Призвание варяга (von Benckendorff) - Александр Башкуев

Я — испугался! И всю жизнь я боялся, что кто-то когда-то узнает про сию мою мерзость! И когда я повинился пред вами — я думал, что вот, наконец-то я нашел в себе мужество сделать Честный поступок, а ты назвал меня чокнутым…

Ешь ныне сам — свое лекарство. Я спасаю тебя от Смерти… Живи ж теперь — чокнутый!

Я по сей день не могу забыть как кричал Петя… Как он катался по полу его кареты, пытаясь зубами перегрызть ремни санитаров. А посторонние смотрели на это и покачивали головами:

"Совсем плохой стал… Давно его надо было упрятать.

Лишь стало ясно, что нам предстоит поход через Альпы, мы тут же всеми правдами и неправдами стали закупать себе лошадей и Дибич возглавил четыре тысячи стрелков, я же взял под команду тысячный грузино-армянский конный отряд. Мы переправились с Корфу и влились в общую армию эрцгерцога Карла в Триесте. Австрийцы уже бежали, поджав хвосты, и теперь Венеция снова была в руках якобинцев.

Честно говоря, австрияки могли и не бежать с такой скоростью, но с другой стороны Альп приходили ужасные известия о полном разгроме их армий в Баварии. Теперь армии эрцгерцогов Карла и Иоанна с "огромной" (по австрийским понятиям) скоростью откатывались из Северной Италии общим направлением на Вену. Но уже в общих походных колоннах с австрийцами я уловил зловещие нотки. Австрийцы отличаются от чистых немцев тем же самым, чем малороссы от великороссов. Наши южные "братья меньшие" грешат необычайной задиристостью и петушистостью, но стоит их разок окатить холодной водой, как они тут же впадают в настоящую панику, а рукава приходится засучивать их "старшим" — северным братьям.

При этом австрияки (ровно как и хохлы) никогда не признают, что обделались, но найдут тысячу причин, почему им "не удалось", но уж в другой-то раз! Вот и теперь австрийцы говаривали, что "нам не повезло потому, что мы — порознь, а вот если бы вместе…

Я сразу почуял, что эти сволочи готовы — в кусты при первом поводе. Никогда не доверял католическим свиньям. Кстати, в следующей кампании австрийцы не повторили ошибки и "встали вместе". Всю их немереную армию Бонапарт смешал с дерьмом при Ваграме. Плохому танцору всегда что-то мешает. Ну да что взять — с австрияков!

Короче говоря, я крепко поругался с моими попутчиками и сказал им, сами не идете — прочь с дороги! Австрийцы с радостью покорились и я, как нож сквозь масло, просвистел мимо их порядков, уже 20 октября добравшись до Любляны. Через неделю я был в Марбурге. К 1 ноября вышел с моим корпусом в Венгрию в долину реки Рабы. Там меня ждало известие о падении Вены, последних австрийцев я видел за полторы недели до этого…

Я никогда не считал себя особым героем, но все русские офицеры, когда в ночь с 17 на 18 ноября я вывел мой корпус к левофланговым разъездам Дунайской армии — не могли поверить, что можно совершить столь стремительный марш-бросок через Альпы в сорок дней. Когда в Тильзите меня представили Бонапарту, он сразу сказал:

— Помню. Дибич и Бенкендорф — марш от Триеста до Аустерлица за сорок дней. Всегда хотел познакомиться… Слушайте, Бенкендорф, вы производите впечатление умного человека, какого черта вас принесла нелегкая через Альпы на верную смерть? Да еще — с такой скоростью! Вы что, — не сознавали истинного отношения сил?

Только тогда, в Тильзите — я впервые задумался: зачем я ввязался в дурацкую, изначально проигранную войну? Ведь я же сам объяснял тому же Дибичу, насколько не нужно соваться в эту давиловку! И он — вроде бы со мной соглашался…

Помню, я вел своих людей по кручам горной Словении и все мечтал о том, что вот дойдем до наших, передам я всех моих горцев русскому офицеру и — с плеч долой. Домой — в Ригу. К пиву.

Странно, — вот сейчас написал "дойдем до наших", а потом — "сдам на руки русскому офицеру" и поймал себя на мысли, что все так и было. Я шел на соединение с "нашими", а ждал встречи с "русскими". Такое вот — раздвоение сознания.

Я долго думал, что ответить величайшему полководцу:

— Мой корпус был смешанным. Мои армяне с грузинами возвращали русским Долг Чести, мон Сир. Я был их командиром, и хоть не думал воевать с Францией, но шел… За компанию.

Бонапарт долго смотрел на меня, а потом спросил с еле заметным сочувствием в голосе:

— И велика ли была Ваша компания?

— Четыре тысячи штыков, тысяча сабель. Альпенкорпус.

— Не помню, чтобы у русских был альпенкорпус.

— После Аустерлица — не было.

— И сколько же осталось… в Вашей компании? После.

— Триста человек. Но это после того, как умерли все тяжелые.

