Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод - Наталья Павлищева

   — Какие поклоны!

А сердце упало: неужто права в своих страшных подозрениях и её ищут?! Смеялась сама над собой: невелика птица, чтобы государь за тобой ездил, мог бы прислать своего страшного рыжего Малюту Скуратова, рассказывали о его пыточных ужасах... Конечно, нет, просто за Новгородом пришёл черёд Пскова. А внутри бился крик новгородской родственницы:

   — Зачем женщин с детьми убивать?! Они-то в чём провинились?

Олена не знала, что и до их дома добрался Григорий Лукьянович и, спасая своих родных, сказала хозяйка, что торжковская гостья сбежала в Псков. Скуратову вовсе ни к чему были лишние свидетели, не спасла разговорчивая родственница ни себя, ни родных, а вот Олену выдала. Теперь Скуратов знал, что жена Георгия в Пскове. Псков не Новгород, перебрать куда легче, одно плохо — до границы близко, и всё же торопиться не стали...

В Пскове у каждых ворот поставили столы с хлебом-солью, звонари на колокольнях руки стёрли от верёвок, словно в великий праздник, звоня и звоня... Этот звон опричное войско и сам государь услышали загодя. Иван Васильевич усмехнулся:

   — Боятся... Правильно боятся.

В город въехали под перезвон колоколов, приветственные крики горожан. Воевода Юрий Токмаков, прекрасно понимая, как рискует, всё же обратился к государю с речью, прося помиловать псковичей, ручаясь, что они ни о какой измене и не помышляли.

Олене было всё равно, её сын умирал. Не смог мальчик пересилить болезнь, угас в бреду в тот самый час, когда царь въезжал в город.

На улице к государю подошёл юродивый Николка и предрёк страшное, если царь не оставит Псков в покое. Иван Васильевич только усмехнулся: куда уж страшней? Он спокойно наблюдал, как с Троицкого собора снимали колокол, тот самый, что приветственно гудел при его въезде в Псков.

И тут к нему бочком пробрался Малюта Скуратов:

   — Две новости, государь.

   — Говори.

   — Конь твой вдруг пал.

У Ивана перекосилось лицо (неужели этот юродивый прав?!), но сумел взять себя в руки.

   — А ещё?

   — Она сама пришла.

Царь повернулся всем телом, впился взглядом в лицо Малюты. Видевшие это решили, что из-за коня.

   — Точно она? А сын?

   — С мальчонкой. Только помер он.

Иван отвернулся так же резко, пробурчал:

   — Вели схоронить. А её в Москву.

   — Не стоит, государь, недужна. Боюсь, не мор ли?

   — Что?!

Опричников точно ветром из Пскова сдуло, правда, успели ещё пограбить все монастыри в округе, сняв даже двери и окна, иконы, кресты с куполов, забрав книги...

Никакой чумы у Олены не было, но Малюта прав, она действительно пришла сама. Просто вышла к воротам и увидела проезжавшего Скуратова. Главный опричник точно что почувствовал, обернулся, встретился взглядом с женщиной, у которой только что умер сын. Этот перегляд всё и решил. В непонятного цвета глазах Скуратова Олена увидела решимость не только найти её во что бы то ни стало, но и готовность погубить сколько угодно людей ради этого.

Новгород не вырезали, так до Пскова добрались? Олена и сама не могла понять, почему так уверена, что это её ищет настороженный взгляд царского слуги. Нутром почувствовала. Опричники проехали, Ульяна, глядя им вслед, даже зябко поёжилась:

   — Глаза-то цепкие, что твои крюки, точно ищет кого-то...

   — Меня он ищет.

   — С чего это?

   — Ему мой сын нужен.

   — Так ведь помер он?

Глядя, как поднимает на руки тело умершего сынишки Олена, Ульяна даже заслонила собой дверь:

   — Ни к чему это!

   — Да ведь они половину Пскова в Великой утопят, пока поймут, что помер. Лучше уж пусть увидят...

   — Чем это твой сын опричникам так досадил?

Олена не стала отвечать, ни к чему Ульяне знать лишнее, опасно.

Она действительно вышла с ребёнком на руках, прося отвести её к Скуратову. Опричники подивились, но уж больно просила, сообщили Григорию Лукьяновичу. К изумлению опричников, Скуратов проявил интерес к странной бабе с мёртвым дитём.

Женщина шагнула к Малюте, держа мальчика на вытянутых руках.

   — Ты не нас ли ищешь, боярин? Успокой государя, нет больше сына у Георгия... Помер.

   — Отчего?

   — Лихоманка. Мор...

К чему и сказала последнее? Просто шевельнулась надежда испугать опричников, чтоб убрались хоть из Пскова поскорей. Получилось...

