Хорошо бы это знать, думала она. Обе свои горячие ладони Рэт подсунул ей под ягодицы, приподнимая ее, дергая на себя. Подбородок он воткнул в ямку возле ее ключицы и давил, точно острый тяжелый камень. Потом вдруг Хоуп почувствовала, что одна его рука выскользнула из-под нее и, пошарив по полу, пальцами царапнула руку, в которой она держала нож…

— Двигайся же! — проворчал он. — Сказано — двигайся! — Она попыталась выгнуть спину, но не смогла; потом попыталась сдвинуть бедра поплотнее, но и это не удалось. Он скакал на ней в своем собственном, весьма странном ритме, надеясь на какое-то последнее движение, которое поможет ему кончить. Одна его рука теперь полностью охватывала всю нижнюю часть ее спины, другая скребла пол кабины.

И тут она поняла: он ищет нож. И как только его пальцы нашарят пустые ножны, она пропала.

— А-а-а! — закричал он.

Быстрей! — сказала она себе. Между ребрами? Или вбок? А потом с силой потянуть вверх… Или лучше вниз?

И так сильно нажать, как только хватит сил. Нет, лучше между лопатками, чтобы лезвие достало до легкого, чтобы она собственной грудью почувствовала острие ножа, проткнувшего его насквозь… Хоуп взмахнула рукой над изогнувшейся в последних конвульсиях спиной Рэта и увидела, как маслянисто блеснул нож и как его рука вдруг дернула пустые джинсы к рулю.

Он попытался сползти с нее, но нижняя часть тела ему не повиновалась, точно заколдованная тем ритмом, который он так долго искал; его ляжки содрогались, грудь то приподнималась, отрываясь от ее груди, то снова опускалась, ладони тяжело давили ей на плечи. Потом его большие пальцы вдруг поползли к ее горлу.

— Где мой нож? — хрипло спросил он. Голова его моталась вверх-вниз как бы сама по себе, но пальцы уже смыкались у Хоуп под подбородком, задирая его вверх.

И тогда она воткнула нож прямо в его бледную задницу. Он никак не мог перестать скакать на ней, хотя его тупой мозг уже подавал ему сигналы, что есть дела и поважнее.

— Где мой нож? — снова спросил он. И Хоуп, толком не успев понять, как это произошло, извернулась и рубанула гладкой и острой стороной лезвия ему по горлу. В первое мгновение никакой раны она не увидела, только чувствовала, что он по-прежнему ее душит. Затем он потянулся одной рукой к собственному горлу, скрыв от нее ужасную рану, которую она так рассчитывала увидеть, и она заметила, что сквозь его пальцы течет кровь. Потом он вдруг отнял руку от горла — в поисках ее руки, в которой был нож, — и тут из страшной раны на нее потоком хлынула кровь, и она услышала звук, какой возникает, когда соломинкой высасываешь остатки напитка с самого дна стакана. И почувствовала, что снова может дышать. Где же его вторая рука? — подумала она почему-то. И увидела, что обе руки Орена Рэта, отвалившись от нее, бессильно упали на сиденье и странно дергаются, точно крылья испуганной птицы.

Она снова воткнула в него длинное лезвие — чуть выше талии, думая, что, может быть, именно там находится почка, потому что лезвие вошло в плоть очень легко и так же легко вышло оттуда. Орен Рэт вытянулся с нею рядом, прижавшись щекой к ее щеке, точно ребенок. Он бы, наверное, закричал, если бы первый удар начисто не перерезал ему гортань и голосовые связки.

Теперь Хоуп попробовала воткнуть нож повыше, но наткнулась на что-то твердое, наверное на ребро; она еще несколько раз потыкала в этом месте, но, не удовлетворившись результатом, извлекла нож, который почему-то вошел в его плоть всего на несколько дюймов. Теперь Орен Рэт отчаянно бился, снова взобравшись на нее, словно хотел с нее слезть и не мог, хотя тело и посылало ему отчаянные сигналы, но сигналы эти как бы не достигали цели. Ему удалось почти что сесть, привалившись к спинке сиденья, однако голова у него не держалась, а пенис, который все еще двигался, все еще жил своей собственной жизнью, тянул его назад, к Хоуп. Она воспользовалась преимуществом такой его позы и ткнула ножом прямо ему в живот. На этот раз лезвие вошло очень легко, чуть сбоку, и вспороло плоть своего хозяина почти до самого пупка, превратив его внутренности в кровавую кашу. Тело Орена бессильно рухнуло на Хоуп, и его рука крепко сжала ее кисть, поймав ее словно в ловушку. Но высвободить руку с ножом оказалось совсем нетрудно: и ее рука, и нож были в чем-то скользком и легко вышли из ловушки. Это явно было связано с последним ударом в живот и содержимым его кишечника. Хоуп чуть сознание не потеряла от кошмарного запаха. И безвольно выронила нож на пол.

Орен Рэт опрастывался квартами, галлонами. Хоуп даже показалось — а он по-прежнему лежал на ней, — что он становится гораздо легче. Теперь тела у них стали до того скользкими, что она легко вывернулась из-под него, перевалила его на спину и скорчилась на полу кабины, залитом кровью и всякой дрянью. С ее волос капала кровь — его кровь из страшной раны на горле. Стоило ей моргнуть, и ресницы тут же прилипли к щекам. Одна рука Орена Рэта непроизвольно дернулась, и Хоуп, шлепнув по ней, сказала:

— Прекрати, прекрати немедленно! — Потом у него дернулось колено, и она повторила: — Прекрати!

В лицо ему она смотреть не могла. На фоне темной слизи, которой был залит его живот, белый полупрозрачный презерватив на обвисшем пенисе походил на пленку застывшей жидкости, совершенно чуждой человеческому организму. Хоуп вдруг вспомнила зоопарк и комок верблюжьей слюны на своем алом свитере.

Его яйца вдруг снова ожили, напряглись, и это ее разозлило. «Прекрати же!» — прошипела она. Яички были маленькие, круглые и твердые; потом они как-то раскисли.

— Ну, пожалуйста, прекрати! — шептала она. — Пожалуйста, умирай!

Послышался легкий выдох, как будто он чуть-чуть, совершенно случайно выпустил немножко воздуха из легких и не счел даже нужным снова вдохнуть. Но Хоуп все еще не верила в его смерть и некоторое время сидела рядом, скрючившись и слушая, как колотится ее собственное сердце, а потому все время путая его биение с биением сердца Рэта. Только потом она поняла, что на самом деле он умер весьма быстро.