Император прикрыл глаза и с болью в голосе прошептал:

— Боже мой… Пять тысяч… За компанию!" — он не стал говорить мне о том, что ему жаль, или о том — какие хорошие это были солдаты. На моей щеке еще пылал свежий шрам — памятка о Фридлянде и мы оба не сомневались, что случись нам встретиться месяцем раньше — для кого-то из нас эта встреча была бы последней.

Знаете, пока не остыла кровь в жилах, самый хороший враг — враг покойный и моему собеседнику явно доставило удовольствие, что из пяти тысяч врагов, промчавшихся через Альпы за сорок дней в живых остался — сущий пшик, да и только. Но было в его словах и что-то еще. Нечто из того, что делает солдат всех стран и народов — невольными Братьями по Цеху. Какая-то затаенная боль, тень какого-то — уважения, что ли.

С того дня мы стали… Нет, мы остались врагами — вплоть до смерти моего визави, но он сразу же принял меня — как русского, в свою свиту и… Мы с ним всегда уважали друг друга, потому что видели в собеседнике такого же, как и сам — "в сапогах", способного отправиться на край света на верную смерть. Лишь бы — помереть в хорошей компании. А сие — дорогого стоит.

Что любопытно, — в ходе самого Аустерлица мой корпус не потерял ни одного человека. Да и неудивительно, — мы соединились с русской армией 18 ноября и прибыли — просто совсем никакие.

Поэтому нас тут же определили в глубокий тыл на попечение князя Толстого. Мы заняли казармы его корпуса, корпус же милейшего князя стал выдвигаться к Праценским высотам, тем самым, где и произошла главная катастрофа. Так что 20 ноября — в день Аустерлица мой корпус стирал белье, принимал баню, стригся и всячески "чистил перышки". Мы и думать не знали, что самое страшное сражение той войны начнут без нас! Ведь мы совершили такой ужасный переход, чтобы успеть к нему!

Причины же, по коим был Аустерлиц, — самые неожиданные. Оказывается, Кутузов все это время, отступая, ждал, что к нему выйдут на соединение Итальянская армия эрцгерцога Карла и Тирольская — эрцгерцога Иоанна. Вместе с нашим появлением вечером 17 ноября этим надеждам было суждено развеяться, как дым. Я опережал Карла на двенадцать дневных переходов, а Иоанна — и того больше. Бонапарт же буквально "висел на пятках" отступающей русской армии.

В создавшейся ситуации было два выхода, — отступать еще дальше и выйти из пределов Австрии в нейтральную Пруссию, или дать решительный бой в "усеченном составе". Мудрый Кутузов склонялся к тому, чтоб отступить, Государь требовал боя.

Кутузов уверял, что сие сражение кончится для нас худом, у Государя были свои аргументы. Он так кричал на командующего:

— Вы что, издеваетесь надо мной! Наша армия пришла в Австрию, всех тут обокрала, ограбила, переспала со всеми чешками, да мадьярками и теперь, поджав хвост, убирается в Пруссию?! А зачем мы сюда вообще приходили?!

Вы клялись мне, что дадите сражение на баварской границе — где оно?! Перед вами был один корпус Мортье, вы ж уверяли меня, что перед вами — вся французская армия! Когда выяснилось, что Бонапарт в то время бил Макка, вы сказали, что теперь-то уж он — весь перед нами, хотя там был один лишь Мюрат! Потом вы обвиняли австрийцев, что они уводят свои войска от вас, когда вы уж совсем готовы дать — генеральное сражение, а выяснилось, что австрийцы шли на помощь Вене, на кою обрушился весь Бонапарт, когда перед вами стоял один лишь Даву! Вы хоть раз в вашей вонючей жизни — можете взять ответственность на себя?!

Вы прославились под началом Румянцева, а затем облили его грязью и переметнулись к Суворову. Суворов сделал вас своим заместителем, но вы не последовали за ним на смерть в Альпы, отсидевшись в столице! Да как вам не стыдно — в очередной раз разграбить целую страну и опять бежать домой прятаться за печью! Вы — ничтожество! Жалкое, трусливое, одноглазое, вороватое ничтожество! Извольте завтра же дать бой Бонапарту!

Как видите, — у Государя были причины для гнева, но и у Кутузова были причины оправдываться. Извините за подробность, но он принимал армию только в августе того года и за каких-то два месяца попросту даже — не успел познакомиться со всеми старшими офицерами, вверенной ему армии! А тут ему предлагают устроить — генеральное сражение!!!

Другая причина состояла в том, что фельдмаршал не любил лобовых столкновений. Особенно в Альпах. В лобовых действиях повышается роль выучки войск, наши ж солдаты в массе своей были не учены. Не потому что — тупые, а потому что на то — не было средств. Две стрельбы в год, а в остальном: "Пуля — дура, штык — молодец!" И вот такую вот армию предлагают водить в атаку на горку, где закрепились вражеские каре, бьющие по вас в упор со скорострельностью три залпа в минуту! Извините меня за подробность, но это — самоубийство…