Киммерийская крепость - Вадим Давыдов

— С Полозовым? — Гурьев, осенённый неожиданной, как электрический разряд, мыслью, улыбнулся. — Полозов пускай тоже в Париж катится. Нечего ему здесь делать. Наверняка у него тоже с документами дело швах.

— Вот все они так, — Вавилов закурил очередную папиросу. — Скажи-ка на милость: получается, знали они, что так всё повернётся? Насмерть дрались ведь. Знали, а?

— Никто не знал, Федор Петрович, — тихо проговорил, опуская голову, Гурьев. — Никто. И вы не знали, и Варяг не знал. А кто знал, тех не слушали. Ни с той стороны, ни с другой. А теперь что ж? Старое чинить – глупо, потому что чинить-то нечего. Осколки какие-то, смешно говорить даже. Новое строить? Так ведь это не стройка вовсе, а подготовка к вселенскому погрому. Неудивительно, что среди людей здравомыслящих так мало желающих принимать в этом участие. Да вы ведь и сами, Фёдор Петрович, — когда остановились и огляделись, сделалось вам не по себе. А теперь – самое главное. Дальше – что?

— Что? — нахмурился Вавилов.

— То самое, Фёдор Петрович. Уедет Ирина, уедет и Полозов – воин теперь из него никакой, туберкулёз – штука препротивная. А нам – оставаться. И вам, и Варягу, и мне. Это же наша страна. А получается, что мы не можем ничего. Ни мыслей никаких, ни планов. С этими – противно. Самим – невозможно. Вот и ерундим, как Варяг говорит, помаленьку. Там жулика прихлопнем, тут рукосуя прижмём. А по-настоящему – не происходит ничего.

— Экой ты скорый, сынок, — усмехнулся Вавилов. — Людей надо не десяток и не два.

— Нужна концепция. Инструменты. А Варяг думает…

— Варяг неплохо думает, — перебил Гурьева Вавилов. — Он один, может, и не придумает всего, но все мы вместе – обязательно придумаем. Не может быть такого, сынок, чтобы не придумали мы, понимаешь? Ты ведь правильно сказал, что нам здесь оставаться. Значит, придумаем. А как же иначе?

Москва, Виндавский вокзал. Май 1928

Гурьев отправился встречать Полозова один. Ирина хотела пойти тоже, но Гурьев не согласился: сам. Так будет лучше.

Поезд опаздывал – Гурьеву пришлось ждать около получаса. Когда Полозов, словно юный мичман, спрыгнул с подножки вагона, Гурьев почувствовал в горле комок, который не смог проглотить. И шагнул навстречу.

— Яков Кириллович, голу… — Полозов осекся на полуслове, схватил Гурьева за плечи, тряхнул с неожиданной силой: – Что случилось?! Что случилось… сынок?!

Он только головой покачал в ответ – не мог сказать сразу. Как не смог бы, наверное, сказать такое отцу в первую минуту встречи. Но Полозов понял:

— Что? Что с ней?! Жива?!. — И, когда Гурьев снова покачал головой, пошатнулся: – Нет. Не уберёг. Прости меня, Кир. Все-таки – не уберёг. Господи, Гур. Я так спешил. Как же это?!

Москва. Май 1928

Они сидели втроём за столом; тонкий фитилёк горел в чашке с оливковым маслом. Перед ними стояла располовиненная бутылка водки, нехитрая закуска да лежала пачка полозовских папирос «Витязь». Полозов курил, не переставая:

— Я помню это кольцо. Как же вы собираетесь искать его, Яков Кириллович?

— Я не собираюсь искать кольцо, Константин Иванович. Я собираюсь искать тех, кто захотел его получить. Найдутся эти люди или человек – найдётся и кольцо.

— Что-нибудь мы уже знаем?

— Мы, — Гурьев посмотрел на моряка и улыбнулся. — Вы с нами, Константин Иваныч?

— Что же, — Полозов длинно вздохнул. — Я ведь полагал, что все долги раздал уже. А получается – ещё нет. Значит, живём дальше. Конечно, я с вами, Яков Кириллович.

— Гур.

— Да. Конечно. Так что у нас есть?

Гурьев поведал Полозову историю знакомства с Городецким и размышления последнего на тему qui prodest.[125] К концу повествования моряк сделался мрачнее тучи:

— Вот так так… Но если всё настолько хорошо известно… То… что же нам остаётся?!

— Нам остаётся исключить все прочие версии, Константин Иванович. И решить, прав, в конце концов, Варяг, или нет. Но даже в этом случае задача найти кольцо вовсе не сходит с повестки дня.

— Почему?

— Кольцо принадлежит моей семье. Моя семья и моя страна – то, что связано друг с другом неразрывно, а кольцо – такой же исторический персонаж, как вы или я, Константин Иванович. Мне нет никакого дела до того, кто и по каким причинам захотел лишить мою семью её истории. Кольцо вернётся на место, а люди – или не люди – посмевшие протянуть к нему руки, — покойники. Точка.