Иван Васильевич разбирался с «изменой» до середины 1570 года. Из более 300 опальных, выживших после пыток, он своей властью простил 180 человек, остальных 130 казнил на Поганой луже в Китай-городе, согнав туда московский люд для назидания. Сначала москвичи и сами собрались, любопытствуя, но, увидев орудия новых пыток и предстоящих казней, быстро разбежались. Пришлось царю даже самому ездить по улицам и кричать, чтобы шли смотреть на казни изменников.

Иван Васильевич проявил недюжинную изобретательность, ни одна казнь не повторилась, у кого-то частями рвали тело, кого-то обливали кипятком, кого-то перетирали пополам верёвкой... Семьи казнённых попросту утопили.

Москва оцепенела, только бродячие, озверевшие от запаха крови псы растаскивали куски непогребённых тел по всему городу.

Были казнены и десятки московских бояр, в том числе князь Пётр Серебряный. Больше некому стало напоминать о проблеме рождения Ивана Васильевича, если кто об этом и помнил, то вид казней память отшиб.

Глядя на то, как облезлый пёс тащит кусок чьего-то тела, государь недобро усмехнулся:

   — Нет больше измены, собаки растащили... А ты, Малюта, не боишься вот так?..

Скуратов на мгновение замер: неужто после всего, что он сделал, можно его в чём-то обвинить? Хотя вон Висковатого, Фуникова, Вяземского, даже Басмановых, отца и сына, государь не пожалел, а ведь на что верными псами были! Нет, он не ждал от царя благодарности за верность и преданность, но никогда не задумывался, что ждёт его самого. На миг, всего на миг стало страшно, Иван Васильевич, видно, почувствовал этот страх, усмехнулся:

   — Не бойся, ты мне нужен. Пока...

И вот это «пока» объяснило Скуратову, что и его участь решена...

Нет, государь не стал подвергать верного пса жестокой казни, напротив, даже породнился с ним. Получилось, как мечтал когда-то Григорий Лукьянович, пестуя в Александровской слободе своих детей вместе с детьми Годуновых и помогая в мелочах царевичам. Младший сын Ивана Васильевича женился на Ирине Годуновой, а Борис Годунов — на дочери Малюты Скуратова Марии. И получился Григорий Лукьянович вроде как государю сватом!

Но всё равно, что-то в нём после того разговора сломалось. Опричнина больше не была нужна, государь уничтожил всех, кто мог помешать ему властвовать, всех, кого заподозрил в измене, а главное, тех, кто мог хоть слово сказать о его незаконном рождении или власти. Но главное — больше не было Георгия. Болтали, что он выжил и это он мотается по лесам под именем разбойника Кудеяра, но Малюта слишком хорошо помнил столб пламени, поднявшийся над избой в Торжке, чтобы верить этим слухам.

Государь убрал всех, кто мешал либо напоминал прежние страхи, не пожалел даже собственную жену Кученей, её вроде Федька Басманов отравил, а потом он же отрубил голову отцу, а сам сгнил в монастыре в оковах... Любимого братца Кученей на кол посадили, обвинив, что с татарами якшается... Никого не осталось, никого. Только Малюта Скуратов, и это делало его жизнь не стоящей ни гроша. Опричнина отменена, к чему и главный опричник тогда?

Верно всё понимал Григорий Лукьянович, правильно мыслил. Не нужен он стал царю, потому что сделал своё дело, но казнить верного пса рука не поднималась, а отправить от себя опасно. Скуратов сам нашёл свою смерть, да ещё какую!.. Он погиб 1 января 1573 года при штурме эстляндского города Пайде, подняв в атаку войско. Красиво погиб, как воин, а не как палач. Нашлись те, кто усомнился, в грудь ли ранен Малюта или в спину, и в том, к чему он встал в полный рост, понимая, что застрелят. Но если и сомневались, то вслух ничего говорить не рискнули, Поганая лужа пустовала редко, то и дело кого-то казнили или языки рвали.

Государь велел похоронить Скуратова в Иосифо-Волоколамском монастыре, много денег дал на помин души, просил молить о нём вечно... Видно, много грехов знал за Григорием Лукьяновичем, да только у кого их нет? Все человецы грешны, кто больше, кто меньше...

Не было больше Малюты Скуратова, самого верного пса Ивановой опричнины, того, кто и впрямь мог собственную кровь по капле ради царской забавы выпустить. Но не о верности Малютиной задумался Иван Васильевич, а о том, что остался один. Ушёл последний человек, который мог его чем-то укорить из прошлого, кто знал самую сокровенную, самую страшную тайну государя. Больше бояться ему было некого и нечего.

Да он давно не боялся. И всё же наступала какая-то новая часть его жизни, той, в которой уже не будет никаких препон, ничего сдерживающего. Больше не было митрополитов Макария или Филиппа, которые могли укорить, заглядывавших в глаза Басмановых, умного Адашева, прижимистого Фуникова, у которого из казны лишний пятак не получишь, не было Анастасии, Кученей, не было даже Марфы Собакиной, которую ему сосватал Малюта и которую отравили до свадьбы... Не было и самого Малюты. Царь остался один, и ему было всё дозволено!