Мишима, до этого молчавший так, будто его и не существовало, медленно опустил голову в знак одобрения.

Вечером пришли гости – Городецкий, Герасименко и сам Вавилов. Инструктаж Городецкого произвел на Полозова сильное впечатление, а вручённое ему Вавиловым удостоверение внештатного сотрудника – такие же удостоверения получили Гурьев и Мишима – довершило картину полного и окончательного разгрома. Встряхнувшись, как после удара волны, он спросил:

— И после всего этого… Вы считаете, что у нас есть какие-то шансы на успех?!

— Шансы есть всегда, — Городецкий оглядел присутствующих. — Величина этих шансов может быть разной, но шанс всегда есть. И его тем больше, чем внимательнее вы отнесетесь к моим разработкам. Договорились, Константин Иванович?

— Да. Можете на меня положиться.

— Варяг. Насчёт документов.

— Я взял на контроль этот вопрос, Гур. Всё будет в цвет.

— Спасибо.

— Сочтёмся, — просиял Городецкий и поднялся. — Так что – по коням. Завтра в восемь жду вас всех на Петровке.

Сыщики ушли, и Мишима знаками велел Гуру уложить моряка ночевать. Когда с этим было покончено, Гурьев вернулся на половину Мишимы и опустился на татами напротив учителя.

— Теперь слушай внимательно, Гуро-чан.

Мишима закончил говорить. Гурьев сидел перед ним, боясь жестом или взглядом выдать обуревавшее его смятение. Наконец, справившись с собой, он проговорил:

— Я должен быть твоим кайсяку, учитель?

— Нет, — спокойно отверг его догадку Мишима. — Я всё сделаю сам. Это гири.

— Это… неправильно, сэнсэй, — Гурьев поднял на Мишиму глаза, в которых сверкнули слёзы.

— Это правильно, мой мальчик, — ласково сказал Мишима, дотрагиваясь до его руки. — Это самое правильное, что мне следовало сделать в жизни, чтобы моя карма стала совершенной, Гуро-чан. Мой гири перед твоей семьёй будет, наконец, исполнен, и мой дух будет готов к новому воплощению. О чём ещё может мечтать буси?

— Варяг будет в бешенстве.

— Это его карма, — Мишима на мгновение прикрыл глаза. — Я всё продумал. Варяг станет героем, и получит шанс исправить то, что так стремится исправить.

— Как, сэнсэй?!

— Ты узнаешь это чуть позже.

— Обещай мне одну вещь, сэнсэй, — тихо попросил Гурьев.

— Какую, Гуро-чан?

— Я не знаю, что там, по ту сторону. Никто не знает… Присматривай за мамой, ладно? Пока я… Здесь.

— Обещаю. А теперь ступай и принеси мои дайшо. Нам нужно многое обдумать вместе.

Москва. Май 1928

Мишима разбудил Гура и Полозова в пять утра. Моряк с изумлением наблюдал за зарядкой, которую делали Мишима и Гурьев, показавшуюся ему ритуальным танцем. Особенно если учесть, что упражнения имели место на свежем воздухе – на крыше. После завтрака Мишима заявил не терпящим возражений тоном:

— Вам серьёзно нездоровится, Константин Иванович. Мы с Гуром станем вас лечить, и вы, будьте любезны, не возражайте.

— Горбатого, как известно, могила исправит, — криво усмехнулся Полозов. — Возражать? Помилуйте. Мне и самому страсть как любопытно.

Мишима, как заправский врач, минут десять обстукивал Полозова со всех сторон пальцами и мял ладонями, подолгу пробовал пульс, вертел со спины на живот и обратно, — моряку ничего не оставалось, как только покряхтывать. Время от времени Мишима давал Гурьеву поучаствовать, резко задавая вопросы по-японски и внимательно выслушивая ответы. Наконец, он выпрямился:

— Не так ужасно, как я полагал. Можно попробовать.

— Простите, Николай Петрович, — удивился Полозов – Нам разве…

— Сегодня вы останетесь дома и будете выполнять мои указания, — ласково проговорил Мишима. — Завтра, если я сочту ваше состояние подходящим, мы поговорим о дальнейшем.

И он снова отрывисто заговорил с Гуром по-японски.

Закончив под руководством учителя ставить иглы, Гурьев осторожно похлопал мало чего соображающего моряка по плечу:

— Ну, вот, Константин Иваныч. Первый сеанс. Сорок минут полежите, потом я сниму иглы, и мы откланяемся. Мы с Николаем Ивановичем не чародеи, конечно, но вам потребуется немало сил в ближайшее время. Поэтому сделайте одолжение, не ропщите и не хорохорьтесь, чахотка – штука более чем серьёзная и требует соответствующего отношения. Договорились?

— Да куда уж теперь деваться, — пробормотал Полозов, морщась от странных ощущений в тех местах, где из него торчали длинные иглы с круглыми головками-бусинами, — красными, чёрными и белыми. — И что же? Неужели помогает?